Шестого октября оперативный уполномоченный Павел Власов вместе с милиционером Конюховым вышел к месту происшествия, находившемуся от Гарей за шестьдесят с лишним верст. Шли по глухим лесным дорогам, утопая в осенней грязи. Шли под мелким дождем, всухомятку подкреплялись небогатым провиантом, приготовленным Власову женою, а Конюхову — матерью: не успел еще жениться двадцатилетний комсомолец. Нередко попадались болота, словно губка, пропитанные водой. Идти по ним было страшновато и небезопасно: болотная дернина под ногами дышала, как живая, иногда казалось, что стоит сапогом продавить ее — и гнилая жижа мгновенно засосет ногу, затянет в свою бездонность.

В поселке Кама, где было совершено злодеяние, к чекистам присоединился местный лесник Боталов. От него Власов и Конюхов узнали об очередном преступлении. На этот раз бандиты не пощадили двух колхозных активистов.

Надо было действовать быстро, оперативно, не теряя ни минуты времени.

Боталов поведал также, что, по свидетельству охотников, бандиты орудуют небольшими группами, по два-три человека, прячутся они в заброшенных скитах и охотничьих избушках.

Подсушив обувь и одежду в доме лесника, Павел Власов приказал своим спутникам собираться в дорогу, благо к вечеру выпал снежок, малость подморозило. Вечером же, не желая быть замеченными, они покинули поселок.

Небо было ясным, звездным. Дышалось легко, свободно. Снежок похрустывал под сапогами. Мысли приходили самые радужные: вот нападут они на след бандитов, переловят их поодиночке, и — через какую-нибудь неделю — можно докладывать о выполнении задания.

Всем нам, людям-человекам, свойственна слабость — детски наивная вера в скорое торжество справедливости. Все-то нам не терпится приблизить этот счастливый час. И потому спешим-торопимся, подгоняем время.

Не осудим мы и Власова, который без конца подстегивал своих спутников:

— Быстрей, ребята, быстрей! Далеко от нас бандиты не уйдут.

Если бы он знал, что намеченная им для операции неделя растянется на долгих два с половиной месяца! Может, тогда не через десяток дней, а сразу же по выходе из поселка понял: не для того бандиты бежали из тюрьмы, чтобы запросто попасться в руки молодого работника ОГПУ. Не для того! Они еще раз попытаются свести счеты с советскими активистами, со свидетелями, которые выступали против них на суде, просто с честными людьми — по-звериному ныне озлоблены Афонины на всех честных людей.

Первый снег продержался недолго, два-три дня, и снова тайгу окутали густые серые туманы. Шли на север, там, в таежной глухомани, по слухам, обитали бандиты, там они продолжают чинить свои черные дела.

Если не попадалось зимовье, спали под открытым небом — под густыми елями, на настиле из мокрых хвойных лапок.

Только на восемнадцатый день были схвачены первые два бандита. Они указали местонахождение некоторых других членов разбойничьей шайки.

И снова — тайга, немеренные километры, пронизывающий до костей холод. Особенно тяжело было переносить длинные осенние ночи. Усталость буквально валила с ног, нестерпимо хотелось спать. Уж давно свыкся Власов, свыклись его товарищи с не очень сытными лесными буднями, к неустроенности привыкли, к опасности, наконец: из-за каждого дерева могли в тебя целиться бандиты. А вот холод донимал. Отчаявшись уснуть, дрожа, стуча зубами, подхватывались среди ночи и устраивали пробежки, начинали бороться, чтобы хоть маленько согреться. Или на свой страх и риск разводили ночью костер из кряжей, уложенных накрест. И чем дальше на север они шли, тем становилось холоднее, морозы теперь не отпускали, тайга покрывалась ровным слоем снега.

Но приходилось терпеть, приходилось привыкать и к холодам.

А что делать? Возвращаться, не поймав Афониных? Просить смены? Ну дадут ее, допустим. Так разве сменщик — железный человек? Он не будет страдать? «Ладно уж, Власов, — говорил он сам себе, — негоже с полдороги возвращаться».

