— Разве вы не хотите есть? — спросил он.

— Нет. Я не голодна.

— Все равно ешьте, даже если кусок в горло не идет, — приказал он.

Джоун села, Келлз поставил перед ней еду и питье. Она на него не смотрела, да и на себе не чувствовала его взгляда. Как ни далеки друг от друга были они накануне, сегодня разделявшая их пропасть стала во сто крат шире. Джоун съела, сколько могла проглотить, остальное отодвинула в сторону. Потом снова пошла бесцельно бродить, еле замечая то, что было у нее перед глазами. Над ней висела тень, грозный знак беды, той минуты, что неумолимо приближалась с чередой бесконечных часов. Джоун то стояла, прислонясь к пихте, то садилась на скамью, то снова бродила у ручья. Так прошло довольно много времени; впрочем, она не замечала, много или мало. Силы ее были на исходе, она совсем пала духом, тело сотрясала дрожь. Нервы больше не выдерживали.

И тут ее окликнул Келлз. От звука его голоса, громкого и чистого, мгновенно исчезла слабость, унялась нервная дрожь. Джоун напряглась, застыла. Келлз шел к ней. Лицо у него снова было приветливо, даже весело, но веселость была напускной, за ней что-то крылось. Келлз шел пружинистым шагом человека, привыкшего ходить по горам. Джоун посмотрела ему в глаза — странные серые глаза. В них горела не скрываемая больше всепожирающая, неистовая страсть, о которой она прежде только догадывалась.

Келлз схватил ее за руку и одним рывком притянул к себе.

— Вам придется самой заплатить выкуп.

Он держал ее очень крепко, как будто ждал, что она попытается вырваться, но Джоун совсем не сопротивлялась, только опустила голову, чтобы он не увидел ее глаза. Келлз обнял ее за плечи и повел, скорее поволок к хижине.

С пугающей ясностью Джоун видела под ногами сначала сосновые и пихтовые ветки, потом траву с бледно-розовыми маргаритками и, наконец, груду засохших, осыпавшихся ветвей. Она была в хижине.

— Слушай, девушка!.. Я вконец изголодался по тебе, — хрипло выдохнул Келлз.

Повернув ее к себе, он сжал ее с такой силой, словно беспощадная жестокость была самой его натурой, словно он просто не мог обойтись без грубого насилия.

Однако Джоун и не пыталась защищаться; только, когда он обхватил ее за шею, слегка изогнулась, и рука ее, как змея, скользнула под его руку. Потом она затихла. Он грубо прижал ее к себе, запрокидывая назад, жесткой жадной рукой поднял опущенную голову и как безумный стал осыпать лицо жаркими поцелуями. Они ослепили, обожгли Джоун. И все же незаметно, но. быстро и уверенно она подбиралась к своей цели — ее непреклонная воля была под стать его необузданной страсти. Первым движением руки она нащупала его пояс. И тут же с быстротой молнии рука скользнула вниз. Сильные ловкие пальцы, умеющие держать молоток, уперлись в холодный металл, крепко охватили рукоять, скользнули дальше. Решительно, одним движением, она вытащила револьвер из кобуры и подняла. Не открывая глаз, не уклоняясь от поцелуев — жадных поцелуев мужчины, которому была заказана нежность, пьянящая сладость и живительный жар женских губ.

Теперь его первобытной яростной жажде обладания противостояло ее первобытное яростное стремление воспротивиться насилию. Джоун уперла ствол ему в бок и налгала спуск.

По хижине прокатился глухой громовой удар. Острый запах горелого пороха обжег Джоун нос. Келлз судорожно сжал ее еще сильнее, но объятья его тут же ослабели, и он, странно обмякнув, выпустил ее из рук. Джоун качнулась назад, все еще не открывая крепко сжатых век. Из горла Келлза вырвался страшный крик — крик смертной муки. Джоун вздрогнула и открыла глаза. Келлз шатался, в смятении, как загнанный зверь, как волк в стальных челюстях капкана, оглядываясь по сторонам. Он растопырил руки — с них капала кровь. Руки тряслись, алые капли брызгали на стены, на сухие ветки пола. Вдруг он, должно быть, все понял и попытался схватить ее окровавленными пальцами.

