Перване выскочил вперед, прокричал:

— Брат мой, Нуреттин-бей! Слушай меня хорошенько! С султанским фирманом шутки плохи. Отдай парня. Поедем в Эскишехир, напишем обо всем в Конью и поступим согласно ответу. Не то головой рискуете! Палец, отрезанный по шариату, не болит. А кто против фирмана идет — добром не кончит.

— Хорош шариат! Безвинного управителя моего избили! Где же ты был тогда, Перване? Разве так исполняют фирман?

— Ты сам бей! Знаешь, бей может и отколотить. Управитель — человек подпалочный. Надо будет, сеньор Фильятос заплатит золотом, принесет извинение. Знай меру и не суй головы в огонь. Надо самим проверить — мусульманин ли парень? Собственными глазами поглядеть, собственными ушами услышать. Вели ему, пусть выйдет, послушаем!

Такого никто не ждал. Нуреттин посмотрел на Осман-бея, перевел взгляд на Мавро. Осман-бей на хитрости был не горазд. Он гордился своей прямотой, и затянувшаяся торговля оскорбляла его. Но назад пути уже не было. Мир, который с таким трудом много лет поддерживал его покойный отец и который он обещал хранить шейху Эдебали, оказался под угрозой из-за Балкыз. Схватиться с Фильятосом означало также нарушить строгий приказ Тавриза. Это бы еще пол-беды. А вот столкновение с Алишаром не сулило ничего доброго. Пока он размышлял, снова раздался мягкий, вкрадчивый голос управителя Перване.

— Что с тобой, братец Нуреттин-бей? Отрекся, что ли, ваш мусульманин? Упаси аллах, забыл слова исповедания?!

Мавро еще не успел прийти в себя от страха, а тут еще нужно было отречься от своей веры. Он закрыл глаза, покачнулся. Осман-бей тронул его за руку.

— У нас насильно веру менять не заставляют, сынок! Тут воинская хитрость... Мы свидетели! Вера есть вера!..

Мавро, обнажив голову, пал на колени перед Осман-беем.

— Чем быть в одной вере с убийцами моей сестры, лучше быть в твоей... Господь наш Иисус свидетель — не хитрость это! По доброй воле принимаю я твою веру!

Осман-бей положил руку на голову юноше. Обернулся к Карабету:

— Ты свидетель, уста.

— Свидетель, Осман-бей! Прав Мавро! — Он перекрестился.— Прости меня, господи Иисусе! Аминь!

Мавро вскочил с колен. Надел туркменскую шапку. Поцеловал руку Осман-бею, дядюшке Карабету. И, ни на кого не глядя, твердым шагом подошел к Нуреттину. Когда Мавро показался на стене, Перване Субаши развернул коня и во весь опор поскакал прочь.

Мавро, выждав, поднес ладони ко рту и прокричал:

— Я... сын Кара Василя Мавро...— Голос его эхом отдавался в горах.— По доброй воле стал мусульманином... Нет бога, кроме аллаха... и Мухаммед — пророк его... Слышите?

Последние слова он крикнул, падая за ограду. Просвистела предательски пущенная стрела.

— Ах, мерзавцы!

— Подлец Алишар!

Орхан подбежал к Мавро первым. Тот, усмехаясь, сидел на корточках и сбивал с себя пыль.

— Все в порядке, Орхан.

— Здорово ты их обманул!

— Когда Перване развернул коня, я сразу подумал: здесь что-то не так. Где френк, там и предательство!

Прибежал ратник, поставленный Гюндюз-беем следить за долиной.

— Добрая весть! Пыль поднялась над дорогой. Люди Эртогрула...

Все схватились за оружие. Осман-бей команду взял на себя.

— Тихо. Не то все испортите.

Обернулся к управителю:

— Есть у вас потайной ход?

— Потайной ход? — Управитель колебался.

— Есть, конечно,— вмешался Нуреттин.

— Хорошо...— Осман-бей оглядел своих людей.— Орхан! Незаметно выйдешь из конака, доберешься до Тороса... Пусть в городе разделятся и перекроют все три улицы.— Он обернулся к Карабету-уста: — Ступай к барабану! Гляди на площадь. Когда наступит время, ударишь в барабан.— Приказал Орхану: — Пусть Торос без сигнала на площадь не выскакивает... Только когда услышите барабан!

— Я уже наказал Кериму, отец! Когда подъедут, прежде всего связаться с нами.

— Хорошо. Ступай... А ты, Мавро...

Раздраженный окрик Алишара оборвал его:

— Эй, Нуреттин!..

Воевода вопросительно глянул на Осман-бея, тот шепотом, словно его могли услышать, сказал:

— Отлично. Выиграем время. Спроси, чего ему надо?

Нуреттин-бей подошел к амбразуре.

