— Это абсолютно бесплатно. Сервис демократии. Личный фонд президента, — глазом не моргнув, уверил кузен.

Да, Сол прав — даже на таком фото Майкл вышел забавным. Вот что значит — фотогеничная некрасивость. Я же получилась кое-как: розовая толстуха со смазанным лицом.

— Дикси, предупреждаю, у меня дома пустой холодильник. Давай забежим в магазин? Мне необходимо заскочить домой за документами для кладбищенского начальства, а в ресторан мы уже не успеем. Наталья ждет нас на даче с пельменями и борщом.

— Тогда никаких магазинов. Будем беречь аппетит.

Визит в пустую квартиру Артемьевых прошел в обстановке гнетущей напряженности. Майкл явно считал свое жилище убогим и стеснялся всего, что выдавало его личную жизнь. Тем более здесь не ждали гостей и, видимо, поспешно собирались.

Раковина в крошечной кухне забита немытой посудой, на веревке под потолком сушатся полотенца, спинку кресла в комнате прикрыл ситцевый халатик в линялых цветочках. По столу, дивану и полу разбросаны книги, бумаги, ноты и даже остатки еды.

— Это Санька делает вид, что усиленно готовится к экзаменам. Он учится в музыкальном училище и сидит в Москве, пока мы копаемся на даче. И, видно, до позднего вечера работает в фонотеке… Прости, вот чистое полотенце, — заметил Майкл мою свежевымытую физиономию.

В ванной, такой маленькой, что двоим просто не развернуться, были развешаны постиранные носки, какое-то белье, а из мыльницы нагло смотрел на меня крупный рыжий таракан, в то время как два его собрата помельче предпочли разбежаться.

Когда я вернулась в комнату, служившую гостиной, Майкл успел смахнуть со стола учебники и накрыть его кружевной пластиковой скатертью. Халатик жены он тоже куда-то сунул и церемонно пододвинул кресло: «Присаживайтесь, мадемуазель!»

Я плюхнулась на диван, далеко не новый, покрытый цветным ковром, и огляделась. Бог мой! Половину крошечной комнаты занимал кабинетный рояль, две стены — стеллажи с книгами, пластинками, альбомами нот. Над роялем висели фотографии, оправленные в рамки. С одной смотрел хрестоматийно известный композитор в белом пухлом парике, другая же запечатлела некоего отрока, поразительно похожего на господина в парике. Тот же поворот головы, упрямый взгляд, а главное — кудри! Только вместо войлочных буклей на плечи юноши падали темные блестящие локоны.

— Это Саня пошутил, — заметил мой взгляд Майкл. — Увеличил парадную фотографию: я как раз получил диплом на юношеском конкурсе скрипачей. Дело было еще в консерватории, до того, как я оттуда вылетел. Меня дразнили Бетховеном из-за волос. Моя бабушка — Анна Владимировна Бережковская была убеждена, что скрипачу надлежит иметь поэтическую шевелюру и пикантное имя Микки… Может, даже из-за волос и отдала меня в класс скрипки. Я-то мечтал о виолончели.

— А это отец? — кивнула я на маленькое, явно урезанное по краям фото, скромно темнеющее в соседстве с Бетховеном.

— Нет, Дикси. Это человек, сделавший меня… И музыкантом, и гражданином, а в общем-то, человеком. Мне жутко льстило, что из консерватории мы вылетели вместе — мастер с мировым именем и сопливый «приспешник диссидента», как меня называли в разгромной статье. Это было в 1973 году.

— Кем же были твои родители?

— К тому времени, когда я «порочил звание комсомольца», ведя «разнузданную антисоветскую пропаганду», их уже давно не было на свете. Мой отец — двоюродный брат Клавдии и твоей бабушки Сесиль, не пошел по стопам деда — музыковеда, историка искусств. Семен стал инженером-энергетиком и, женившись на некоей Софочке Гинзбург, между прочим, еврейке, в 1951 году произвел на свет сына Михаила… Ты улавливаешь, племянница?

— Вообще-то я не сильна в вопросах родства. Но выходит, что моя мать, сыновья Клавдии и ты — какие-то братья, то есть располагаетесь в одном «историческом пласте».

— Верно схватила мысль, Дикси. А сейчас вообще увидишь картину целиком. — Он достал большой лист бумаги с изображенным цветными фломастерами генеалогическим деревом.

