Едва Женя вспомнила о подруге, как тотчас увидела ее саму, бодро поднимающуюся по ступенькам.

– Приветик, – весело поздоровалась та, – ну что, пообщалась со своим профессором?

– Пообщалась.

– И как? Вид у тебя не очень.

– Да нет, все просто замечательно. – Женя улыбнулась. – Столбовой – мировой дядька. И умница, и красавец.

– Правда? – Люба многозначительно усмехнулась. – Смотри, не втюрься в него.

– Нет, для этого он все-таки слишком стар. Но вообще, был бы Столбовой моложе лет на тридцать, я бы с удовольствием приняла его ухаживания.

– А сколько ему? – поинтересовалась Люба.

– Не знаю точно. Что-то около шестидесяти. У него уже внуки взрослые.

– Ну и бог с ним, – махнула рукой Люба. – Слушай, я сейчас к Перегудовой. Думаю, через час уже освобожусь. Подожди меня, и махнем по магазинам. Сейчас повсюду распродажи, скидки до семидесяти процентов.

– Да ты что? – Женя решительно помотала головой. – Я прямехонько в библиотеку. Мне нужно Курицкого читать. И монографию американского профессора.

Люба закатила глаза.

– Обалдела? Еще только второе сентября. Что ж ты весь год делать будешь?

– То же самое: ходить в библиотеку и сидеть за компом. Так что гуд бай!

Люба безнадежно посмотрела на Женю.

– Гуд бай. Так я и знала, что Столбовой запряжет тебя как сивку-бурку. Ты хоть звони, когда выдастся свободная минутка. И не забудь – в следующее воскресенье у Ленчика день рождения. Он, как всегда, позвал нас к себе на дачу, на шашлыки.

– Насчет шашлыков не уверена, но позвоню обязательно. Пока. – Женя чмокнула Любу в щеку и стала спускаться по ступенькам.

Домой она попала лишь в семь вечера. Пять часов, проведенные в библиотеке, давали о себе знать – голова гудела, в глазах рябило. Однако Женя заметно приободрилась: чтение открыло ей кучу интересного, она получила представление о теме, которую дал ей Столбовой, и она начала ей нравиться.

Мать уже вернулась с работы и вышла ей навстречу в прихожую, а вместе с ней и пушистый сибирский кот Ксенофонт, любимец маленького семейства Зиминых.

– Женюша, наконец-то. – Ольга Арнольдовна смотрела на дочь с тревогой. – Я уже волноваться начала. Ты бы хоть позвонила.

– Мобильник разрядился, – объяснила Женя, снимая с плеч рюкзачок. – Мам, что у нас на ужин?

– Рыба жареная с картошкой. Ксенофонт уже отведал. – Мать улыбнулась и обняла ее. – Господи, да ты на ногах не стоишь от усталости! Пойдем, все горячее. Я уже дважды разогревала, а тебя все нет и нет.

– Я в библиотеке сидела, – извиняющимся тоном проговорила Женя, послушно следуя за матерью на кухню.

Оттуда доносился упоительный запах жареной горбуши, Ксенофонт, подняв хвост трубой, путался у Жени в ногах. Мать усадила ее за стол, поставила тарелку с едой, налила чаю и устроилась напротив на табурете.

– Ешь. И рассказывай, как прошло собеседование.

– Все отлично, – с набитым ртом произнесла Женя, – Столбовой мне понравился. Кажется, и я ему. Уже дал тему для диплома.

Мать слушала и удовлетворенно кивала.

– Как его зовут-то, профессора твоего? А то ты все по фамилии, даже неловко.

– Николай Николаевич. Мам, ты бы видела, с какой скоростью он считает! Как компьютер!

– Ты ешь, ешь, не отвлекайся. Положить тебе добавки?

– Нет, спасибо, а то я поправлюсь. – Женя отодвинула пустую тарелку и блаженно откинулась на спинку кухонного уголка. – Уф! Сейчас выпью чаю, посижу десять минут – и залезу в Интернет.

– Не много ли для одного дня? – обеспокоилась мать. – Нужно ведь когда-то и отдыхать.

– Нет, в самый раз, – успокоила ее Женя. – Мне через два дня надо уже полностью во все въехать.

– Въедешь. – Ольга Арнольдовна ласково потрепала дочь по волосам. – Ты же у меня редкостная умница. И характер у тебя отцовский: пока своего не добьешься, не угомонишься.

– Верно. – Женя рассеянно улыбнулась.