— Прикажи, Алишар-бей!

— Твои гости пошли против султанского фирмана. Кто идет против фирмана, сам под фирман попадает. Ты воевода! Свяжи их и передай мне!

Нуреттин оглянулся. Осман-бей думал, как ответить, чтобы не погубить Нуреттина. Молчание затянулось. Алишар прорычал:

— Эй, глупый Нуреттин! Жизнь твоя на волоске висит! Знай, твой дом будет разрушен. Жены и дочери потоптаны. Голова твоя слетит с плеч — будь она проклята!

Осман-бей встал рядом с Нуреттином. Приложил ладонь ко рту.

— Не надрывай зря глотку, подлец Алишар!

— Что?.. Кто ты такой?..

Никто никогда не слышал, чтобы Осман-бей кого-нибудь обругал. Не раз стыдил он тех, кто не мог совладать с собой в минуты гнева. И потому сейчас все поразились не меньше Алишара. А тот хриплым от бешенства голосом переспросил:

— Кто это? Кому там жизнь надоела?

— Это я, Осман, сын Эртогрула!..

— Ах, ты! Знай, конец твой настал, поганый туркмен! Проваливай! Ты вне закона... Нуреттин! Где Нуреттин?

— Оставь в покое Нуреттин-бея. Я взял его сына заложником! Стоит бею пошевелить пальцем, и Бай Ходжа снесет его сыну голову... Теперь слушай! Недостойное это мужчины занятие — пугать женщин да девиц! А фирман свой можешь сунуть в торбу — счет твой ко мне!.. Выходи, сразимся! Сами расколем орешек!

Он умолк. На площади перед домом воеводы воцарилась тяжкая тишина. Людям Османа во главе с его братом Гюндюзом пришлось не по душе предложение бея решить спор в единоборстве. Враги тоже знали, как люты в бою Алишар и Кара Осман — а уж если схватятся они один на один, то и подавно,— и пытались найти предлог, чтобы уклониться.

Осман-бей, выждав, снова крикнул:

— Что с тобою, Алишар? Смотри, упустишь случай. Не пристало соколу с каждой вороной драться, да что поделать, дал слово... Поторопись, а то откажусь!..

Алишар-бей о чем-то зашептался с Фильятосом.

Гюндюз-бей подбежал к брату. Осман-бей поднес палец к губам, призывая к молчанию. Прислушался, будто мог разобрать, о чем говорят враги. Слишком хорошо он знал Фильятоса, чтобы не догадаться о его советах.

— Нет, Кара Осман,— горячо проговорил Гюндюз-бей,— не пущу я тебя одного!.. Они без стыда и чести... Нападут на тебя все... Или стрелу пустят. А у Чудара, сам знаешь, какие стрелки!.. К нам пришла подмога. Не пущу тебя на смерть!

— Погоди, не суетись! Не выйдет он драться один на один... А выйдет — значит, задумал подлость... Такой на себя не надеется.

— Тогда я пойду!..

— С какой стати? Дело мое. Да и они растеряются, если я выйду сам!

— Эй!

Осман-бей обернулся на голос.

— Кто это? Не узнаю тебя, Алишар! — крикнул он.— Видно, душа у тебя в пятки ушла, от страха дыхание сперло. Не бойся! Не нужна мне твоя поганая душа, уши обкарнаю, и все. Будут тебя звать Алишар Безухий.

— Чего ты болтаешь, как баба, Кара Осман! Против каждого вшивого туркменского пастуха бей саблю не обнажит. С тебя и палки хватит!

— Так я и знал, не выйдешь ты со мной драться... Или новую подлость задумал?!

Алишар всадил шпоры в брюхо коня, закрутился на месте.

— Выходи, трусливый туркмен! Боишься? Тогда своим языком подлижи свой плевок!

— Не реви, как бык. Похвальба — знак глупости, а крик — страха.— Осман-бей хотел выиграть время.— Чего барабанишь!

Перескакивая через ступени, Бай Ходжа взбежал по лестнице.

— В Тополиной роще Орхан-бей с Торосом схватили дозорного.

Осман-бей поправил шапку и кушак, взялся за рукоять сабли.

— Коня! — сказал Гюндюзу.— Будьте наготове. Как ударит барабан, выскакивайте! — Обернулся к Нуреттину: — Дорогой Нуреттин! Ты теперь защищаешь не гостя. Прошу тебя, как брата, не вмешивайся, дабы исполнилось желание мое, дабы не пришлось лгать нам в донесении, которое в Конью отправим. Он повернулся к площади и крикнул: — Настал твой час, трус, позор беев! Молчи! Нет у тебя слова, чтоб ему верили! Стрелы нам сегодня неподвластны. Будем биться один на один на саблях! В поединке решим дело. Пусть Чудароглу попридержит своих стрелков.