– Об этом я знаю, – сказал Генрих.

– Конечно, знает и весь христианский мир, – вздохнула Алиенора. – Это было ужасно. Во всем обвинили Людовика, но он вовсе не хотел, чтобы так случилось. Когда горожане заперли перед ним ворота, он приказал своим людям пускать на замок огненные стрелы. Замок был деревянный. Он загорелся – и защитники погибли, а воины Людовика смогли проникнуть в город. Ничего другого не планировалось. Но воины озверели, командиры не могли их сдержать. Они действовали мечами и факелами, и вскоре запылал весь город. На улицах была настоящая кровавая бойня. Те, кому удалось бежать, искали убежища в соборе, думая, что там будут в безопасности. Несчастные глупцы!

– Не говори мне, что благочестивый Людовик приказал поджечь собор, – прервал ее Генрих.

– Нет, его не было вблизи собора. Он наблюдал за всем этим ужасом за стенами города, с вершины холма. Ветер перенес пламя с соседних домов на собор, и огонь пожрал его с ужасающей скоростью. В тот день погибли полторы тысячи человек – женщины, дети, старики и немощные. Просто ужас! – Алиенора посмотрела на Генри затравленным взглядом.

– Ты это видела? – спросил он, мрачно глядя на нее.

– Нет, я была в Париже, но мне пришлось иметь дело с Людовиком после его возвращения. Он был потрясен. Он все видел, слышал крики несчастных людей, оказавшихся в ловушке, ощущал запах горелого мяса. – Алиенора поморщилась. – Людовик беспомощно смотрел, как обвалилась крыша и все несчастные сгорели. Он чувствовал, что виноват, хотя у него в мыслях не было ничего такого. – Она вспомнила пепельное лицо короля, вспомнила, как его трясло, как он не мог говорить, два дня лежал больной и безмолвный в кровати. – После этого Людовик уже не был таким, как прежде. Его придавило чувство вины. Он даже состриг свои длинные волосы, хотя они мне всегда нравились, стал носить монашескую одежду.

– Я полагаю, секс был исключен, – с иронией в голосе сказал Генрих, пытаясь рассеять сгустившуюся атмосферу.

– Об этом и в прочие времена не могло быть и речи! – улыбнулась Алиенора.

– И Людовик потом простил себя?

– Думаю, речь шла о другом. Король ждал знака от Господа, – вспомнила Алиенора. – И это произошло только во время Крестового похода, когда мы были в Иерусалиме. Он тогда получил прощение у Гроба Господня.

– А что Петронилла? – поинтересовался Генрих.

– После долгих споров и борьбы аббат Бернар привел Людовика и Тибо к примирению, и Папа Римский в конце концов утвердил брак Петрониллы и Рауля. Какое это было облегчение! Но счастье ее не продолжалось и десяти лет. Когда я развелась с Людовиком, Рауль решил, что он не хочет быть женатым на сестре бывшей жены короля. Теперь этот брак не давал ему никаких преимуществ. Но что еще важнее, он, к горю Петрониллы, сошелся с другой женщиной. Несмотря на ее слезы и возражения, Рауль развелся с ней и взял под опеку троих детей, родившихся в их браке. Петронилла потеряла их, и это для нее большая трагедия. А маленький сын ее страдает от серьезного кожного заболевания. Бедный ребенок, она так беспокоится за него! У Петрониллы нелегкая судьба.

Но Петронилла, оказавшаяся более бледной и располневшей версией своей сестры, радовалась возможности воссоединения с Алиенорой и поездки в Англию на коронацию. Надев маску жизнерадостности, под которой скрывалась ее непреходящая боль, она много времени проводила с малюткой Вильгельмом, который пускал слюни от удовольствия при виде тетушки. Петронилла всей душой отдалась подготовке к грядущему отъезду. Много счастливых часов проводили они с Алиенорой, вспоминая детство, составляя планы. Алиеноре не потребовалось много времени, чтобы понять: веселость Петрониллы во многом объясняется ее пристрастием к вину. Но сестра пережила такое несчастье, когда все, что составляло смысл ее жизни, было жестоко отобрано у нее вместе с маленькими детьми, поэтому Алиенора не могла поставить это в укор Петронилле.

