— У вас странные духи, — принюхался, пододвигая ко мне кресло, Майкл.

— А у вас — странное чувство юмора. Это моющая жидкость с дустом, которой опрыскивают ковры. Приблизьте-ка свой натренированный нос вот сюда. — Я подставила шею. — Что?

— По-моему, «Коко Шанель». Только вы явно не злоупотребляете духами.

Я прищурилась на моего загадочного спутника.

— И Буше вы узнаете с полувзгляда, и Верди любите, и клавесины, и Феллини вам известен, и в парфюмерии вы спец. У самого тоже одеколон от Кристиана Диора, и очки себе выбрали не самые плохие. А костюмы такие вам специально выдают в КГБ, чтобы дурачить легковерных иностранцев? Мол, мы, российские ребята, — консерваторы, скромняги.

— А вам неплохо известны наши нравы, — усмехнулся он. — Любите фильмы про Джеймса Бонда и русских шпионов?

Нет, ни за что не проговорюсь, что уже лет пять дружу с российской эмигранткой из Риги, и знаю куда больше о его родине, чем успела выложить.

— Вот, кажется, начинают! — Он подался вперед, разглядывая дирижера, поклонившегося публике.

Люстры медленно погасли, свет рампы упал на занавес, а в оркестре уже зарождалась и росла, набирая мощь, нестареющая, щемяще знакомая музыка. Кузен замер за моим плечом, и стало ясно, что в подобном священном самозабвении он собирается провести весь спектакль.

Вот наказание-то! Придумала на свою голову! Вместо того, чтобы пошататься по вечерним улицам, посидеть в ресторанчике, наслаждаясь дурманом мужского внимания… Хотя не так уж и плохо, когда ловишь на себе женские взгляды. Нет, не те, лесбийско-призывные, а обычные — завистливые, изучающие, бабьи. Конечно, это от комплекса одиночки. Или вот когда сопровождаешь такого кавалера. А если рядом, допустим, Чак или кто-нибудь из его плейбойской породы, бедняжек-завистниц просто жалеешь от широкой барской души!

…На сцене вовсю гуляет «полусвет» — хохочут и поют подвыпившие гости Виолетты, сияют свечи, звенят бокалы, ломятся от бутафорских яств и цветов шикарные серебряные вазы. За хором, изображающим нарядную публику, ходуном ходит матерчатый задник вместе с нарисованными на нем колоннами и окнами. На авансцену выдвигаются герои для исполнения дуэта, оба с бокалами в руках и хорошо заметным под игривой непринужденностью волнением. Они совсем молоды, и я вижу, как сверкают в лучах прожектора глаза певицы. Ее голос рассыпается хрустальными колокольчиками, а рука, протянутая Альфреду, слегка дрожит. Да она влюблена! Меня не проведешь — эта девочка без ума от своего партнера. Парень совсем не плох, и если бы не грубый сценический грим, придающий его облику нечто гомосексуальное, не эти алые губы и подведенные глаза, он мог бы, наверно, вызывать какие-то чувства… Я прислушалась — в голосе певца звучала подлинная мужественность. Что это меня сегодня так и тянет на лирические размышления? Я заглянула в программку — у исполнителей разные фамилии. Значит, только любовники. Мне захотелось поделиться своими впечатлениями с соседом. Майкл сидел вполоборота к бархатному барьеру чуть сзади меня, так что я не видела его лица.

— Господин Артемьев, Майкл! — шепнула я.

Никакого ответа. Может быть, русский гость уснул, утомленный впечатлениями и музыкой? Я насторожилась. Нет, слушаем, чуть посапываем… Что это? Или я ослышалась? Из уст Майкла вырвалось возмущенное хрюканье. Солист не взял верхнее «до»? Или у хористки стрелка на колготках? Я оглянулась. Майкл покраснел, как школьник, уличенный в списывании.

— Оркестр очень приличный, хотя в программе сказано, что сегодня занят почти сплошь молодой состав. Дирижер крепкий, педантичный, но без полета. Хотя, возможно, еще оперится. Легкость, свобода чаще всего приходят с опытом… И солистка вполне тянет. Пусть не добирает вокала, зато хорошенькая, и что-то живое в глазах, вроде даже влюбленность…

— А по-моему, жуткая архаика! Так и несет нафталином. Заметили, бедняжка Виолетта чуть не завалила кулису. Все дрожит, качается, и такая пыль витает, ведь в софитах все видно! — Мне почему-то стало обидно, что Майкл заметил влюбленность актрисы.

— Вы киношница. Там, конечно, все чище, натуральнее. Документ крупного плана. Точность детали. А вот возьмите дотяните эту концовку в дуэте… Хорошо! Молодцы, чисто, точно! — Он захлопал как раз в нужный момент, на долю секунды опередив зал.

Вообще создавалось впечатление, что Майклу, как по сценарию, было известно, где ставить точки, где замереть, а где и пошептаться.

— Дикси, — шепнул он мне в щеку, — откуда такое имя? «Dixi de visu» — это же что-то похожее на латинскую фразу, означающую «высказывание очевидца», если не ошибаюсь.

— Ну, вас ничем не удивишь. Девизо — фамилия моего деда, француза. И отец, конечно, как человек чрезвычайно начитанный и окончивший с отличием несколько учебных заведений, не мог удержаться, чтобы не назвать своего ребенка Дикси. С юмором у него было неспокойно. Вообще Эрик шутить не любил и другим не давал.

— А Дикси Девизо вышло очень красиво. Хорошо, что не родился мальчик. К нему бы из-за одного имени приставали «голубые» — звучит нежно и гордо.

— Вы действительно так думаете? Вы думаете, что иметь дочерей приятно? — нахмурилась я.

— Я имел в виду вполне конкретную дочь — Дикси. И убежден, что для любых родителей это большой приз. — Майкл дотронулся до моей руки, придерживающей на колене ирис. — Дайте цветок. Я специально выбрал желтый, в честь нашего фамильного геральдического лютика. — Он отломил стебель и, потихоньку потыкавшись в узле моих скрученных на затылке волос, воткнул в них цветок. — А теперь вы «дама с желтым ирисом». Дикси, давайте сбежим?

— Вы, кажется, были в восторге от постановки? — обомлела я.

— А вас раздражала пыль. Надеюсь, на улице не слишком свежо? Я оставил дома автомобиль.

…На улице было великолепно. И почему-то радостно на душе, как будто я прогуляла урок. Именно прогуляла и сбежала в Пратер.

— Майкл, у меня идея — я провожу вас домой, — сказала я нарочито интимным голосом, насладившись метнувшимся в его глазах страхом. Страхом недоверия. И, чтобы совсем не сбивать с толку беднягу, добавила: — Мы пойдем кататься на каруселях. Ведь Пратер у вас под боком, а мне неловко ходить в такие места одной.

— У вас нет детей? — серьезно спросил Майкл.

Я со вздохом пожала плечами.

— Тогда на сегодняшний вечер я вас удочеряю. Или нет, буду вашим заботливым дедушкой. Сам-то я, наверно, спасую — рассмотрел уже, какие там жуткие пыточные аппараты громыхают… И еще. В метро мы не поедем. В Вене чудесное метро, но я не видел там ни одной женщины в вечернем туалете. Тем более такой ослепительной.

Майкл остановил такси и назвал адрес. Мы чинно разместились на заднем сиденье.

— Для дедушки вы выглядите слишком старомодно. Пожилые джентльмены здесь, как правило, форсят — предпочитают светлые, яркие тона, клетку, пестрые галстуки, элегантную стрижку. Принято подкрашивать седину, и никого не возмутит маникюр, конечно, без цветного лака.

— Действительно, старость беспомощна и требует особого ухода. Тогда жалость и брезгливость сменяются уважением и даже определенным эстетическим чувством. Я успел заметить местных дам. Язык не поворачивается назвать их старушками. Право же, это даже красиво: достоинство долголетия.

— А молодых? Вы замечаете молодых? — На повороте я слегка пододвинула к нему бедро и навалилась плечом.

Он восстановил дистанцию, когда машина вырулила на ровное место.

— Сколько вам лет, Михаил Семенович?

Майкл схватился за грудь. Пошарив в верхнем кармане, с облегчением вздохнул.

— Уж подумал, что забыл в джинсах паспорт. Меня предупредили, что за границей нужно всегда иметь документ при себе. Тем более что я сопровождаю даму в такое сомнительное место.

Я ловко выхватила из его рук красненькую книжечку с гербом Советского Союза. Майкл протянул руку за своим документом, но я не выпустила добычу.

— Нет уж, приличная дама должна хоть что-то знать о человеке, делящем с ней крышу замка.