— «Расстанемся»! — Руффо хмыкнул. — Два месяца козе под хвост. И миллионы лир, потраченные на раскрутку. Да еще такое везение — этот русский малый почти в кармане! Мы не смели и мечтать о новом Мастрояни! Придурок, гений, шут и Ромео в одном лице! Блистательно, головокружительно, невероятно!.. И теперь — «расстаться»?! — Руффо расстегнул на груди пуговки тенниски и промокнул шею носовым платком. — Нас облапошили, как детей, господа. Противно сидеть в дерьме, Шеф!

— Перестань канючить, Руффо, противно! У тебя что, месячные начались? — Даже сквозь сизую щетину на щеках Зазы пылали багровые пятна негодования.

— Прими-ка лучше успокоительное, а то еще инсульт хватит. Говорят, последнее время ты слишком много валяешься в постели с темпераментными телками. И, говорят, впустую… — съехидничал Руффо.

Сол успел удержать кулак Шефа, направленный в нежный двойной подбородок теоретика.

— Перестаньте, и так слишком жарко… Успеете выяснить отношения. После премьеры. Я предлагаю срочную замену. Марта Тиммонс — это как раз то что надо. И Квентину не составит труда обработать крошку — он имеет на нее особое влияние.

— Помолчи, растяпа… — Шеф внезапно успокоился и задумчиво произнес: — Вот содрать бы с тебя приличный штраф за принесенный «фирме» ущерб! Ведь это ты непосредственно работал с «объектом» и не сумел «заболтать» как следует… Почему это мы — взрослые мужики, — Заза покосился на Руффо, — не щадя живота своего и кошельков, денно и нощно думаем о перспективах киноискусства, а этой шлюшке на него на…?! Да потому, что ты, Соломон, не сумел убедить ее. Внушить, подчинить, если изволите… Скверно…

— Я приму во внимание свои упущения… В следующий раз постараюсь не подкачать, — живо заверил Сол, радуясь, что буря миновала.

— Следующего раза не будет, — мрачно постановил Шеф.

— Мы закрываем эксперимент? — остолбенел Руффо.

— Мы будем искать новые формы сотрудничества с необходимыми людьми. И только мы сами, слышите, Сол, сами будем решать, кто нам необходим. Я имею в виду себя, Хогана и Квентина. Не забывайтесь, Сол, вы всего лишь исполнитель.

Заза поднялся и приветливо обратился к Руффо:

— У меня нет намерений испытать столь знакомое тебе чувство — я никогда не попадал в дерьмо и надеюсь избежать его в дальнейшем… Думаю, вы простите меня за торопливость, синьоры. Спешу.

— А что делать мне, Заза? Как поступить с Д. Д.? — опешил от такого финала Сол.

— Ждать распоряжений и слушаться. И никакой инициативы, господин Барсак. Как-никак вы пока на службе, а не на скамье подсудимых.

Шеф даже не попытался улыбнуться своей шутке.

После возвращения из Вены Дикси потянуло на домашний уют. Парижская квартира дохнула затхлостью, тленом, печалью давно ушедшей, отзвучавшей жизни. Тени семейства Алленов смущенно жались по углам, оттесненные поселившимися здесь вслед за ними образами. Их-то как раз Дикси и не хотела видеть — пьяненькую богемную братию, случайных любовников, неблагодарного Чака, мрачного Вилли… Да еще темные пятна на вишневых обоях, оставшиеся от проданных картин.

Отдернув пыльные шторы, она распахнула все окна и так — полураздетая, в летних сквозняках и доносящихся с улицы звуках, обошла свои владения. Швырнула в бледное, выгоревшее от жары небо пузырек с таблетками, печально звякнувший о булыжник внутреннего дворика, включила телефон и, пролистав подобранную у дверей рекламную газету, набрала номер первосортной ремонтной компании.

Взяв кредит «под наследство», Дикси торопилась привести в порядок свое жилище — вернуть ему обаяние и блеск алленовского дома.

— Ничего не менять, придерживаться стиля и колорита оригинала, но придать лоск ухоженной респектабельности, то есть повернуть возраст этих апартаментов вспять лет на тридцать, — сформулировала она задачу дизайнеру.

