— Какова же цель твоя? Если не трон в Конье, то в каком деле боялся ты помехи?
— Оставляю я пока Анатолию в покое. Монгол скоро сам уйдет... Не подходит монгольский порядок для анатолийской земли, как не подошел порядок Рима и старой Греции.— Он улыбнулся.— А за Конью пусть наши удельные беи и гази повоюют, обессилят в борьбе друг друга, только мне дело облегчат. Анатолия — богатство лишь для того, кто владеет плодородной землей. Неизбывен источник силы людской в Анатолии, но мастерство людей ее не в крестьянстве, как сдается, — в строительстве державы.
— Если не в Конье, то где же встанет держава?
— Благодарение аллаху, перед нашим уделом Битинья земля открыта... Мы на пути Стамбул — Тавриз. Купцы наши к Стамбулу привязаны. Денежные люди наши в Стамбуле деньги в дело пускают. Стамбул на морских дорогах стоит, и, если позади нас пути на суше перерезаны, вся надежда наша — там, в Стамбуле. Монголы разгромили сельджукский султанат в Конье, френки-крестоносцы разбили Византийскую империю. Земли плодородные по берегам моря Мраморного с тех пор, как обессилел император, без хозяина стоят. Надо случай этот не упустить и не зариться на бесплодные земли да кормить живущий на них народ, а направить взоры свои в края, где земля и хозяев ее, и нас прокормит.
— Неужто мусульмане, что в Конье не прижились, приживутся среди гяуров?
— Приживутся, потому все реки туда текут.
Осман-бей знал, что ошеломит Эдебали своими планами, и потому хотел говорить с ним наедине. Не порушив великой силы слова шейха в народе, употребить его помощь для задуманного. Пусть поймет, что прошла пора относиться к нему как к неопытному юнцу, связывая каждый шаг его наставлениями. Хотел избежать пустых препирательств.
Об этом дне он думал давно, надеялся, поставив плотину у истока, уберечься от бурных споров с каждым из отцовских друзей. Хочешь стоять во главе — надо быть умнее, осведомленнее, хитрее, а может, и осторожнее всех, кто тебя окружает. Знанию да уму цена лишь тогда, если в любой миг годны они для дела. Вождь должен быть догадливее всех, и, если взялся за дело, веди его без колебаний, пока не добьешься желаемого, иначе лучше и вовсе не браться. Слушай советы детей, юродивых, врагов, даже женщин, но поступай все равно по-своему.
— Не вижу я течения рек, Осман-бей. Что толку, отвернувшись от восхода, глядеть на закат?
— Есть толк, мой шейх! Византия пришла в Стамбул осколком френкского Мира Тьмы. Но рабский порядок тамошний здесь не смогла привить. Не смогла и волей-неволей признала: «Земля принадлежит богу, император — его наместник, а крестьянин — издольщик». Когда латиняне захватили Стамбул, свободные крестьяне императора увидели, какими бедами грозит им френкский порядок, что стоит на рабстве крестьянском. Кто же захочет стать рабом? Чтоб власть удержать, надо насиловать изо дня в день. А с насильником что бывает? Лишается облика человеческого. Потому-то френки, считай, хуже бешеных хищников, изменники да предатели. Бог для них — товар, вера — предлог. Ни совести, ни чести, ни жалости, ни стыда, ни верного слова нет у них. Станет туго — могут и человеческое мясо есть. Византийский крестьянин на такое никогда не пойдет. А о принявших христианство, что поселились на наших уделах, и говорить нечего... Вот что назвал я течением рек. Если по течению идти, то и сил для этого много не потребуется. Не нужно собирать большое войско да сидеть с ним на крестьянской шее, устрашать его. Не станем пугать мы крестьянина византийского невиданным, неслыханным порядком. Против рабства да френкского грабежа, против насилия да бесчестия выставим терпимость, доброжелательность, обеспечим сохранность жизни, чести, имущества. Волей-неволей все, кто трудится в поте лица, будут с нами... Таково течение наших рек, мой шейх, и несет оно теперь нас на закат. Весь закат — наш. До истинных границ френкского порядка.— Он перевел дыхание. Глаза его горели уверенностью и надеждой.— А если не пойдем мы по этому пути, упустим случай, удел Битинья сгинет, как сотни других, не оставив следа.
Шейх Эдебали хотел что-то сказать, но промолчал и только сглотнул слюну.