На верхних ветках я сразу увидела двух птичек «Микки» и «Дикси», круглые лица которых были украшены длинным носом и синими глазами соответственно.

— Вот и я. Прямо сирена получилась. Ты хороший художник, Майкл.

— Не отвлекайся, зри в корень, Дикси. Я провозился пару вечеров, расчерчивая наше прошлое. Не все удалось восстановить, но главное определилось точно. Смотри: в самом низу Арсений Семенович Лаваль-Бережковский, исследователь Севера, прославленный ученый, скончавшийся еще до революции, а посему сохранивший в стране победившего пролетариата свое доброе имя и даже надгробный памятник, сооруженный на средства Российской Академии наук (к нему-то нас и отправляет Клавдия). Ученый имел сына Василия, ставшего генералом армии и произведшего на свет троих детей: Алексея — отца Клавдии, Маргариту — твою прабабушку, мать бабушки Сесиль, и Петра — моего деда. Судьбы детей сложились по-разному. Алексей — полковник царской армии, погиб в 1918-м на фронтах гражданской войны, в то время как его жена Вера Ивановна, уже сделавшая приличную вокальную карьеру, с дочерью Клавдией эмигрировала в Европу. Старшая, Маргарита, еще при царе вышла замуж за француза Телье, имевшего на Невском проспекте в Санкт-Петербурге знаменитый фотосалон. Синеглазая Маргарита настолько вдохновляла художественный пыл Жана Телье, что, став его фотомоделью, обеспечила мужу множество медалей на международных конкурсах (был даже представлен довольно смелый для тех лет снимок «Леда») и родила хорошенькую девочку Сесиль. Семейство Телье покинуло Россию еще в 1910-м в связи с тем, что Жан получил наследство скончавшегося отца. А трехлетняя Сесиль стала парижанкой, мечтая о том дне, когда появится на свет ее внучка Дикси.

Мой дед Петр Васильевич скончался в 45 лет, успев выпустить множество научных трудов по истории музыки и оставить своей жене — Анне Владимировне, неплохой, кстати, музыкантше, сына Семена. Уф! Трудно уложить историю четырех поколений в десятиминутный доклад… Мужайся, Дикси, я подхожу к финалу.

Семен, ты уже знаешь, женился на Софье Гинзбург, а в 1951 году у них родился я. В тюремной больнице города Харькова. Отца моего арестовали после войны «за содействие фашистским захватчикам на оккупированных территориях». Это уже потом посмертно реабилитированный Семен Петрович был признан партизаном, выполнявшим ответственное задание… Его расстреляли за три месяца до моего рождения… Мама, арестованная вместе с мужем, продержалась после его гибели и моего рождения недолго. В 25 лет она умерла от туберкулеза.

С шестимесячного возраста я рос на руках Анны Владимировны, помешанной на желании воплотить в тщедушном, болезненном внуке все нереализованные мечты нашей загубленной генеалогической ветви: вырастить достойного человека и выдающегося музыканта… Видишь, какой груз я тяну с самого рождения — ну просто обречен стать великим… Ан нет, Дикси! Это, наверно, у вас можно позволить себе роскошь остаться честным и «сделать карьеру». Я бредил музыкой, но стал «диссидентом». Просто иного выбора у меня не было… Мы выпустили самодельную газету, в которой выражали протест по поводу цензуры и «железного занавеса». Ох и поднялся же шум! Я вылетел как миленький из святилища музыкального искусства и таскал клеймо «инакомыслящего врага народа» еще очень долго — до седых кудрей. Да ладно, все в прошлом. Теперь я хожу в гражданских героях и признан как музыкант… Только об этом после… Ладно? — Он поморщился, как от зубной боли.

— А почему мы никогда не знали друг о друге?

— Я-то слышал от бабушки много разных историй про тетю Клаву, в основном о ее фантастическом замужестве. Только это было для меня как-то очень далеко — в другой жизни. Как и живущая в Париже тетя Сесиль, порвавшая родственные связи с семейством из-за погибшего дяди Алексея, брошенного женой в революционной России, а также двоюродного брата Семена, оказавшегося врагом народа в той же стране… Да как они могли разобраться во всем этом!.. Дети баронов Штоффенов погибают от рук фашистов, а коммунист Семен Петрович Бережковский — гитлеровский шпион… Я ведь и фамилию ношу бабушкину — Артемьев. Вроде отрекся от родителей. В шестимесячном возрасте…