Следом за Петрониллой – и опять же по вызову Генри – прибыли два незаконнорожденных брата Алиеноры, Вильгельм и Жослен, которых Генрих приписал к своим дворовым рыцарям. Алиенору тронула забота мужа, она тепло обняла двоих горячих молодых людей, так похожих на нее.

Наконец огромные свиты были собраны, Генрих и Алиенора попрощались с императрицей Матильдой и отправились в Барфлёр, где их ждали корабли.

– Это должно произвести хорошее впечатление на моих подданных! – сказал Генрих, широким движением руки показывая на длинную процессию вельмож и епископов, каждый из которых шествовал с собственной свитой и грузовыми телегами, далеко протянувшимися следом за ними.

Про себя Алиенора считала, что англичане будут видеть в этой толпе, сопровождающей короля, стаю хищников, которые примутся пить соки из их страны, но она была уверена в репутации Генриха: его свита руководствуется благородными целями, которые он им внушал, и будет вести честную игру с новыми подданными.

Алиенора улыбнулась мужу из конных носилок. Она была слишком тяжела, чтобы ехать рядом с ним в седле, а потому не имела ни малейшего желания трястись на тех ухабах, которые назывались дорогами. Чтобы уменьшить неудобство, она старалась расслабиться на горе подушек, кутаясь в отороченный мехом плащ, дабы защититься от промозглого ветра. Алиенора решила не жаловаться, потому что знала: Генрих хочет как можно скорее добраться до Англии, да и ей хотелось, чтобы долгое путешествие закончилось поскорее.

Это случилось, когда они останавливались на ночь в Кане: Генрих среди толпы придворных обнаружил Бернарта де Вентадорна.

– Этому что еще здесь надо? – пробормотал он и поманил трубадура.

Бернарт, который надеялся остаться незамеченным и собирался было убежать, сделал то, что полагал нужным: напустил выражение испуга на лицо.

– Ваше величество, – чуть не пропищал он.

– Помнится, я приказал тебе не покидать Англии без моего разрешения! – свирепо сказал Генрих.

– Я… я знаю, ваше величество, но вся свита возвращалась с вами, а рыцари хотели развлечений…

– К черту моих рыцарей! – взревел Генрих. – Ты нарушил мой приказ, мерзавец! – (Трубадур пришел в ужас.) – А теперь слушай меня, – продолжил Генрих. – Попробуй еще раз не подчиниться – и ты дорого за это поплатишься. Ты должен немедленно убраться отсюда.

– Но куда мне идти, ваше величество? – спросил Бернарт.

– Куда угодно, но чтобы здесь тебя не было!

– Но я не могу вернуться в Вентадорн…

– Да, не можешь, и моя госпожа рассказала мне почему. – Генрих с удовлетворением отметил, как перекосилось лицо молодого человека при этих словах. – Тебе придется найти другое место.

Глаза Бернарта наполнились слезами.

– Для меня это большое горе, ваше величество! – зарыдал он. – Я не знаю, что мне делать и куда идти.

– Прими мой совет и убирайся как можно дальше. Можешь испытать свои таланты в графстве Тулуза.

– Ваше величество, позвольте сказать вам откровенно! – Бернарт был на грани безумия.

Генрих сложил руки на груди и посмотрел на него.

– Я жду! – грубо сказал он.

– Дело в том, что тут одна дама, ваше величество…

– Черт меня раздери, если она не здесь! – взорвался Генрих.

– Нет, ваше величество, я говорю не о мадам герцогине, о другой даме. – Бернарт повесил голову.

– Ха! – Генрих показал на него пальцем. – Другая дама! Ты времени даром не теряешь. – Он согнулся пополам от смеха.

– Ваше величество, я люблю ее и никогда в жизни не оставлю…

Генрих перестал смеяться.

– В Тулузу! – пролаял он. – Собирай свои пожитки и проваливай. И больше не попадайся мне на глаза.

Бернарт бросился прочь. Никакой дамы не существовало, сердце его было разбито, и он знал, что потерпел поражение. В ту ночь, проведенную трубадуром в дурно пахнущей гостинице, он спешно написал стихи Алиеноре, в которых со скорбью в последний раз воспевал герцогиню, сообщая ей, что ее господин приказал ему оставить свиту. Потом Бернарт отдал пергамент своему слуге, который поскакал на поиски королевской кавалькады. Алиенора, читая два дня спустя наскоро исписанный пергамент, раздраженно вздохнула, потом скомкала его и швырнула в воды реки Вир.