Завтра я проснулась, потянулась и посмотрела в окно. За ним была весна, а на моей подушке была размазанная тушь — следы от вчера и сегодня. Ветер не пробивался ко мне в комнату, потому что нас разделял лейкопластырь, наклеенный на форточку и спасший меня от холода зимой. Но завтра я выздоровела, и мне отчаянно был нужен свежий воздух…

Вчера я читала газеты, работала учительницей и мечтала о славе. Однажды, пробегая по коридору своей квартиры, я подумала, что я балерина, сделала па или пируэт, зацепилась за табуретку и сломала четвертый палец на ноге. Потом я долго выла, и соседи вызывали с работы моего мужа. На больничном я писала историкам курсовые и укрепляла бюджет семьи. Когда к нам приехал наш друг детства и моя первая любовь Кирилл, мой муж уже имел любовницу. Такая вот жалость. Мы стали встречаться с Кириллом и сблизились до поцелуев под одинокими желтомерцающими фонарями: целовался Кирилл нежно, вкусно и пахуче. Я пригласила его на пятую годовщину своей свадьбы в ресторан с экзотическим названием «Утка», мой муж пригласил свою любовницу — мою Большую Подругу Машу. Это было для меня неожиданностью. Я заказала блины с икрой, пельмени, фаршированную щуку и три порции шоколадного мороженого.

Моя Большая Подруга Маша произнесла первый тост:

— За окончание диеты во всех смыслах и для всей семьи.

— Да, — сказала я.

— Спасибо, — сказал мой муж.

Кирилл быстро подлил мне вина, думая, что подливает масло в потухший огонь.

— Сухое вино расщепляет жиры, — возникла Большая Подруга Маша, видимо солидаризируясь в намерениях с Кириллом.

— Да, — снова равнодушно сказала я, потому что оценивала свой вес как в полтора раза меньший, чем Машин.

К сожалению, мой муж любил все большое, как баобаб, и светлое, как выбеленные перекисью волосы. Маша была баобабом его мечты, а я всего лишь хрупкой балериной маленького коридора. Собрание, посвященное пятой годовщине свадьбы, хотело от меня скандала, потому что ситуация была ложной. Так сказал Кирилл, отказываясь идти в ресторан. По его мнению, я не должна была любить ложные ситуации, потому что до сих пор оставалась чистой и наивной, как дитя. Но если я дитя, то смысл моих требований прост, как бровь: хочу — причесываю и хожу красавицей, хочу — распушиваю и хожу как дурак, не хочу — и выщипываю, чтоб не думать. В ресторане мне нравилось быть дураком. Мой муж хотел, чтобы я выглядела Большим дураком.

— Давайте выпьем за мою жену, как за удивительный образчик мудрого примирения с действительностью, — сказал он торжественно.

Я не хотела быть образчиком, но снова покорно сказала:

— Да.

Наконец-то заиграл оркестр, и Маша пригласила меня танцевать.

Кирилл сказал, что я не танцую. Маша пригласила моего мужа. «Интересно, — подумала я, — все ли мои подруги такие неуклюжие дуры?» Появление таких крамольных мыслей означало, что я перепила. Я уже вполне могла забраться на стол и задирать юбку. Поскольку задирать мне было нечего (на мне были надеты брюки), я решила идти домой. Мой муж вызвался проводить Машу и взамен предложил Кириллу остаться у нас ночевать. По дороге домой я, наверное, думала, что стала геологом, потому что дважды упала в лужу, а в одной из них искала свою сережку, по секрету сообщив Кириллу, что она у меня из золотого запаса партии. Я была пьяна и хотела допивать. Кирилл из осторожности купил бутылку шампанского, и, счастливая, я бросилась домой искать стаканы. Мы выпили, и я долго откровенничала, заговариваясь и бегая к унитазу в попытках очищения. Потом мы стояли на балконе и смотрели на звезды. Кирилл был уже почти полностью лысым, и я впервые обратила на это внимание. Еще я точно помню, что он показался мне никаким. Он был старше меня на два года, а значит, являлся последним пионером, который кому-то торжественно клялся «жить, учиться и бороться». Я помнила, что любила его за пионерский галстук, который он по секрету давал мне поносить. Ощущая, как целомудренно он держит меня за грудь, я почувствовала себя недостойной приписанной мне наивности и чистоты. Я присела на корточки и потянула его за собой, чтобы нас не увидели из окон чужих квартир. Можно было, конечно, зайти в дом, но тогда я об этом не подумала. Я поцеловала его в кадык, куда попала, туда и поцеловала, и вообще, мне всегда нравились мужчины с кадыками… Кирилл чуть не задохнулся — от неожиданности, наверное, но продолжал гладить меня где нельзя. Я никогда не изменяла мужу, знала, что не изменю и теперь. На мне были старые рваные трусы, и ужас от возможности их обнародования был сильнее девственной трепетности Кирилла. Но он не знал моей страшной тайны и прошептал:

