Осман-бей, насупив черные брови, поглядел на Баджибей. Спросил:

— Так ли, Баджибей?

Керим, не шелохнувшись, ждал, что скажет мать. Баджибей оторопело огляделась. Не было у нее сил даже пальцем пошевелить, но в ушах настойчиво звучали слова: «Она идет мстить за сына».

— Так, Кара Осман-бей, сын Эртогрул-бея,— неохотно ответила она.— Я потеряла сына, опору свою, надежную, как гора. Как же не искать мне мести?

— Ты потеряла сына, надежного, как гора, а я — товарища, за которого мир отдать не жаль, Баджибей. Много можно сказать о сыне Эртогрула, но нельзя сказать, что не мстил он за кровь товарища. Безвинно зарезанную курицу не оставлял неотмщенной, никому не давал потачки. Пока жив был Демирджан, сон мой покоен был. Убили Демирджана — нет мне ни сна, ни покоя. Подумай хорошенько. Не потому убили Демирджана, что он был Демирджаном. Не кони им наши нужны, не смерть одного из наших. Хотят всем нам на шею накинуть аркан, до последнего перерезать. Ведь мы зовем братьями гяуров и мусульман. Никого мы не предали. Не напрасно поддерживал отец мой покойный мир. Кто знает, тот знает, а кто знать не хочет, тому слова моего нет. Семь лет мы идем по трудному перевалу. Оторвали нас от материнской земли. Враги погнали перед собой, Баджибей. Двести лет назад, подгоняя копьями, свистя острыми саблями над нашими головами, гнали нас с нашей земли, заставили кочевать. И вот пригнали до этих мест, обложили со всех сторон... Справа вор гермиянский — враг! Сзади Караджахисар — враг! Перед нами — френкский Мир Тьмы... В стране — светопреставление. Держава в развалинах. Народ за жизнь дрожит. Ни слева, ни справа не осталось нам опоры. В таком месте стоим мы, что если покатимся, то дорога нам в ад. Послушай, Баджибей! Кара Осман с трудом сдерживает свою ярость! Не время ли помочь ему? Не тебе ли остановить нас, сказать: подождите? Тебе, Баджибей, потому что кровь, за которую мы будем мстить,— твоя! Нас ударили в спину. На кого мы пойдем, не зная врага? А если нас подстрекают, хотят заманить в ловушку?.. Знаешь ли ты бумагу, что пришла к отцу моему покойному из Тавриза? — Он помолчал, ожидая ответа. Баджибей плакала. Крупные слезы катились по ее щекам. Площадь затаила дыхание.— С сорока тысячами воинов идет хан монгольский в Анатолию дань собирать. Хочет взять в жены дочь императора. Пишет: «Если волос упадет с головы тестя моего, раздавлю виновного как последнюю тварь...» А император давно оснащает корабли, хочет сюда войско послать. Так вот, пока не узнаем, кто коней угнал и убил Демирджана, не узнаем точно, чего хотят они, нет моего слова на брань... Эй, братья, нынешний день с другими не равняйте! И я мечом опоясан, на поле боя знают меня! Но нынешний день не для налета. Сейчас думать надо о детях да стариках, коих ноги не держат, о больных и увечных. Сегодня считайте по другому счету. И если все же найдутся такие, кто потребует налета, несмотря ни на что, я им отвечу: хотите знать правду — не вы эту землю исламу открыли. Отец мой покойный получил сей удел за службу ионийскому султану. Правда, если б мечи ваши были тупы, а сердца — трусливы, если б вы не нагнали страха на врагов, мы здесь бы не прижились, не смогли прокормиться налетами. Правда! Но теперь вы хотите поставить на карту не силу свою — весь удел Эртогрул-бея. Недостойно джигита бросать в огонь чужое добро. А будете настаивать, разойдемся мы с вами. В этот раз кто уйдет, уйдет без возврата. Пусть ищет себе пристанища, где пожелает. Вот мое слово, если признали вы меня своим беем. Кто пойдет в налет, пусть собирает вьюки и назад не глядит!

Осман-бей умолк. Все стояли понурив головы. Сильней других обескуражены были Дюндар, Даскалос и согласные с ними дервиши, всю ночь напролет точившие сабли.

Воцарилось тяжелое, как земля, молчание. Осман исподлобья оглядывал одного за другим дервишей и гази.

Неожиданно послышался стук копыт. Все разом обернулись, словно скакал к ним спаситель.

То были закованные в латы воины караджахисарского властителя Аксантоса. Впереди трепыхался на копье его черный треугольный вымпел. Между всадниками был один пеший.

