— С ума вы сошли. Собака, опять же, мерзнет, — назидательно проговорила я. И ситуация показалась мне вполне естественной: расстроилась, устала, захотела, сделала, чуток отдохнула — пора домой. Мне стало весело: — Все нормально, Санека. Вы по-прежнему будете встречаться с Наташей, я по-прежнему буду жить с Кириллом.

— Только это ничего не меняет. — Он пожал плечами и взял на руки Взятку. — Пусть он пока поживет у меня, а вы будете приходить его купать.

— Ну хорошо, — согласилась я, — мне нужно обдумать и посоветоваться со специалистами о том, не отразится ли эффект приходящего родителя на психике Взятки, знаете, собаки из неполных семей могут вырасти очень агрессивными. Я устала, давайте отвезем меня домой на такси, вернее, я отвезу себя сама, а вы меня только в него посадите.

Когда я садилась в машину, Взятка долго и нежно смотрел на меня, и его взгляд напомнил мне старых кукол, которые по мере моего вырастания сдавались в ближайший детский сад. Но им-то я хотя бы успевала сделать прически и оторвать ноги…

— До свидания, Санека. Пока, Взятка, — сказала я и понеслась домой.

Довольная собой, взрослая, умная женщина, лишь немного утомленная тяжелым днем, я равнодушно взирала на город, который казался мне капризным, надутым, но очень трогательным. Я размышляла о том, что приготовлю Кириллу на ужин и как славно успею почитать, забравшись с ногами в кресло. Мое сегодняшнее приключение не вызывало блуждающую улыбку, и мне не нужен был килограмм лимонов, чтобы ее стереть. Все, что произошло сегодня, было вполне в моем духе: у меня есть краски, чтобы чуть расцветить будничность и доставить себе невинное удовольствие. Мне незачем сходить с рельсов, чтобы толкаться в троллейбусе и снова совершать длинный-предлинный забег от задрипанности к почти устойчивому материальному благополучию. Но я вполне могу, никуда не опаздывая по расписанию, нюхнуть чужую только народившуюся, а потому свежую и острую весну.

И мне вовсе не хочется вернуть все назад и начать все сначала, и мне совсем не жаль, что мне не семнадцать лет, потому что моя сила и прелесть сегодня — именно в моем возрасте. И сколько их, таких невероятных и пиратских приключений, у меня еще будет…

Слезы настигли меня только в лифте. Я уже давно не верю себе взрослой.

— Что случилось? — испуганно спросил Кирилл.

— За мной Наина следит, — жалобно произнесла я и спрятала уже порядком изъетое слезами лицо в его махровом халате.

— То есть как «следит»? — опасаясь за мою неустойчивую психику, слишком нежно спросил Кирилл и осторожно бросил взгляд на телефон.

До телефона взгляд не долетел, я перехватила его и возмутилась:

— Да ты что, в больницу меня удумал отправить?! Следит, значит, подслушивает из подсобки, а потом все заведующему докладывает. Они меня хотели на заседании кафедры прорабатывать, — сказала я и завыла.

— Фу-ты, дурочка, дурочка моя. Хочешь, я позвоню? Хочешь, уходи оттуда, кормилица ты наша. Следит! А ты глупостей на лекциях не говорить не пробовала?

— Пробовала. Не получается. Скучно без них, — улыбнулась и снова заплакала я. — И еще, еще…

— И еще за тобой следит Владимир Сергеевич? — улыбнулся Кирилл.

— Нет, я плохо одета, меня нужно нарядить «поприличнее», — заявила я.

— И ты ходила по магазинам и ничего себе не купила и еще больше расстроилась?

— А мне никто ничего не продает без денег! А ты мне не да-а-ал, — опять зарыдала я, совершенно не волнуясь, что пот и косметика струями текут по телу, голова залоснилась, а ситуация выглядит глупой и бессмысленной, а я несовременной и неумной. И мне было так спокойно, как бывало спокойно только с Кириллом. Он напоил меня чаем, укрыл пледом, зачем-то измерил температуру, спасибо, хоть клизму не поставил, и сказал:

— Сегодня тяжелый день — у Маши твоей тоже проблемы.