— Я ждал этого столько лет.

— Нет, — ответила я.

— Но почему? — он сильно прижал меня к себе.

— Нет, — снова сказала я, потому что все длинные слова забыла. — Нет, — уже традиционно прошептала я.

Мой шепот показался Кириллу грустным предзнаменованием слез.

— Прости, чистая моя девочка. Прости меня.

Я хотела икнуть. Мой ик мог быть чемпионским. Я сдерживалась изо всех сил. Выглядела я, наверное, трагически. Кирилл попросил меня постелить ему постель. Диван у нас в доме был один — супружеский. По праву женщины я решила его занять. Кириллу же кинула на пол спальный мешок из моего альпинистского прошлого. Утром, когда часы выдохнули восемь ударов, а на площадке задребезжал лифт, я проснулась и обнаружила закутанного в мешок Кирилла рядом с собой. Через мгновение нас увидел пришедший с поздних проводов Большой Подруги Маши мой муж. Он весело сказал:

— Ну, вы даете.

И щелкнул меня по носу. Кирилл открыл глаза и вздохнул. Из его рта воняло перегаром, из моего, видимо, тоже. Он вылез из мешка абсолютно одетый, поправил галстук и собрался уходить. Перед уходом он поцеловал меня в щелкнутый нос, наверное в знак протеста перед грубостью мужа, и сообщил, что уезжает в долгую-предолгую командировку за границу, в страну, где не будет грязных луж и меня. Я сказала ему: «Пока».

Через полгода мой муж бросил Большую Подругу Машу, и мы с ней помирились, а еще через три месяца он бросил меня. Я не знаю, почему мы расстались, потому что непонятно, зачем мы вообще так долго были вместе. Он был чудесным, веселым, жизнелюбивым, равнодушным к нюансам коммивояжером косметической фирмы «Кэри Лэй», я была славной, игривой, азартной и равнодушной ко всему на свете учительницей истории в частной школе для детей глупых, добрых и богатых родителей. Мы были хорошей парочкой с олимпийскими потенциями прожить долгую отдельную жизнь, чтобы на старости обменяться впечатлениями. Но он все разрушил. А я не привыкла жить одна. И решила вновь освятить пустующее место. Первый комковатый блин слепился с Пашей, братом Большой Подруги. Паша был очень военным и очень серьезным. На первое свидание он опоздал ровно на полтора часа, в его объяснениях четко просматривались два троллейбуса, час пик и полное отсутствие денег. Я показала себя с лучшей стороны: занудливая девственно-разведенная училка с претензиями на знание мира. Свидание приобрело черты совещания по вопросам безопасности и мирного урегулирования внутренних конфликтов. В конце вечера, который я определила регулярными зеваниями, Паша томно взглянул на диван и сказал:

— Как не хочется сейчас в транспорте толкаться…

Я заняла ему денег на такси. Больше мы не встречались.

Вскоре, тоже вчера, я вступила в эпопею «трех Сережек». Первый из них, владелец крупного продуктового магазина, граф Калиостро с купеческими замашками и печальными карими глазами, раньше был клиентом моего мужа. Он звонил мне домой несколько раз в поисках обещанной ему косметики и грустно вздыхал на каждое «нет и не будет». Даже через телефонную трубку я слышала запах забытой уже семейной жизни, потому что мой муж тоже пользовался «Кэри Лэй». Однажды Сергей Васильевич пригласил меня в ресторан, и я согласилась исключительно для того, чтобы понюхать свои воспоминания.