Гонец из Ярхисара медленно подымался по склону на усталом коне. Оглянулся на стук подков. Остановился. Хотел было слезть с седла, но Орхан удержал его.
— В добрый час, мой бей! Вместе поедем, что ли? А где же конь запасной?.. Ночью можем и не найти доброго.
Орхан оборвал его:
— Слушай хорошенько, Янаки! Перепутаешь что иль забудешь, не сносить тебе головы... Этой ночью мы не приедем. Но госпоже своей скажешь: пусть ничего не боится, все будет хорошо. Что бы ни случилось — горы снесу, войско разобью, а приеду, увезу ее.
Янаки помрачнел:
— Лучше бы сегодня ночью приехал ты, Орхан-бей... Этой ночью...
— Молчи! Услышит кто — голова с плеч. И госпожа твоя до конца света проклинать тебя будет...
Янаки испуганно перекрестился.
Орхан снова схватился за кошелек, но, вспомнив, что денег там больше нет, вытащил из-за пояса дорогой кинжал и сунул его парню за кушак.
— Скажи, пусть даже под венец идет с улыбкой и помнит — все равно выкраду!.. Погоди! Покажешь кому кинжал, знай, уши тебе обрежут.— Дал знак оторопевшему Кериму.— Айда, Керим Джан!..
Какое-то время они ехали молча. Керим искоса поглядывал на Орхана, с трудом удерживаясь от расспросов.
— Угадал ты, от кого гонец, Керим Джан?
— Нет.
— От властителя Михаля Безбородого!
— Михаля Безбородого?!
— Ну да, властителя Харманкая! Михаэлиса Косифоса... Сеньора.
— При чем тут он? Аллах! Аллах! Духом святым, что ли, проведал он все в своем Харманкая? Не езжай, говорит, сегодня за девушкой?
— Вот что он передал, приятель. Властитель Биледжика Руманос на свадьбу созывает, не так ли? А знаешь зачем?.. Чтоб всех нас до одного перерезать!
— Как так? Властитель Руманос? Наш давний...
— ...друг.
— Ни с того ни с сего?.. Белены, что ли, объелся! Михаль Безбородый не сообщил, в чем дело?
— Нет. Сказал только: смотрите в оба.
— Почему толком не объяснил, если хотел доброе дело сделать?
— По-моему, опасался, чтобы не проведали, от кого весть. Станешь рассказывать, отчего да почему — сообразят. Думаю я, приятель, что, услыхав, как легко взяли мы Караджахисарскую крепость, наложили в штаны и враги и друзья. Только испуг их нам на пользу вышел. А ну, Керим Джан, догоняй!
Он пустил Карадумана крупной рысью. Запел. Сперва тихо, потом все громче и громче. Голос у него был мягкий, приятный. И в песне звенело счастье.
Эй, друзья! Не умер я!
Не дервиш я, не святой,
Чтобы ту, кого люблю,
Собственной своей рукой
Отдал бы я чужаку!
Неподалеку от Сёгюта им навстречу попалось стадо. То самое, что послал Осман-бей в подарок «благородному брату своему» сеньору Руманосу. Бейский чабан отобрал откормленных ягнят и несколько молодых баранов. С ним были два подпаска. Увидев Орхан-бея, чабаны в ярких одеждах, перепоясанные дорогим оружием, сошли с дороги, склонились в поклоне.
— В добрый путь, рейс Думрул! В Биледжик гоните?
— С вашего позволения, мой бей...
— Целую руки благородного сеньора Руманоса. Передай: Орхан-бей, узнав о свадьбе, счастья желает, подарки готовит!
Они разминулись.
Сзади блеяли овцы. Впереди к красному закатному небу подымался дым от очагов. В Сёгюте готовились к вечерней трапезе.
Керим нерешительно спросил:
— А если Осман-бей не поверит гонцу Безбородого Михаля? Скажет: «Не может того быть!» — Он хотел было добавить: «Погубим мы тогда девушку», но слова застряли у него в горле.
Орхан встрепенулся. Натянул повод. Подумав, уверенно сказал:
— Властитель Михаль Безбородый врать не станет. А уж так врать, тем более. Отец мой не поедет на свадьбу, не проверив, не выведав все как следует. Не беспокойся. По воле аллаха будет Лотос моей!
На болоте показался аист с ужом в клюве. Разбежался на своих длинных ногах, замахал крыльями, взмыл в небо — высоко-высоко.
— Да, Осман-бей, верно сообщили тебе. Жаждут они твоей смерти. И замешан в этом друг отца твоего, властитель Биледжика сеньор Руманос. Стал он заодно с врагами твоими, чтобы заполучить дочь ярхисарского властителя...
Рыжий Аратос — лазутчик, перешедший к Осман-бею в наследство от отца, потупил зеленые глаза, точно виноват был, что принес недобрую весть, и робко пощипывал редкую бороденку. Походил он на больного, изможденного работой крестьянина или на мелочного торговца, не знающего ни счета, ни грамоты. Но уже много лет Аратос был туркменским лазутчиком.
Осман-бей готов был поверить тому, что весть, поданная Безбородым Михалем, подтвердится. И все же никак не умещалось у него в голове, что давний друг, благородный византийский властитель, славившийся своей справедливостью, решил использовать свадьбу для ловушки. Отвращение и испуг застыли в его глазах. Неприязненно взглянул он и на Акча Коджу. Невозмутимость старика раздражала его.
— Думаю, Руманос тоже струхнул, уж очень легко взяли вы Караджахисар,— продолжал тем временем Аратос.— Не успел замолкнуть оркестр, присланный к тебе султаном из Коньи вместе с жалованной грамотой на бейство в санджаке, как снарядили вы Орхан-бея и воеводу Нуреттина в Эскишехир. Перване Субаши успел удрать, но, наложив запрет на имущество, бросили вы кадия Хопхопа в темницу... Велели прокричать глашатаям: «Кто жалобу на них имеет, ступайте к дверям бея!..» Возвратили тимары годным в дело сипахи, разорвали долговые расписки райи, запретили на острова контрабандой товар вывозить. Объявили: «Не будет топтать кочевник эскишехирские и караджахисарские деревни. Восстановим старый обычай!» Вот чего испугались властители византийские. Ибо стонут и плачут греческие деревни под гнетом их беззаконным. По одному слову попа деревни Дёнмез положили вы под палки на площади воина гермиянского за то, что, не уплатив денег, взял он добро гречанки. Под бой барабанов осрамили имя гермиянское и не подумали, что гермиянцы на это скажут. Поскольку пожаловал вам султан грамоту на бейство в Эскишехирском санджаке, до поры до времени бей Гермияна отказался от мести, но не от намерения расправиться с вами.. Кое-кто из туркмен хотел пограбить Караджахисар. Говорили они: «Выведем гяурских жен, дочерей и детей на невольничий рынок. Джигит живет грабежом. Без денег воинов не соберешь. А рабы и пленники — живые деньги. Они ценнее золота да серебра. Дом без рабов что мельница без воды. Сам пророк повелел держать рабов у дверей своих. Мусульманин, если случай представится, вместо собаки во дворе своем раба привязывает. Без невольниц не управиться женам в бейском доме». Так говорили туркмены и сетовали на вас.
Рыжий Аратос понял, почему передернулись при этих словах Осман-бей и Акча Коджа. Огладил бородку, помолчал, гордый своей осведомленностью.
— На тайном совете больше всего было споров о рыночной пошлине... Брат и дядя ваш Дюндар-бей сказал: «Нет у туркмен рыночной пошлины! Не положено раздавать тимары, записывать крестьян и землю в книги. Собирать казну — не в правилах гази. Гази одной рукой берут, другой — тратят. Взимать пошлины, заводить записи — гяурское дело. И по книгам нашим священным — нечестие. Потому что добро, не добытое в бою кровью и потом,— харам для воина. По исламу, все, что даром досталось,— милостыня для бедных. Не пристало ее в бейскую казну собирать. Имущество да деньги гяур зарабатывает, а мусульманин, где найдет, там берет, как хочет, так расходует. Не пристало бею собирать имущество и казну, потому что возгордится он тогда, к скупости приучится и сойдет с пути праведного. В древних книгах записано: когда бей добро копит, страну постигнет голод и в конце концов все накопленное врагу достанется. По шариату, бею казна не нужна...» Так кричал Дюндар-бей, дядя ваш.
Лазутчик говорил правду. Через две недели после взятия Караджахисара, в ту же пятницу, когда на базаре положили под палки гермиянского воина, прибыл воевода Нуреттин-бей с султанским оркестром. И, вручив Осман-бею бунчук и знамя Эскишехирского санджака, прежде, чем передать жалованную грамоту, попросил созвать тайный совет. То, что рассказывал Рыжий Аратос, слово в слово повторяло сокровенные беседы на совете; Осман-бей подумал: «Сиди враги наши вместе с нами — и то не смогли бы все так точно запомнить». Снова глянул на Акча Коджу. Тот, натянуто улыбнувшись, спросил:
