Мисс Веллингтон была в своей стихии. У нее был пунктик насчет снега, и каждый год она при виде первых снежинок звонила в муниципальный совет, требуя, чтобы они приехали и посыпали переулок абразивом. Поскольку муниципальный совет имел на повестке более насущные дела, проходило обычно несколько дней, прежде чем они до нас добирались, и очередным шагом, который предпринимала мисс Веллингтон, было заняться этим самолично, мельтешась по переулку с ведрами золы. Она аккуратно вычерпывала из них золу каминной лопаткой не только на ту часть улочки, что вела к главной дороге, но и в обратном направлении, от холма к нам, в Долину. Почему ее волновал спуск в Долину, один Бог ведает. По словам старика Адамса, который видел ее за этим занятием, он бы не возражал быть отрезанным от Долины аж до самого Духова дня. Но такова уж она была по натуре. Скребла снег, пока нижний слой не начинал блестеть, как каток. Как-то раз ее угораздило прорубить на склоне холма ряд ступенек отбойным молотком, по которым старик Адамс, не подозревая об их существовании, съехал, как тюлень, ночью по дороге домой. После чего, сидя задницей в снегу, пожелал мисс Веллингтон отправиться в преисподнюю.
Не устрашившись этим, она призывала нас, остальных, следовать ее примеру. Как-то вечером она позвонила Чарльзу насчет сугроба возле церкви. Люди не могут через него перебраться, настоятельно пояснила мисс Веллингтон. Она не может попросить Хейзелов им заняться. Мистер Хейзел уже протаскивал свою машину через поля, и было бы несправедливым к нему обращаться. Она не может также просить людей, живущих еще ниже по переулку: их машина застряла в сугробе с разрядившимся аккумулятором. Она не может попросить также и старика Адамса. Когда Чарльз спросил почему, она ответила, что не станет унижаться, и перешла к основному пункту своей идеи. Пункт этот состоял в том, что Чарльз, который, по ее убеждению, горел желанием вывести свою машину, должен прокопаться через сугроб ради блага жителей деревни.
Помимо того, что сугроб был десяти футов в высоту, он еще и в длину составлял пятьдесят ярдов[15]. Чарльз сказал, что если бы он прокопал проход через эту махину, блага это никому не принесло, просто оказался бы в больнице. После этого мисс Веллингтон неделю-другую не стала унижаться также и до беседы с ним.
Тем временем, пока до нас еще не добрался снегоуборочный бульдозер, сугроб был одной из местных достопримечательностей. Люди взбирались на него, пока не образовалась хорошо утрамбованная тропа, наподобие тропы через горный перевал. Как-то в воскресенье мы в порядке эксперимента повели через него Аннабель, и она преодолела это препятствие уверенно, как горная коза. Мы двигались гуськом – Чарльз впереди, я замыкала шествие, а Аннабель шла посередине – и сделали открытие, что наш ослик пройдет по снегу где угодно.
Конечно, она опять изображала из себя Сару Сиддонс[16]. Это была Аннабель, Пересекающая Снежный Сугроб… Аннабель в роли пажа короля Венцеслава[17] (для этого надо было аккуратно ступать по отпечаткам ступней Чарльза, со скромно опущенной головой, не обращая ровно никакого внимания на восторженное одобрение прохожих)… Аннабель, Спускающаяся Со Снежного Сугроба (разновидность Покорения Эвереста, только наоборот), во время которого, спускаясь обратно на нулевой уровень со скромно потупленными очами, Аннабель принимала яблоки и мятные драже от всех, у кого они были, позволяла себя гладить и неодобрительно фыркала, чтобы показать, что этот подвиг ей ничего не стоил… Все эти представления следовали по очереди, но по крайней мере она немного размялась.
И, в свою очередь, получали долю физической нагрузки и мы – порой даже больше, чем ожидали.
