— А что мы на это ответили?
— На это, Акча Коджа-бей, ты ответил вот что... Они хотели помешать наказанию гермиянца: отложим, мол, после пятничной молитвы... А ты сказал: «Справедливость прежде молитвы». А на совете сказал Дюндар-бею: «Рынок устроить нелегко. Для чего торговцы, купцы да крестьяне, держась за хвост скотины, везут добро на базар? Чтобы пропитание себе обеспечить да залатать прорехи. За этим по горам тащатся, грудью добро свое в пути закрывают. Нет у купцов ни поля, чтобы его засеять, ни мельницы, ни скота, ни садов. Упаковав товары, взвалят они вьюки и тюки и бредут по дорогам, перекрытым разбойниками, жизнью своей рискуют. Надеются вырученные от торговли деньги сохранить, уверены, что не обманут их кадий и субаши со стражниками, блюдущие порядок на рынке. Пусть же не думает пьяный пакостник гермиянец подстрекать нарушителей порядка, не рассчитывает, когда в голову ему взбредет, под защитой бейской сабли грабежом заниматься». И еще сказал ты: «Не бывает рынка без хозяина, Дюндар-бей! Торговцы да купцы тоже не должны народ обманывать. Пусть стоят на площади весы, правильный вес показывают. Ольчеки, киле и халка — все меры должны быть истинными. На того, кто в бекмез воду добавляет, снятое молоко за неснятое выдает, палка нужна. Следить надо, чтобы не было денег стертых, неполновесных, фальшивых, чтоб рынок был достоин названия своего. Под сенью меча рынок должен торговать спокойно. Нужна твердая рука, чтобы радовать праведных и устрашать мошенников. К тому же,— сказал ты,— не пристало бею самому за каждой собакой гоняться, ему подручные нужны. А подручный — слуга. Не накормишь, служить не будет. Откуда пропитание для него возьмешь, если налоги не установишь? Закон таков: бей держится слугами, слуги — казной, казна — крестьянами, а крестьяне — правосудием. Не будь у бея казны, откуда возьмешь каждый год подарки ильхану в Тавризе, монгольским наместникам, султану в Конье? Чем дань да налоги платить будешь?..» Так сказал ты, Акча Коджа-бей. Но страшные слова были в ответ тебе молвлены. Поднялся Дюндар-бей: «Что значит «подарки»? Ведь это дань, а ее должны платить гяуры. В какой книге записано, чтоб мусульманин платил дань? Не султанской силой, не монгольской властью крепость мы захватили, а трудами гази! Султан есть султан, а мы — беи. Он из рода Сельджука, а мы из рода Гёк Альпа. И мы, хочешь знать, в этот край раньше пришли!» Так кричал он. «Не с властителем Инегёля ратовать надо нам, а Конью взять. Ибо в Огуз-наме сказано: конийский престол завещал роду кайи. Разве ниже мы подлого Караманоглу?..» На это ты, Акча Коджа-бей ответил в сердцах: «Что за слова непристойные да неуместные!»
Акча Коджа и Осман-бей встревожились всерьез. Знали они, что и у стен есть уши. И все же никак не могли поверить, что вражеские лазутчики подобрались к ним так близко.
— Больше всего это задело властителей наших. А Перване Субаши и вовсе из мухи слона сделал. Принялся подзадоривать: «И поделом вам! Станет здесь беем туркмен, обрушит крепости ваши на ваш же головы!»
— Перване Субаши? Что ему-то, собаке, надо среди византийцев?
— Пристал он к шайке Чудара, разве не слышали?!
Глаза у Осман-бея сузились в щелки. Слышать-то слышал, да не больно верилось. После боя за Караджахисар Кёль Дервиш за доблесть свою попросил у него постоялый двор в Кровавом ущелье. Хвастал тогда: «Перекрою ущелье — любую весть из Стамбула и Тавриза на крыльях птицы с утренним ветром принесу!» Первым делом сообщил он о том, что Перване Субаши прибился к шайке Чудара. Только Акча Коджа все смеялся — брехня.
— Вот и решили они вместе собраться, Осман-бей.
— Кто? Сколько их было?
— Властитель Инегёля Николас — раз... Властитель Атраноса Алексий — два. Монгол Чудар. Сдается мне, прислал его Гермиян-бей. Френкский рыцарь Нотиус Гладиус, тюрок Уранха и Перване Субаши...
— А этим подлецам, бродячему френку да тюрку, чего от нас надо?
— Один задумал стать князем Караджахисара. А тюрок — бароном Кровавого ущелья...
— Да что ты! Ни больше ни меньше?
— Перване говорит: «Покончить бы с уделом Битинья, а дальше дело пойдет как по маслу. Раздавите Осман-бея, в остальном на меня положитесь...» Собрались они за столом властителя Инегёля Николаса, шашлыков наелись, вина напились. Когда каждому свой кулак булавою стал казаться, почувствовали они себя в доме львами, а во дворе тиграми. Перване привел их к присяге... Френк завел речь: «Эх, христиане, православные! Давно пора вам бабьим платком покрыться! Разве туркмены, что средь бела дня захватили Караджахисар, не бежали, как бабы, перед монголами? Стыдно! Позор мечам, которыми вы опоясаны!» А Перване подхватил: «Верно, не время рот разевать. Прав брат мой, благородный рыцарь. Пора на коня сесть, руку на меч положить да за дело приняться. Враг над головой кружит, как стервятник черный. Неужто мало вам урока с братом нашим Фильятосом? Вспыльчив, необуздан был покойный, но с мечом и с конем управлялся почище любого. Бился, как лев, не одного туркмена на тот свет отправил. А толку что?. Угодил в болото, и насадили его голову на копье... Ждать не время! Настал день плечом к плечу искать путь кратчайший к победе!» Снова рыцарь повел речь: «Жаль мне вас! Нельзя было пускать тюрок, их псов и их баб на эту землю. В священных книгах наших писано: стоит неверному мусульманину разместиться на христианской земле, до конца света корня его не вырвать. Оседлает он своих баб — и множится. Оседлает коня — и заносится. Не будет пастве Иисуса покоя, доколе тюрок до единого не вырежем. Пока не поздно, пока он силу не набрал, рассчитаемся сообща с поганым туркменом!». Так свою речь закончил одноглазый френк... Тут властитель Алексий пал на колено. «Благородные братья, послушайте меня,— говорит.— Осман-бей, сын Эртогрула, не такая дичь, чтоб ее легко подстрелить! Устроили мы засаду в Армянском ущелье — вырвался. Мало того, Фильятос, брат наш, не устоял с такой грозной крепостью. Теперь Осман сел на бейство в Эскишехирском санджаке. Перване лучше меня знает, что стал он беем санджака благодаря ахи. Устроил это дело его тесть, шейх Эдебали. В Эскишехирском санджаке десятки тимаров. Каждый тимар не одного ратника выставит. Джигиты ахи за Османа. Да и сами туркмены — лихие воины, за бея своего смерть примут. Одним нам это дело не под силу. Вон и Гермияноглу не сумел воина своего защитить. А призывать войско императора нам тоже не с руки, ибо, вводя френкский закон, преступили мы черту запретную. Не знаю, кого прежде прикончит рать императорская: нас или туркмена. Насколько мне ведомо, Османа и в открытом бою, и в ночном налете победить трудно. Схватимся — как знать, кто из нас уцелеет. Френкский закон отвратил от нас крестьян, озлобились они. Благородному рыцарю Нотиусу Гладиусу нас винить легко. Но не от трусости нашей туркмен мы сюда призвали. В те времена так надобно было. Хотите знать, я думаю, что силой не справимся мы с Кара Османом. Тут хитрость нужна. У кого наготове хитрость есть такая?» Призадумались они. Решили заманить куда-нибудь тебя да прикончить. Пока думали-гадали: так ли, этак ли, френкская свинья, одноглазый рыцарь, и спрашивает: «Кто здесь его самый верный друг?» Все удивились: «А что такое?» — «Сынов Адама,— говорит,— в ловушку не враг заманивает, а друг. Так кто здесь друг Кара Осман-бея?..» — «Властитель Биледжика Руманос!..» — говорят. «Верит он ему?..» — «С закрытыми глазами...— отвечают.— Но что толку, коль не можем мы сказать наших мыслей властителю Руманосу?..» Кривой рыцарь, верно, и есть тот самый шайтан, о коем в книгах наших пишут. «Дружба — дело переменчивое,— говорит.— Не захочет Руманос предать Османа, пообещаем ему вручить то, чего он страстно желает. Если страсть его слаба, уговорить трудно будет, дорожиться станет. А не знает удержу в страсти своей нам еще и приплатит. Если нет у него никаких страстей, тогда все вместе прижмем, припугнем его. Поймет, что дружбы ради может и голову потерять...» Тут властитель Инегёля кулаком по столу как стукнет. «Ура! — кричит.— Нашел! В жены он просил дочь Ярхисарского властителя Хрисантоса, только не отдал старый хрыч, отказал!..» — «Верно,— отвечают,— не отдал».— «В тот раз не отдал, так на сей раз отдаст. Хрисантос беден, слаб. Прижмем — не выстоит!..» Долго толковали они. Под конец поручили переговорить с Руманосом Николасу.