Керим с удивлением узнал в нем Мавро. Одежда на обычно следившем за собой парне изодрана, губа разбита, под глазом синяк. Напуган. Едва на ногах стоит.

Всадники выехали на середину площади. Опознав в первом из них брата караджахисарского властителя Фильятоса, сёгютские воины поняли важность визита. Фильятос известен был в округе заносчивостью и вспыльчивостью. Он замахнулся кнутом на послушника ахи, подбежавшего к стремени, давая знать, что не собирается слезать с коня, и это было не менее важно, чем последовавший за убийством Демирджана приезд Фильятоса.

— Друг наш Фильятос! — спокойно приветствовал его Осман-бей.— Добро пожаловать на нашу землю! Сойдите с коня, передохните.

— Мы не в гости прибыли, Осман-бей! В дороге узнали мы о смерти благородного соседа нашего Эртогрул-бея! Скорбим! Дай бог тебе долгой жизни! Да будет счастливо бейство твое! В такой день являться не следовало, но дело не терпит. Решили мы, что ждать хуже, чем не ждать. Да правом своим пришли мы к тебе.

Гневный ропот прокатился по площади. Фильятос удивленно огляделся по сторонам. Осман-бей поднял руку.

— Подождите, друзья! — И строго спросил: — В чем провинились мы?

Фильятос указал на воина в двух шагах позади себя. Воин швырнул к помосту клубок белых тряпок.

— Погляди-ка, Кара Осман-бей, узнаешь?

Вместо Османа сверток развернул ахи Хасан-эфенди. С удивлением вынул оттуда туркменскую чалму.

— Чья она, признаете?

Не дав ответить старикам, Керим крикнул:

— Чалма моего брата Демирджана!

— Я знал, что ты опознаешь ее, Осман-бей. Теперь наше дело облегчилось.

Осман-бей обернулся к Кериму, недовольный, что тот нарушил обычай, вмешался, не подумав о последствиях.

— Откуда знаешь? — строго спросил он.

— По греческому амулету. Невеста брата моего, Лия, повязала недавно.— Керим указал подбородком на Мавро.— Его сестра.

Осман-бей, подумав, поднял голову.

— Где вы нашли чалму?

— Ею были связаны руки девицы нашей по имени Лия! Девицу Лию сперва изнасиловали, потом убили, Осман-бей!

Барабанная площадь Сёгюта замерла. Насладившись молчанием, Фильятос раздраженно объявил:

— Давно уже не отставал от нее твой объездчик коней Демирджан. Хотел сделать ее мусульманкой. Когда не согласилась она... Связал за спиной руки, изнасиловал и задушил.

— Откуда известно, что Демирджан? После такого дела оставить свою чалму?

— Есть у нас свидетель насилия. А если изнасиловал, то и убил он.

Все посмотрели на Баджибей, на Керима, потом перевели взгляд на Мавро. Услышав, что сын ее Демирджан обвиняется в насилии и в удушении связанной женщины, Баджибей онемела от ужаса. Насилие считалось в уделах самым тяжким, самым грязным преступлением. Такое пятно нельзя было смыть даже кровью. Наконец, запинаясь, она вымолвила:

— Упаси бог, не мог мой Демирджан. Никогда! Соседи знают!

Фильятос тронул кнутом плечо Мавро:

— А ну, расскажи, что нам говорил?! Рассказывай! Пусть слышат все.

Мавро, облизнув разбитые губы, с отчаянием и робостью смотрел на сёгютцев. Взгляд его остановился на Кериме.

— Заставили они меня, брат Челеби! Говорил им, не мог такое бесчестье сотворить Демирджан... — Слезы полились у него из глаз.— Демирджан любил Лию. За волос ее жизнь бы отдал. Демирджан — джигит.

Фильятоса вдруг обуял приступ гнева — один из тех, о котором все знали. Изо всей силы хлестнув Мавро кнутом по лицу, он заорал:

— Ах ты, сукин сын! Туркменов боишься, а меня нет?! Говори правду, как нам сказал! Не то раздавлю.

— Не мог Демирджан... Не мог, сказал я. Ни сестру мою, ни кого другого.

Фильятос снова поднял хлыст, но в это время Баджибей, осмелев оттого, что с ее сына смыто страшное пятно, рванулась вперед и, сверкнув саблей, обрубила хлыст Фильятоса у самого черенка.

Фильятос опешил. Но решил не принимать ее поступок за оскорбление, ибо не мог быть для него оскорблением удар женщины. Он обернулся к Осман-бею.