— На пятьдесят, — возразил деловой подтянутый мужчина скорее технического, чем художественного типа. — Ваш дом, мадемуазель, принадлежит к застройке восьмидесятых годов прошлого века. Интерьер квартиры был создан, думаю, накануне первой мировой войны и впоследствии лишь фрагментарно обновлялся. На мой взгляд, неплохо бы оставить частично эту милую эклектику. Отдельные детальки, свидетельствующие о хорошем вкусе владельцев квартиры и их неравнодушии к веяниям моды. — Молодой человек бережно коснулся шелка выгоревшей японской ширмы, указал на резную качалку возле камина, уцелевшие после кутежей вазы и бра. — Поступательное развитие эстетики оформления парижского жилища налицо. Причем на стыке аристократических изысков и, так сказать, богемной вольности, граничащей с кичем… Здесь, — он указал на пустые места на стенах, — я уверен, висели хорошие вещи. Ваш дед, мадемуазель, имел достаточную известность среди коллекционеров. Жаль, что ему пришлось расстаться с любимыми вещами. Ведь в последнюю очередь уходит то, что особенно дорого сердцу.

В тот же вечер Дикси позвонила человеку, купившему у нее дедовские картины.

— Весьма сожалею, мадемуазель Девизо, но у меня остались лишь ранний Сислей и Богарт. Могу постараться вернуть натюрморт Ренье… Но ведь вы хорошо понимаете, что цены на эти вещи сильно поднялись.

— Разумеется. Через месяц я готова внести вам всю необходимую сумму, мсье Божевиль. И очень прошу вас не выпускать из рук эти картины. Я теперь достаточно богата, чтобы вернуть фамильные реликвии.

Ремонт в квартире Алленов — Девизо взволновал весь дом. За прошедшее столетие строение несколько обветшало, приобретя особое достоинство исторического раритета. Лепнина, густо покрывавшая фасад, неоднократно реставрировалась, а три пары геральдических грифонов с неведомыми гербами на щитах гордо восседали на центральных консолях.

Разглядывая из углового скверика свой дом, Дикси осталась довольна — на бульваре Сансет все дышало обаянием парижской старины.

— Это к вам, деточка, зачастили парни в комбинезонах? Ну и работу затеяли! Небось все вверх дном, — любезно поинтересовалась, присаживаясь рядом на скамейку, мадам Женевьев. Четыре ее сиамки в нарядной упряжи из цветных ремешков тут же завертелись у ног хозяйки, а самая резвая из них ловко запрыгнула на плечо.

— Осторожней, девочка! Ты изорвешь мою вуалетку. — Старушка кокетливо поправила шляпку. — Как вам моя последняя работа? Понимаю, что чересчур нарядно для прогулки с кошками, но ведь меня никто не приглашает на рандеву на Монмартр…

Она вздохнула, и Дикси с тоской приготовилась к очередному рассказу мадам Женевьев о днях ее цирковой молодости. До сорока лет Жаклин Женевьев работала антиподом, то есть, лежа на манеже знаменитого цирка Буша, держала ногами все свое семейство и еще подбрасывала какие-то бочки. Теперь она была совершенно одинока, изготовляя на заказ немногочисленным клиенткам замысловатые шляпки. «Француженка может сделать салат, скандал и шляпку буквально из ничего! — постоянно повторяла она. — А эти мои розы, вы не поверите, деточка, я сочинила из остатков своей манежной пачки!»

Излюбленным украшением Жаклин Женевьев вот уже семьдесят лет оставались цветы. На старой афише в прихожей ее квартиры юная черноокая красотка с затянутыми в целомудренный корсаж пышными прелестями буквально утопала в гирляндах бумажных роз.

— Чудесно! — оценила изделие старой дамы Дикси. — Я тоже хочу, чтобы в моем доме было много цветов. Знаете, такая вечная весна — фиалки и какие-нибудь флердоранжи!

— Да вы влюбились, деточка! — Жаклин лукаво погрозила пальцем. — Вижу, вижу — глаза сияют и весь этот ремонт неспроста. Он будет жить здесь?

— Он? — Дикси с искренним изумлением подняла брови. — Увы, Жаклин, его я еще не нашла.

И все-таки она улыбнулась своей лжи — именно в этот момент Дикси поняла, что все затеяла неспроста: торопясь облагородить свой дом, она думала о том дне, когда его порог переступит Майкл. Вероятно, очень скоро он навестит кузину, ведь Париж все еще остался неосуществленной мечтой господина Артемьева. «А он знает толк в хороших вещах, несмотря на трагическую ремарку о том, что «ютится в трехкомнатной квартире», — думала Дикси. — У меня их тоже всего пять общей площадью в 320 квадратных метров, два камина и четыре колонны, обступающие полукруглое окно-фонарь в гостиной. А еще книги и любимые картины!»