Осман-бей с почтением ждал ответа. Не хотел он больше смущать старого человека. Видя, что тот молчит, смягчил тон, будто благодарил за полезное наставление, сказал:
— Да, мой шейх, можешь быть спокоен. Я дело обдумал со всех сторон, рассчитал, как войти в него, как из него выйти. Вы моя опора, боевые друзья моего отца!.. Победители в брани, столпы порядка!.. Давно уже, мой шейх, не выходит у меня из головы: должны направиться мы на Запад. Не громить и не веру свою распространять — напротив, уважать любую твердую веру. Не признаем мы превосходства по вере, роду, богатству. Запад сотни лет давит на границы наши, они хотят удушить нас своими гнусными порядками. А на тех, кто им мешает, набрасываются, как бешеные псы. Потому дело, на которое мы перепоясываемся, тяжко. Путь лежит среди пропастей... В этой предательской тьме надо быть начеку: кто врага не знает, тот слеп в бою. Любую весть без промедления доводи до нас. Пусть ахи нас поддержат. Ты сказал: «Если надо, дадим деньги». Спасибо! Доход мне нужен. Долг оплачу. Мы сказали все, что у нас на сердце. Поддержи нас в правом деле, а если ошибемся, схвати за ворот!
Он не спеша потянулся к руке шейха. Эдебали хотел было встать, но опустился на колени, взял Осман-бея за плечи и поцеловал в лоб.
— А теперь позволь, мой шейх, уехать! Сходка ждет. Опоздал я.
Шейх Эдебали кивнул. Когда Кара Осман-бей вышел, долго сидел с закрытыми глазами, ощущая давно забытое умиротворение от важного разговора, который снял с него тяжкое бремя.
Против ожидания Осман-бей запоздал куда больше, чем предполагал. Впрочем, это было ему на руку.
Люди Дюндара вышли из себя, добиваясь набега, преувеличили опасность и облегчили избрание Османа. Теперь они решили воспользоваться этим. «На бейство избран храбрый воин Осман! — кричали они.— Пусть немедля ведет нас в бой!»
Задержка Осман-бея нарушила их расчеты. Воинственный пыл постепенно угасал, страсти, отгорев, как костер, зачадили, порыв обратился томлением, была в том заслуга и Акча Коджи. «Время упущено,— твердил он.— Враг успел подготовить засаду». Каждый знал, как опасен набег, как трудно вернуться назад, таща на себе добро, много жизней стоит набег нападающим. А поскольку мир длился долго, привычка пренебрегать опасностью позабылась.
Все меньше действовали слова Баджибей, сказанные ею у арбы с трупом сына: «Демирджан попался в ловушку из-за гяурки-невесты». Барабанную площадь охватило гнетущее молчание.
И тут прибежали мальчишки-дозорные: «Наш бей едет!» Осман вылетел на середину площади, соскочил с коня, закинул повод и уверенным шагом направился к помосту. Видно, все обдумал по дороге и твердо решил, как поступать. Жестким, недовольным тоном сказал:
— Святейший шейх Эдебали призвал меня к себе. Съездил, повидался с ним. Не отряхнув пыль, вернулся. Вчера кое-кто из боевых друзей требовал налета. Наверное, успели они за ночь подумать. Надеюсь, образумились. А может, нет? Кто еще желает налета?
Все обернулись к Баджибей. Та, словно не слыша, неподвижно сидела на земле. Что с ней? Все ждали, что, истерзанная горем, она прямо с Барабанной площади ринется в бой, в горы. Осман-бей решил, что причиной тому Керим, ведь он ездил с ним, как настоящий воин, и этим, видимо, утишил ярость Баджибей. Но она даже не заметила этого.
Почуяв, что надежды на стихийный гнев сестер Рума не осталось, дервиш Даскалос сделал последнюю попытку:
— Не в обычаях удела оставлять убийство неотмщенным, Осман-бей. Мы тебя поставили над собой, потому что ты славный джигит, воитель, не посрамишь нас. Твоих коней увели. Свое добро защищать — закон для бея. И потому набег стал законом. Нашего товарища убили в спину. Нельзя оставить его без отмщения. Налет — наш долг. Эртогрул, наш бей, умер. Враги решат: теперь можно делать с нами все, что угодно, напуганы смертью бея. Надо показать им нашу неустрашимость. Налета требует вера. Воины все обдумали вчера ночью. Кое-кто поклялся на сабле. Веление веры ясно! Не мучай себя понапрасну. Если ты против, мы все равно требуем мести. Недостойно мужчины бросать Баджибей, коль идет она мстить за сына, позорно доверять дело воина женщине.