Мысли ее уже блуждали далеко, она старалась осмыслить книгу Курицкого и предвкушала, как удивит Столбового своей подкованностью и осведомленностью. Мать, заметив это, отстала от нее с разговорами, вымыла посуду, взяла на руки Ксенофонта и ушла к себе смотреть сериал.

Женя напилась чаю, дождалась, пока ноющую спину хоть немного отпустит, и тоже скрылась в своей комнатенке. Там она села за компьютерный стол, вытащила из ящика чистый лист бумаги, взяла ручку.

Для начала Женя решила составить распорядок на неделю. Семь ноль-ноль – подъем. Пятнадцать минут интенсивная зарядка для поднятия тонуса. Затем двадцать минут водные процедуры. Потом завтрак. Два раза в неделю занятия на кафедре со Столбовым. Еще два раза – английские курсы, без них не обойтись, если изучать американскую монографию. Остальные дни – библиотека. Затем – в два обед и снова занятия, на сей раз за компьютером. В десять – ужин, в половине двенадцатого – сон.

Женя закончила писать и пробежала глазами листок. Да, Любка права: времени на отдых не остается. Ну и черт с ним! Отдыхать и развлекаться она будет потом, когда добьется поставленной цели: ее оставят на кафедре и дадут возможность заниматься любимым делом. А сейчас нужно пахать как проклятой. Пусть Любка бегает по тусовкам, ездит на шашлыки, влюбляется и страдает – она прекрасно обойдется без всего этого.

Женя вздохнула, вынула из маленькой коробочки пару кнопок и приколола листок на видное место над столом. Затем она решительно нажала на кнопку и включила компьютер.

Три недели она держалась со стойкостью оловянного солдатика: строго следовала своему расписанию, не отступая от него ни на йоту. Столбовой был доволен – за это время она полностью проштудировала Курицкого, одолела больше половины труда американца и начала «Моделирование рисковых ситуаций» Дуброва. Кроме того, Женя отыскала в Интернете несколько интересных статей. Две из них были на немецком языке – его она изучала в школе и могла худо-бедно читать со словарем.

Ложиться в половине двенадцатого, конечно, не получалось. Столбовой работал взахлеб, не давая отдыха ни себе, ни Жене и заряжая ее своей энергией. Она почти ежедневно засиживалась до двух часов ночи, а иногда и до половины третьего, но вставала неизменно в семь.

К концу третьей недели ее постепенно охватила апатия. Женя почувствовала, что переоценила свои силы. Ей постоянно хотелось спать, но в то же время она не могла уснуть. Стоило ей лечь и закрыть глаза, в голове начинал роиться ворох мыслей, мелькали отрывки из прочитанного, формулы и уравнения.

Ольга Арнольдовна, поначалу старавшаяся не тревожить дочь и дать ей возможность распоряжаться временем так, как она считает нужным, не на шутку разволновалась.

– Женечка, так нельзя, дорогая, – говорила она, пытаясь прекратить ночные бдения за книгами и компьютером. – Посмотри, на тебе лица нет. И похудела ты ужасно, за три недели добрых три кило скинула.

– Ну и хорошо. – Женя упрямо мотала головой. – Любка завидовать будет. У нее худеть не получается.

– Что ж хорошего? Так и до переутомления недалеко. Ты б сходила куда-нибудь, развеялась, а то сидишь сутки напролет в четырех стенах.

– Некогда, мам.

– Неправда! Я сама училась в институте и писала диплом. И на все у меня хватало времени. Николай Николаевич – замечательный преподаватель, но он наверняка не подозревает, как ты себя истязаешь.

– Он и сам себя истязает так же.

– Ему можно. Он мужчина, к тому же в возрасте. А тебе еще детей рожать.

– Ой, мам, отстань со своими детьми! Мне до этого еще очень далеко. – Женя закрывала ладонями уши, давая понять, что спор окончен.

Ольга Арнольдовна сдавалась и уходила. Женя чувствовала, что мать права, однако остановиться не могла.

В последнее воскресенье сентября они наконец поругались по-крупному. Были именины Веры, Надежды, Любови и матери их Софии. Ольга Арнольдовна собиралась в гости к своей сестре Наде и звала с собой Женю. Та наотрез отказывалась ехать. Слово за слово разговор перешел на повышенные тона, и вдруг, в самый кульминационный момент раздался звонок в дверь. От неожиданности обе – и мать, и дочь – вздрогнули.