Египетская артиллерия ударила мощно и точно через несколько дней после этой рекогносцировки, и над Синаем полыхнули взрывы и пожары. Наблюдатели египетских пехотных дивизий на “передке” рассказывали потом, что израильские офицеры были вынуждены расстреливать бегущих в тыл солдат, не выдержавших египетского огня»[36].

Так что когда в дело вступали советские военные, спокойная жизнь у израильтян кончалась, и начиналась настоящая война с серьезным противником.

Совсем другие взаимоотношения у нашего контингента складывались с рядовыми и низшим техническим составом египетской армии. Вот тут общий язык находился очень быстро, правда, был он не всегда удобопроизносимый. Начинались вечные как мир розыгрыши во время взаимного языкового обучения. В порядке вещей были такие случаи: «…Планшетисты (отвечали за планшеты общей воздушной обстановки на авиабазе. – Авт.) беседуют за планшетами со своими арабскими коллегами. О чем они говорят, нам не слышно, прозрачный планшет из толстого оргстекла дает возможность только видеть, но не слышать разговор. Разговоры за планшетом идут полным ходом, порой с улыбкой. Ну, думаем, пусть отрабатывают взаимодействие. Когда через несколько дней арабские планшетисты в своей речи стали применять отборные, только русскому языку присущие матерные слова и целые выражения, мы поняли, что взаимодействие налаживается. Война – это мужская работа, женщин среди нас не было, и эти выкрутасы арабских солдат нас слегка забавляли и вносили разрядку в нервную и напряженную обстановку. К нам, офицерам КП, они обращались мистер и далее по имени. Так вот иногда после мистера может следовать такое имя, что уши вянут. Оказывается, что его научил кто-то из твоих коллег по КП. Поэтому, когда меня однажды встретил капитан-египтянин возгласом: “Здравствуй, мистер долбс…б”, я с ним поздоровался, понял, кто научил его, и объяснил ему истинное значение слова на арабском языке, сказав, что оно равносильно их слову “касура” (сломался, заболел и т. д.), и, приложив руку ко лбу, повернул ладонь на 90 градусов. Он все прекрасно понял и рассмеялся»[37].

Естественно, самая большая практика общения с египтянами была у переводчиков, которые охотно принимали участие в повседневной жизни местных жителей: «Мы были более раскованными, общались с местными, с обслуживающим персоналом, охраной. Анекдоты, шутки, взаимные расспросы о семьях, рассказы о нашей стране, о жизни в Советском Союзе собирали вокруг переводчиков порой немаленькие аудитории любопытствующих. Египетские власти не препятствовали этому, не усматривая здесь ничего крамольного или пропаганды, хотя соответствующие службы у них, думается, работали хорошо и, видно, исправно докладывали куда надо о неформальных контактах русских с местными гражданами. На нашем этаже в гостинице уборкой занимался постоянно плохо выбритый малый, как можно было судить, из малограмотных, охотно вступавший в разговоры с постояльцами-арабистами, используя для этого изобретенный нашими военными жаргон (многие из них усвоили большое количество существительных, из которых строили более-менее понятные предложения, не прибегая к глаголам и другим средствам выражения мысли, дабы не утяжелять конструкцию). Однажды Али (так звали нашего героя), увлеченно, а может быть, и неумело орудуя тряпкой на палке, разбил казенную и незаменимую в тогдашних условиях вещь (в нашем случае – старинный, но работавший как новый, вентилятор, остававшийся, видно, с британских времен, и тем ценный) и впал в прострацию. Видя его горе, мы предложили ему написать начальству оправдательную бумагу, в коей виной всему оказывалась обезумевшая крыса, с которой мы тогда мирно делили жилплощадь, и подтвердили нашу готовность украсить его эпистолярное произведение своими подписями в знак подтверждения достоверности изложенного, обстоятельства которого тут же были нами изобретательно придуманы. Наш вариант был с энтузиазмом принят, и объяснительная была тут же написана настоящим виновником в самых выспренних тонах и выражениях на прекрасном литературном языке, при этом автор еще не преминул внести в нее некие детали для вящей, с его точки зрения, убедительности, которые сразу выдали неуемность южного темперамента и фальшивость описанного. Мы были немало удивлены изощренным владением родным языком со стороны скромного труженика швабры (хотя такое присуще скорее высоколобой интеллигенции), а его последующую сконфуженность, вызванную нечаянно обнаружившимся даром, великодушно отнесли на счет неординарности вызвавшего письменные упражнения события. Этот забавный эпизод скоро забылся, и никто уже не вспоминал нашего “горничного”, тем более что его, видно, в связи с производственной необходимостью, быстренько перевели куда-то в другое место…»[38]

