— Вы живете в Париже, Дикси? Это не слишком фамильярно? — Он посмотрел на меня виновато, словно задал на экзамене симпатичной студентке чересчур сложный вопрос.

Откуда мне было знать, что оборот «жить в Париже» имеет для русского подтекст анекдотического шика, граничащего с издевкой.

— Да, бабушка оставила мне небольшую квартиру на третьем этаже старого дома. Родители погибли в автомобильной катастрофе. Десять лет назад, — поспешила добавить я, заметив взрыв сочувствия в его глазах.

Он вообще смотрел очень внимательно, очевидно, из-за недостаточного владения языком, стараясь не упустить смысла и ловя каждое слово, как разгадку шарады. Я продолжала уже помедленнее:

— Мой отец был экономистом. Клавдию Бережковскую я видела только один раз в детстве, бабушка была с ней в ссоре по идейным соображениям. Я тоже хотела стать экономистом, но еще в колледже попала в кино.

— Вы — актриса?! — И снова та же интонация, что и в обороте «живете в Париже».

Господи, я просто пугаю собеседника своими выдающимися биографическими данными!

— Да, я киноактриса и живу в Париже. Поверьте, в этом нет ничего страшного, Майкл…

Он опустил глаза и задумался.

— Нет, это совсем не просто — быть актрисой и жить в Париже. Вы сильная женщина.

Я засмеялась.

— Потому что выжила в жизненной схватке в «капиталистических джунглях» и даже не сошла с ума?

— Да. Потому что остались сами собой. И ничего не изображаете.

— Откуда вам знать, какая я в самом деле? Может, жадная, злая, начну отсуживать вашу долю наследства…

— Я и так отдам, не надо судиться… Только ведь вы не возьмете.

— Конечно, не возьму. Да и вы не отдадите. Вы же еще толком не разобрались, Майкл, что там за богатства ожидают счастливых наследников… Вы состоятельный человек?

Не надо было его смущать, ведь уже понятно и без вопросов, что о «состояниях» он наслышан лишь из классической литературы и раздела светской хроники, если у них таковой есть.

— Наверно, да. У меня есть все, что нужно для жизни и работы. Теперь есть. Свобода-то ведь нам раньше только снилась… как и ваши Парижи, Вены…

— Вы были настроены против советской власти?

Он со вздохом посмотрел на меня, а в глазах толпилось столько ответов, что он не подобрал ни одного и лишь махнул рукой.

— Вот когда поселимся в нашем имении и вечерами станем пить чай по-соседски, я расскажу вам страшную сказку… Только зачем вам страшная?..

— Майкл, если не секрет, вы работаете в государственном учреждении?

— В государственном, российском… Посмотрите, как здорово! Я все рассматривал, рассматривал и лишь сейчас догадался! — Он кивнул на трехметровую пирамиду из герани. — Сделана пластиковая тумба с отверстиями, а внутрь насыпана земля. В каждую дырку посажен кустик — получилось цветущее дерево!

— Вы никогда не были за границей?

— Был. В Польше, в Словакии и даже в Югославии, когда там не воевали. А хотелось… Ух! Хотелось сюда, и в Париж, и в Стамбул, и в Женеву! Вы не знаете, какие у нас там, за «железным занавесом», любознательные люди водились! — И опять махнул рукой.

— Это тоже тема для вечернего чая в поместье? — поняла я.

Он благодарно улыбнулся.

— С вами очень легко говорить. Ведь с этим Зипушем я и двух слов не мог связать. А вы все понимаете, хотя я, конечно, варварски коверкаю язык. Учил, учил десять лет! Книжки читал, а говорить не приходилось… Вот только сейчас прорвало!

— Я никогда не учила языка специально, разве только в школе и колледже. Но приходилось много работать с иностранцами. И как-то сам появился английский, итальянский, немецкий. Конечно, плохо, не совсем правильно, но ведь главное: мы сидим и беседуем!

— Именно! Мы сидим и беседуем! — с удовольствием повторил Майкл фразу без ошибки и с осознанием невероятности обозначенного ею факта.

Когда он улыбался, лицо казалось славным и не таким уж мятым. А руки, теребившие салфетку с веселеньким пожеланием приятного аппетита, были просто великолепны.