— Она звонила? — уточнила я. Мне только не хватало, чтобы Большая Подруга Маша начала встречаться с Кириллом, жаловаться ему на жизнь. В этом случае я совершенно не собиралась делиться с ней ни кирилловским махровым халатом, ни даже несостоявшейся клизмой. Я уже давно не приглашала ее домой, боясь, что Машка по привычке начнет грабить награбленное.

— Звонила, да. Сто раз, наверное. Ее Сережа или повесился, или вены вскрыл.

— Ну, это вообще-то разница, — осторожно заметила я.

— Да какая разница! Его не взяли на роль всей жизни, и жизнь перестала быть ему милой. «Скорая» приехала вовремя. Он в больнице.

— Маша в ужасе?

— Нет, она очень рада.

— Рада? Значит, он ее сильно довел. Она вообще-то добрая, — я поежилась от Машкиной кровожадности.

— Она рада, потому что если жизнь все равно разрушилась, то он решил на ней жениться, — неловко улыбнулся Кирилл.

— А звонила она зачем? Лекарства нужны? — Я все-таки продолжала подозревать в этой ситуации ловушку.

— Нет, ей нужно свадебное платье, и она приглашала тебя их поискать, — торжественно заявил Кирилл.

— Кого «их»? — поинтересовалась я.

— Платья. Тебе же тоже нужно.

— Это Машка так сказала? — строго спросила я.

— Это я тебе говорю. Только искать ничего не надо. Я уже заказал.

— Тебе тоже не дали роль в кино и жизнь не мила? — подозрительно спросила я.

— Зачем ты сравниваешь меня с этим мужчиной размером с нэцкэ? — обиделся Кирилл. — Мы, кажется, уже все обсудили.

— Только праздник Урожая уже прошел, — почему-то грустно уточнила я.

— Только официального согласия я еще не получил.

— Сейчас поссоримся, — предупредила я и воинственно всхлипнула.

— Я тебе одежки накуплю и на машинке покатаю. Хочешь?

— Ничего я не хочу, — огрызнулась я.

— А замуж за меня пойдешь?

— Давай весной. На Пасху, — устало согласилась я для того, чтобы меня быстрее положили в постель, пригрели и еще с полгодика целовали как невесту.

Я продолжала работать, упивалась гордым звучанием своего имени-отчества и радовалась, когда обиженные преподаватели жаловались на моих студентов: «Им, видите ли, Анна Александровна сказала». Наина Алексеевна качала головой так, как будто всегда знала, что приду я и все разрушу. А Санекина Наташа взволнованно наблюдала результаты моей разрушительной деятельности. Мы с Санекой улыбались друг другу и с пониманием относились к явным следам бессовестных ночей, проведенных нами врозь. Нас все сильнее объединяла крепкая коллегиальная дружба и Взятка, которого я изредка ездила купать… Вообще, собак нужно купать нечасто, а можно вовсе не купать, наш Взятка был самым чистым пекинесом района. Когда он, злобный и дрожащий, высыхал у меня на руках, мы чинно болтали, а скорее играли в «да и нет не говорить, Анну Александровну и Санеку не называть». Главное правило игры — это не коснуться того, что промеж нас вполне могло произойти и наверняка уже произошло, проигравший, то есть вышедший на скользкую дорогу выяснения отношений награждался язвительным и грубым замечанием и молниеносным обнародованием настоящего смысла неудачного намека. Впадание в детство было таким полным и органичным, что казалось, будто совсем не меня интересовали цены на картошку и поездку в Италию. В дни купания Взятки я даже разделяла мнение тех, кто собирался отречься от старого мира. Мы с Санекой были так же старомодно и трогательно на «вы». Иногда нам хотелось романтики, но вместо того, чтобы срочно бежать в постель, мы зажигали на кухне газ, садились у плиты и пели под гитару. Мне, вообще, никогда не нужны были пастбища, где трава зеленее. Или они стали уже не нужны? Санека пел, прикрывая глаза, и млел от звука собственного голоса. А я стеснялась за него, потому что поющий вне сцены человек казался мне похожим на стриптизера в дешевом клубе. Как у заправских алкоголиков, у нас была «любимая» или «песня про карты».

— Ты — умна, а я — идиот, и не важно, кто из нас раздает. Даже если мне повезет — в моей руке будет туз, в твоей будет джокер, — проникновенно нашептывал Санека и искоса смотрел на меня.

При первом исполнении этой песни я спросила: