И.С. Стрельбицкий позвонил в штаб 229-го ОЗАД РГК. Командир дивизиона ответил, что сам ничего не понимает, что в присланном ему накануне пакете содержится категорический приказ: “На провокацию не поддаваться, огонь по самолётам не открывать”. Как старший начальник в лидском гарнизоне, полковник Стрельбицкий приказал открыть огонь, но получил отказ. Бомбёжка продолжалась, и он выехал на своей “эмке” на позицию дивизиона.
“У вокзала вижу два разгромлённых пассажирских поезда, слышу стоны, крики о помощи. Возле разбитых вагонов — убитые, раненые. Пробежал, истошно крича, мальчонка в окровавленной рубашке”. Придя на огневые точки зенитчиков с револьвером в руке, противотанкист вновь приказал открыть огонь, и тогда командир дивизиона подчинился. В небе над Лидой вспухли клубки дыма от разрывов бризантных снарядов, почти сразу же на землю рухнули четыре вражеские машины. Трое взятых в плен лётчиков, не сговариваясь, подтвердили, что им было заранее известно о том запрете на открытие огня по немецким самолётам, что разослало в части ПВО советское командование».
Егоров ошибочно предположил, что запрет зенитчикам на открытие огня был именно в ночь на 22 июня, некой отдельной директивой НКО, пошедшей в округа, видимо, параллельно Директиве № 1:
«Существование специального запрета на открытие зенитного артогня вполне возможно. А.И. Микоян вспоминал о последних часах накануне войны: “Поскольку все мы были крайне встревожены и требовали принять неотложные меры, Сталин согласился «на всякий случай» дать директиву в войска о приведении их в боевую готовность. Но при этом было дано указание, что, когда немецкие самолёты будут пролетать над нашей территорией, по ним не стрелять, чтобы не спровоцировать нападение”. Поскольку войска ПВО де-факто входили в состав военных округов, но де-юре подчинялись Главному Управлению ПВО страны, логично предположить, что для них могла быть издана отдельная директива, в которой и содержалось требование не открывать огонь по германским самолётам.
Адмирал Н.Г. Кузнецов вспоминал, что на столе у Г.К. Жукова лежало несколько уже заполненных бланков. Возможно, там была и директива для войск противовоздушной обороны. Раз уж настали времена, когда появилась возможность ознакомиться даже с “той самой” Директивой № 1, следует ожидать, что будет обнаружена и она. Немцы могли узнать об этом документе из разных источников. Утечка информации могла быть следствием работы агентуры в управлении одной из зон ПВО (Северной, Северо-западной, Западной, Киевской или Южной), либо о запрете стало известно при её работе непосредственно в войсках.
Аналогично повели себя при первом воздушном ударе зенитчики 518-го зенитно-артиллерийского полка в Барановичах. Как вспоминал Н.Е. Анистратенко, в ночь на 22-е он был наблюдающим за воздухом на своей батарее. Увидев приближающиеся самолёты противника, он поднял тревогу, за что был командиром дивизиона капитаном Сафиулиным снят с поста и посажен под арест как паникёр. Когда после налёта в дивизионе не осталось ни одного целого тягача, комдив уехал в штаб полка. Анистратенко был “амнистирован” и стал свидетелем перепалки между взводным из 1-й батареи и политруком — последний упирал на “провокацию”, первый был уверен в том, что действительно началась война. Лишь после того, как с аэродрома пришёл обгоревший человек, заявивший, что все самолёты побиты, [и] по радио выступил Молотов (это было уже после полудня), и показавший в развернутом виде свой партийный билет, артиллерия открыла огонь. Вскоре в километре от огневых [позиций] сел на вынужденную [посадку] первый подбитый бомбардировщик».
Во-первых, Микоян ещё тот… «свидетель» в описании тех событий, но, похоже, Егоров не совсем верно интерпретировал слова Микояна. Хотя некий «запрет» на огонь по самолётам вроде как был, и в «Директиве № 1» по ПрибОВО такое указание есть: «В случае провокационных действий немцев огня не открывать. При полётах над нашей территорией немецких самолётов не показываться и до тех пор, пока самолёты противника не начнут боевых действий, огня не открывать»]
Но, как видите, ничего о запрете стрелять по немецким самолётам, несмотря ни на что, — нет! Есть указание не стрелять до тех пор, пока те сами «не начнут боевых действий»! А это несколько другое.