Поневоле египтяне частично перенимали и какие-то привычки, свойственные нашему образу жизни, даже невзирая на свою религию. Например, С. Г. Нечесов вспоминает: «Особое место в жизни мусульман занимал Рамадан, месячный пост, когда с восхода и до захода солнца нельзя есть, пить, курить и даже смотреть в сторону женщин. Все правила соблюдались жестоко, но не бывает правил без исключений. Как-то захожу за душму, а там аскарик уплетает рис. Спрашиваю, ты что делаешь, нельзя ведь – Рамадан. Он отвечает: “А я арабский комсомолец”, – и смеется, зная, что никто не увидит и не услышит…

В городах, особенно в магазинах, главное – деньги, и ради них Аллах многое не замечает. Или как делал знакомый официант, если его угощали: он пил под столом, чтобы Аллах не видел»[39].

Так что взаимное «обогащение культур» было налицо.

По мере того как налаживалась жизнь советских солдат на чужбине, они все теснее начинали общаться и с арабскими «сослуживцами», невольно изучая язык методом глубокого погружения. Темы для общения, помимо работы, находились быстро. Очень популярной, естественно, для одуревающих от одиночества здоровых мужчин, стала женская тема. И когда появлялась возможность обсудить ее с арабами, все оживлялись. «На узле связи работали несколько египтян. Помню, переводил разговор моих коллег-офицеров с одним из них – механиком. Оказалось, что у Ахмеда (назовем его так) было четверо жен, то есть полный комплект по Корану. Узнав про это, ребята оживились, спрашивают, какая у него квартира? Двухкомнатная. Оживление возрастает. Как же четыре жены размещаются в двух комнатах? Одна живет на другом краю Каира. Ее он довольно часто навещает. Вторая жена находится в деревне, работает на небольшом участке земли, ему принадлежащем. Ее он также не забывает. Две проживают с ним. Наверное, живут каждая в своей комнате, интересуются офицеры. Нет. У него одна спальня в квартире. Значит, две кровати? Нет, одна. Максимум удивления. Как же? А вот так, одна с правой стороны, другая с левой… После этого последовал только один вопрос…»[40]

Ну а уж если доводилось столкнуться с живой женщиной, особенно когда рядом никого (что вообще-то было близко к фантастике), то, невзирая на строгие мусульманские порядки и не менее строгие советские инструктажи, общение становилось неизбежным.

Незабываемое впечатление оставила встреча с молодой египтянкой у сержанта Воробьева, когда их подразделение перевели в оазис недалеко от деревни: «А вот к нам идет молодая, симпатичная арабская девушка. Она останавливается метрах в десяти от нас и начинает рвать траву, складывая ее в фартук. На наши посвистывания и приглашения внимания не обращает. Продемонстрировав разные позы, она удалилась, сопровождаемая нашими голодными взглядами. “Эх, нам бы кралю, нам бы кралю, нам бы кралю хоть одну-у-у-у”. На следующий день она снова пришла. Ее движения были более грациозны и красноречивы. Кажется, ей понравилось наше внимание, и дома она отрепетировала свое представление. Наш товарищ не выдержал и пошел знакомиться. Воздав хвалу Аллаху, он показывает рукой на себя: “Рома”. “Итальяно?” – спрашивает она. “Нет, русский. Мое имя Роман”. “Фатима”, – отвечает она, прикрывая лицо платком. Рома помогает рвать траву и объясняет ей, что хочет с ней подружиться. У арабов это можно объяснить жестом, сводя указательные пальцы обеих рук. Девушка все поняла. Она начертила ему на запястье условный крестик и сказала, что он христианин, а она мусульманка, – Аллах все увидит и ее покарает. Показывая на участок с кукурузой, Рома объяснял, что там никакой Аллах их не увидит и что если она тоже исполнит свой интернациональный долг, то это для нее не грех, а высокая честь. Для убедительности и доходчивости отдельные арабские слова он обильно подкреплял русскими матерными словесами и неприличными жестами. Девушка загадочно улыбалась, но проследовать в кукурузу не пожелала. Нарвав травы, она удалилась. Позже мы узнали, что у нее уже двое детей и она жена старика, отвечавшего за подачу воды по арыкам»[41].