— Великий Боже! — задыхаясь, прохрипел он. — Вы… Вы… девчонка… так меня одурачить!.. Вы все понимали… все знали… с самого начала!.. Кошка… хитрая кошка!.. Отдайте мне револьвер!

— Назад, Келлз! Или я вас убью! — выкрикнула Джоун.

Огромный револьвер в ее вытянутой руке качнулся.

Келлз его не видел. Одним безумным усилием он попытался рвануться вперед, схватить ее, но не смог.

Ноги у него задрожали, подломились; он упал на колени и, не будь тут стены, свалился бы на пол. Его темное, распухшее, искаженное судорогой лицо преобразилось, стало мертвенно-белым, покрылось каплями липкого пота, от боли по нему пробегала мелкая дрожь. В удивительных серых глазах, быстро сменяя друг друга, отражались разноречивые чувства: удивление, страх, презрение… и даже восхищение.

— Вы меня прикончили, — прохрипел он. — Вы прострелили мне хребет. — Это смерть! О-о, как больно! Больно! Мне не вытерпеть этой боли!.. Вы… Вы… девчонка! Невинная семнадцатилетняя девчонка!.. Вы говорили, будто не можете никому сделать больно!.. Такая жалостливая… нежная… Так меня одурачить! Вот она, женская хитрость! Мне надо… Надо было наперед знать! Порядочная женщина… она страшнее порочной… Но я… я это заслужил. Когда-то я был… О-о! Как больно! Почему вы не убили меня сразу?.. Джоун… Джоун Рэндел, смотрите, как я умираю! Любуйтесь!.. Мне все равно суждено было умереть… от веревки, от пули… Я… я рад, что убили меня вы… Я, может, и зверь, только, кажется, я… вас полюбил!

Джоун выронила револьвер и беспомощно опустилась возле него на пол, в ужасе заламывая руки. Ей хотелось сказать ему, как она сожалеет о том, что сделала, что он сам довел ее до этого, что она помолится за него, но не смогла произнести ни слова: язык прилип к небу, казалось, она вот-вот задохнется. В облике Келлза снова что-то стало медленно, неуловимо изменяться. Он уже не видел Джоун, забыл о ней. Белое лицо стало серым, как пасмурное небо, как его глаза. Сознание, ощущения — жизнь — угасали. Мучительные корчи успокоились. Казалось, еще жила только его одинокая душа, она еще цеплялась за зыбкую грань, отделяющую жизнь от смерти. Вдруг плечи его скользнули по стене, он упал и остался лежать перед Джоун — неподвижный, обмякший. И тут Джоун лишилась чувств.

Очнувшись, Джоун увидела, что лежит поперек входа в хижину, а над ней медленно расплывается в воздухе голубоватая струйка дыма. Вид его мгновенно вернул ее к ужасной действительности. Она полежала, тихонько прислушиваясь, но не услышала ничего, кроме журчанья и плеска ручья.

Значит, Келлз мертв. И тут, сметая ужас от содеянного, в груди ее поднялось чувство безмерного облегчения, долгожданной свободы. Душа, наконец, вырвалась из безнадежного мрака; а внутренний голос шептал, что в недавнем роковом событии она никак не повинна.

Джоун встала и, стараясь не смотреть внутрь хижины, побрела прочь. Солнце стояло уже почти в зените. Когда успело пролететь утро?

Я должна скорее бежать отсюда, мелькнуло у нее в голове. Эта мысль ее подхлестнула. Ниже, на дне каньона, паслись лошади. Джоун шагала по еле заметной тропке, раздумывая, как лучше поступить — отправиться по ней дальше или попробовать выбраться тем же путем, какой привел ее сюда. В конце концов выбор пал на старый путь. Если ехать не спеша, думала она, если внимательно присматриваться к знакомым приметам, к ориентирам, которые уже видела раньше, отыскивать неприметные тропы, то, скорее всего, ей удастся благополучно выбраться. А смелости ей не занимать.

Она поймала свою лошадь и привела в лагерь.

Что же с собой взять? — снова спросила она себя и решила обойтись самым малым: одеяло, сума с хлебом и мясом, фляга воды. Но может понадобиться и оружие. Только кроме револьвера, из которого она убила Келлза, у нее ничего не было. А о том, чтобы дотронуться до этой жуткой штуки, она и думать не могла. Однако теперь, обретя долгожданную свободу, да еще такой ценой, нельзя было идти на поводу у своих чувств.