Во-вторых, если и был для ПВО какой-то запрет на ведение огня по атакующим немецким самолётам, то он мог быть не в ночь на 22 июня, а несколько раньше. Например, днём или вечером 21 июня. Ведь немцы никак не могли бы перехватить идущие в округа после полуночи 22 июня шифровки ГШ, расшифровать их и сообщить их суть своим лётчикам до того как они усядутся к 2.00–3.00 в свои самолёты. Павлов расшифрованный текст «Директивы № 1» получил на руки, дай бог, к 1.30–1.45. Однако те немецкие лётчики и заявили, что им приказ по ПВО Западного округа был известен именно «заранее».
В-третьих, Стрельбицкий ранним утром 22 июня позвонил в штаб 229-го ОЗАД РГК, и ему командир зенитного дивизиона доложил, что пакет с запретом на открытие огня он получил «накануне». Т.е. до 3.30–4.00 войска не могли получить никаких отдельных приказов для той же ПВО, да ещё пакетом — «Директиву № 1» Павловы не успели вовремя отдать в войска, а приказ для ПВО успели, да ещё и запечатанным пакетом? А немцы получили «копию» приказа для ПВО в те же минуты, когда и Павловы из «Москвы», или когда Павловы передавали её в ПВО?
В-четвертых, отдельной директивы для ПВО из Москвы в ночь на 22 июня или ранее с запретом на открытие огня быть не могло в принципе, ибо ПВО округов подчинялось именно Павловым на местах! И вот с этим и стоит подробнее разобраться.
4 декабря 1938 года постановлением Главного Военного Совета РККА № 10200/сс службы ВНОС были подчинены начальнику Управления ПВО РККА, а в военных округах — помощникам командующих войсками по ПВО. 7 октября 1940 года вышло постановление СНК СССР «О противовоздушной обороне СССР», которое внесло изменения в руководство местной противовоздушной обороной. За Наркоматом обороны СССР оставались функции руководства и организации службы воздушного наблюдения, авиазенитной обороны территории и пунктов ПВО, борьба с воздушным противником. Т.е. ПВО ещё вроде как наркомату подчинено.
Но «25 января 1941 года вышло постановление СНК СССР № 198–97/сс “Об организации противовоздушной обороны”, на основании которого нарком обороны издал 14 февраля 1941 г. приказ № 0015 о создании в частности на территории ЗапОВО Западной зоны ПВО в составе Смоленского, Минского, Белостокского, Барановичского и Гомельского районов ПВО» (РГАСПИ Ф. 17. Оп. 162. Д. 32. Л, 20–24; ГАРФ.Ф. р-544б. Оп. Зас. Д. 3. Л. 22–30; РГВА.Ф. 4. Оп. 156. Д. 2. Л. 10–11 об. — «Накануне. Западный особый военный округ (конец 1939 г. — 1941 г.). Документы и материалы. Минск, 2007 г.)
Этот приказ НКО № 0015 «О разделении территории страны СССР на зоны, районы и пункты ПВО» определил сформировать в приграничных и некоторых внутренних военных округах зоны ПВО (всего 13, по округам), в т.ч. в составе частей и подразделений ВНОС. К началу Великой Отечественной войны (на 21 июня 1941 года) противовоздушная оборона страны в составе 13 зон ПВО также включала в себя 6 полков, 35 отдельных батальонов и 5 отдельных рот ВНОС (воздушного наблюдения, оповещения и связи).
Т.е. расположенные в округах зоны ПВО округам и подчинялись! При этом они вроде как подчинялись и Москве, но в принципе округ мог давать сам приказы для ПВО.
Командующим Западной Зоны ПВО, помощником командующего ЗапОВО по ПВО был назначен генерал-майор артиллерии С.С. Сазонов. Однако 7 июля 1941 г. командующим Западной зоной ПВО (он же заместитель командующего войсками ЗапОВО по ПВО) был назначен П.Е. Хорошилов (генерал-майор в 1943 г.). Хорошилов с мая 1941 г. был командующим Гомельским бригадным районом ПВО. Руководил формированием частей района ПВО, организацией обороны ж/д узлов Гомель, Жлобин, Калинковичи, мостов через Днепр, Березину, Припять, Сож и др. важных объектов в границах района.