— Знаете, Дикси, я смотрю на эту розовую салфеточку с наивной и стандартной для этих мест надписью, а мне хочется спрятать ее в карман и увезти — как воспоминание о другой цивилизации… Где люди считают друг друга людьми или хотя бы изображают это, черт подери!..

— Вы явно делаете успехи, Майкл. Наши упражнения в языке достигли таких высот, что мы можем решить, когда направиться в Россию. А главное — стоит ли это делать?

Стараясь понять смысл моей фразы, он прищурился.

— Вы сомневаетесь, стоит ли принимать всерьез последнюю волю покойной?

— Я, в сущности, не знала Клавдию. А московских родственников — тем более. Они вряд ли обрадуются, увидев какую-то чужую заезжую даму…

— Зря вы, Дикси. Никто не может, не имеет права оценить степень родства и близости между людьми. Для этого есть долг. Мы должны его выполнить. Возможно, это важнее для нас, чем для Клавдии и погребенных.

— Вы верующий, Майкл?

— Увы. Никак не получается. Хотел бы.

— Ладно. Вы меня как-то сразу уговорили. Но вначале взглянем на поместье, чтобы оценить великодушие нашего поступка, — я имею в виду паломничество ко гробам. — Я открыла сумочку, выискивая шиллинги. — Ну что, Майкл, до завтра?

— До завтра, Дикси. — Он поманил официанта и достал кошелек.

— Прекратите, вы в гостях! Здесь какие-то копейки. — Я дала официанту деньги и вывела кузена в аллею.

— Вы совершенно зря помешали мне расплатиться. У меня достаточно денег на питание и гостиницу. А ем я совсем мало. Сегодня прошел утром мимо музеев — везде билет стоит не менее 100 шиллингов. Так что сейчас растрачу весь свой обед.

— Боже, голод ради искусства! Какие возвышенные потребности! Завтра о вас напишут газеты! — Я закинула на плечо ремешок сумочки. — Пойдемте-ка лучше гулять. Надо смотреть живой город.

— Только, позвольте, гидом буду я, — предложил Майкл.

Никогда еще мне не приходилось шататься по переполненному цветами и солнцем городу под руку с человеком в похоронном костюме и скверных (я таки разглядела) зимних ботинках. На нас оглядывались венские бело-розовые праздно-внимательные старушки. Пусть думают, что я прогуливаю прибывшего из провинции дядюшку. Майкл вывел меня на Ринг и начал экскурсию.

Наверно, он основательно ознакомился с путеводителем, собираясь в эту поездку, — на меня посыпались имена архитекторов и даты.

— Здесь полно кафе, Дикси. В Европе кофе стал модным напитком после турецких войн. Великий композитор Иоганн Себастьян Бах написал даже «Кофейную кантату», где с юмором отразил это увлечение.

Майкл не замечал ни жары, ни нелепости своего вида. Солнце светило уже во всю мощь, и мне все трудней становилось изображать туристический энтузиазм. Не дойдя и до «Бургтеатра», я поняла, что таю в своем официальном костюме и узких туфлях.

— Посидим, я, кажется, утомилась.

— Простите, вы же все это знаете с пеленок! Я в эйфории, как провинциал, рассказывающий парижанину про Эйфелеву башню. Простите, Дикси! К тому же очень жарко… — Он обмахивал лицо прихваченным где-то рекламным проспектом.

Мы сели на скамейку у фонтана, возле которого фотографировались улыбчивые японочки. Одна из них поманила моего спутника и попросила запечатлеть ее с подругой на фоне розовых кустов. Великолепно. Я вспомнила о Соле и подумала, как позабавилась бы его «фирма», наблюдая за нашей прогулкой. Впрочем, достаточно родственной любезности и гостеприимства. Я старательно объяснила Майклу маршрут в метро до его отеля, находящегося аж у самого Пратера, старинного парка на окраине Вены, и мы распрощались.

В номере я с облегчением сбросила туфли и проверила душ. Все в порядке. Десять минут под горячей, а потом прохладной водой — и на диван, накручивать телефонный диск.

— Сол? Удивительно, что я застала тебя. Что? И высокая температура? Боже, гонконгский грипп в такую жару — ты просто феномен! У меня тоже интересная новость: я звоню из Вены, где получаю наследство какой-то неведомой тетушки.