Был, например, такой день, когда, воодушевившись тем, как Аннабель перевалила через церковный сугроб, мы решили перевести ее обратно через другой. На сей раз идти надо было прямо сквозь него, поскольку он находился на такой улочке, по которой никто не ходил, но зато глубина снега была лишь около двух футов. Пробиваясь сквозь девственный снег – Аннабель на сей раз шла позади, а мы прокладывали трассу, – сами почувствовали себя юконскими первопроходцами. К несчастью, чем дальше мы продвигались, тем глубже становился снег. Вскоре мы шли уже выше чем по пояс в снегу. Аннабель послушно шла за нами – пока в особенно неподатливом месте я случайно не оглянулась и не увидела, что она стоит, капитулянтски положив голову на сугроб, с закрытыми глазами и носом цвета индиго.
Ранее мы читали, что осел, будучи в тяжелых обстоятельствах, может решить умереть и действительно последовать этому заключению, но впервые мы столкнулись с этим самолично. Судя по цвету ее носа, Аннабель не просто приняла решение умереть, но и сделать это очень быстро. Мы в панике руками разгребли вокруг нее снег, развернули ее на задних ногах и со всей скоростью, на которой могли ковылять, потащили ее, застывшую, как кочерга, обратно на открытое место. Конечно, она ожила так же быстро, как и увяла. За десять ярдов от сугроба ее нос приобрел нормальный черный цвет, и она весело резвилась в снегу, стараясь куснуть нас за лодыжки. Только вот мы, перед этим сгоряча приподняв маленького толстого осла, которого на протяжении лет не могли даже столкнуть с места, были совсем никакие. «Вы что же, не хотите побегать и порезвиться?» – разочарованно вопрошала Аннабель, когда мы отказывались играть.
В следующий раз, когда мы вывели ее погулять, я стала жертвой несчастного случая. Она явно соскучилась топать туда-сюда, как привилегированный заключенный, вдоль двенадцатифутовой тропы от ее домика до плетеной калитки. Большего же пространства нам не удалось для нее расчистить в том снегу глубиной в два фута, что покрывал паддок. И когда мы появлялись с недоуздком в руках, это всегда вызывало у нее радостный энтузиазм. Поэтому когда я, прижавшись щекой к ее щеке, нежно осведомилась, пойдет ли она гулять и Аннабель в ответ резко вскинула голову, показывая, что хватит разговаривать, пора открывать калитку и выходить без промедления, то вина за полученную мной травму лежала полностью на мне. Это, впрочем, не отменяло того факта, что она почти сломала мне нос. Схватившись за него, с глазами, полными слез, я, пошатываясь от боли, кружила за ее калиткой. Кровь закапала на снег – зрелище, при котором мне еще больше стало жаль себя.
Чарльз, который начал меня утешать, в этот момент заметил спускающихся с холма людей. «Ш-ш – они тебя услышат», – сказал он, поскольку Чарльз типичный британец, который верит, что надо при всех условиях держаться молодцом в присутствии посторонних. Все еще держась за нос и постанывая, что он сломан, я, шатаясь и спотыкаясь, завернула в домик Аннабель и грустно сидела там на соломе, размышляя о темной стороне содержания осла и пережидая, пока пройдут люди.
Мне недолго пришлось ждать реванша. Когда посторонние прошли, я вышла из ослиного стойла, и Чарльз заверил меня, что мой нос по-прежнему на месте. Аннабель потянула меня за мой дафлкот[18], дабы показать, что она просто пошутила, и мы с запозданием отправились на нашу прогулку. Через Долину; по ведущей в деревню тропе, по которой рудокопы старых времен носили свинец; потом обратно мимо жилого фургона, где живет певец, который, к отвращению старика Адамса, летом выращивает в своих тачках герань, и старик Адамс всякий раз, проходя мимо, громко комментирует: ну что, дурак уже высадил свои сорняки?
Когда мы проходили мимо фургона, Аннабель шла своей раскачивающейся походкой вьючного ослика, на тот случай, если в фургоне был кто-то, кто мог ее видеть. Там же она подобрала пачку из-под сигарет. Страшно довольная, что мы над ней посмеялись, она стала пробираться дальше, неся пачку во рту, как собака кость, а я сказала: как жаль, что никто ее не видит, никто никогда не поверит с наших слов, что она проделывала такое. В это время в поле зрения появились-таки два человека, они поднимались на холм в нашем направлении. При виде них Аннабель втянула пачку в рот – по-прежнему, однако, оставляя достаточную часть снаружи, так что было видно, что это сигаретная пачка, – и принялась ее есть.