Иногда жену вспоминал, Матрену Ивановну. Как она там с детьми управляется? Помогает ли ей Галя, семилетняя старшая дочь? Обещала помогать, когда он уходил из Гарей, приглядывать за двухлетней сестричкой и полугодовалым Генкой.

Матрена к его службе относится двояко. С одной стороны, она понимает, что Павел у нее — человек нужный, полезный обществу, член партии. А с другой стороны, какой это жене понравится такая, как у них, жизнь? Судите сами.

Двадцать седьмой — двадцать девятый год. Армия. Служил в кавалерии. За басмачами по среднеазиатским степям да пустыням гонялся. Ранен был. Зрение потерял. Потом оно, правда, восстановилось, но комиссовали.

Ладно, армия есть армия. Дело общее, как говорится. Главные путешествия начались позже. Его, уроженца деревни Власово Свердловской области, избирают председателем Усть-Салдинского сельсовета. Недалеко это, а все равно переезд, новые люди, новое устройство хозяйства.

Через восемь месяцев Власов — избач, а одновременно и секретарь партячейки села Красная Гора. Вскоре райком партии рекомендует его для избрания председателем колхоза «12 лет Октября» в селе Верхотурье.

Жили, считай, на колесах. Потому что уже в марте 1930 года председателя колхоза Павла Власова, отлично показавшего себя в борьбе с кулачеством, приглашают на работу в Верхнетуринский отдел ОГПУ. Через два месяца его переводят в Надеждинск (ныне Серов), где он ведет оперативную работу.

В феврале тридцать второго года Власов уже в Гарях — сначала в райкомендатуре, затем — в отделении ОГПУ. Тут малость задержался. Матрена Ивановна не верила себе: «Неужели осели мы наконец?» — «Надо думать, что осели», — успокаивал ее Павел.

Пока же о предстоящем переводе Власов не знал и, вспоминая жену с ребятишками, думал, что Матрене теперь укорять его не за что, жизнь на постоянном месте наладилась. А что он отлучается надолго, так тут его вины мало: просто огромна территория района, ее не то что пешком, на коне за неделю не объедешь.

Одно сейчас тревожило Власова: слишком затянулись поиски остальных членов банды — двенадцать человек уже были пойманы, двое сами сдались местным властям. Выследили они и младшего Афонина — Федора. Нелегко, правда, дался он: Конюхова, милиционера, гад, ранил в левую руку. Конюхов покинуть оперативную группу отказался под предлогом легкого ранения, но Власов не верил его словам, слыша, как во время сна тот постанывал. Да и температура у него уже не раз поднималась. «Перевязку бы ему сдалать по всем правилам, иначе может случиться непоправимое», — размышлял Власов.

И посему торопился разделаться с Афониным-старшим.

Впрочем, была еще одна причина.

Уж очень ему хотелось отметить свое тридцатилетие дома, в кругу семьи. Оно у него будет скоро, через несколько дней — накануне Нового года.

Он устроит настоящий праздник! Обещали приехать из деревни мать с отцом, может, из братьев и сестер кто пожалует. Павел всегда рад гостям. Доброму человеку в его доме никогда не было отказа — и накормит, и напоит, и спать на лучшем месте уложит. Павел с детства воспитан приветливости да доброте. Зная, какой ценой достается хлеб трудящемуся человеку (батрачил он с десяти лет), Павел, однако, считал жадность позором. Он не мог себе представить такого положения, чтобы бедняк бедняку, пролетарий пролетарию не протянул руку помощи. Сколько раз, бывало, Павел последним делился даже с людьми вовсе незнакомыми! Сколько людей делилось последним с ним, тоже незнакомым. Взять вот эти месяцы скитания. В какую бы деревню, в какой бы хутор ни заходили они, нигде и никто не отказывал им в куске хлеба, в миске горячих щей.

Ни разу Павел не отмечал как следует свой день рождения. Все недосуг, все некогда, а порой просто забывал про него, вспоминал задним числом. А тридцатилетие уж он отметит! Во-первых, он заодно и свое возвращение отпразднует, во-вторых, не просто возвращение, а успешное, благополучное выполнение важного задания. Иного конца, кроме успешного, он и в мыслях не допускал. Остался ведь один Афонин-старший. Только бы Конюхов со своей раненой рукой не подкачал...