21. 58. 02 бв. Дочитываю Энгельмайера. С трудом удерживаюсь, чтобы не заглянуть в конец. Вот ему совершенно ни к чему — он прекрасно устраивается в рамках статус-кво и его дефекты приносят ему куда больше пользы, чем его достоинства. Как нищим в средние века. Наши концепции человеческой нормы и условий существования, судя по его книге, сильно расходятся. Для него все, что я здесь делаю, что похоже на мое стремление работать здесь,- болезненный трюк, извращенное честолюбие. Он пишет про Раджендру Сингха, индуса-«космонавта», который застраховал себя на гигантскую сумму — тайком, через третьи руки, очень ловко, потому что иначе страховые компании не пошли бы на это- и поступил «кроликом» в фармацевтический центр. Испытания психотомиметиков его быстро доконали, но деньги достались семье.

Энгельмайер вообще считает, что это едва ли не героизм и что мы в нашем положении должны жить со значком «моменто мори» на лацкане. Вот так. Глядишь, он еще ракету приобретет и явится сюда, чтобы выразить мне свое презрение и сделать из этого еще один бестселлер…

В Булунгу неспокойно. Сепаратисты взяли власть на юге. Президент перебросил туда верные ему войска. Совет безопасности при ООН обсуждает возможные меры. Связи по-прежнему нет.

22. 03. 00 бв. Сегодня закончил статью для «Анналов». Доклад на Конференцию не успел ни сделать, ни отослать. Обсчитал все коррективы к методике статистики вариационных зон. Вкушаю заслуженный отдых.

Родители позвонили семь минут назад, уже с Кубы. Мама опять в клинике Сепульведы, а отец взял отпуск — первый за три года,- чтобы сопровождать ее. Диагноз пока не ясен. Позже свяжусь с Сепульведой и выясню все сам.

По «Сети» пришел новый каталог изданий года. У меня что-то в виварии неспокойно. Кабель заэкранирован. Пятница восстановлен в правах и летает по всей станции. Он уже привык пользоваться крыльями как в невесомости — парит! — так и при включенных генераторах.

Регулировал сегодня автоматику шлюза. Все время казалось, что за плоскостью люка кто-то стоит.

В Булунгу ничего нового. Сепаратисты притихли. Войска ждут, комитет наблюдает. Связи нет.

22. 14. 06 бв. Как-то не получается о деле. Опять эмоции и эмоции. Не знаю, что и подумать. Совпадение?

В 17.0 передали сведения о Ватанабэ. Состояние тяжелое, держат в стасисе, на искусственном обмене. Ждут окончания роста биопротеза- будут менять печень, селезенку, большую часть толстого кишечника. За минуту до начала связи я обнаружил, дочитав книгу Энгельмайера, что последняя страница книги и лист шмуцтитула склеены между собой. Естественно, разрезал. Обнаружил тонкую пластинку — фотограмму. Но тут пошла информация, и только после нее мне удалось прочитать текст. Как только из Машины вылетела последняя строка перевода, позвонил на Землю. Связь дали через два часа восемь минут, а когда соединили, то ответил секретарь-автомат. Он с чарующей вежливостью по-русски попросил меня назвать номер-код моего скрамблера и пароль. На все мои попытки объяснить в чем дело, он отвечал то же самое. На пятый раз так же любезно сказал, что сожалеет, но соединить нас не может. «Сеть» справок личного характера о лицах, не включенных в инфорбанк, не дает — адрес, год рождения, род занятий и все.

Что же это? Новый рекламный трюк? И ведь не на публику работал — мне написал…

Текст фотограммы (перевод машинный с последующей редакцией):

«Дорогой Сергей,

я не спрашиваю, помните ли вы меня. Теперь это уже не важно. Если не сработали случайности, вы получили мою книгу.

Когда-то мы с вами были на одном исходном рубеже, и начальный капитал был у нас один. Исключая нашу исключительность (мы ведь простите мне этот дурной каламбур?), мы с вами довольно удачно воспроизвели два образца — бизнесмена и фронтирсмена, человека дела и человека переднего края.

Но не кажется ли вам, что это болезненное кривлянье? Не выглядим ли мы животными, способными по заказу, по взмаху палки спародировать любой образец человека? Правда, наш дрессировщик — не тот, что мечется, по арене вместе со своими скотами, пуская в ход то сахар, то хлыст. Это сама жизнь, мощный и беспощадный круговорот, в который мы бросились. Расселись по тумбочкам, пока щелчок бича прикажет нам показать очередной трюк. Знаем ли мы это или нет, ничего не меняет.

И все же мы свободны — в пределах клетки, после представления. Свобода подчиняться или умереть, свобода жрать или подыхать с голоду. И я выбрал свободу жрать, добавив к ней свободу добывать пищу. Да здравствуют наши свободы!

Когда-то я твердо решил, что буду писать, чтобы рассказать всему миру о том, что есть люди, беззащитнее, чем улитка без панциря, люди, сама жизнь которых невозможна без неустанной заботы их собратьев из того же самого человеческого рода, который искалечил их. Мало-помалу мне стало ясно, что заставить глухих слышать не под силу и Фолкнеру с Достоевским. Это дело господа. Но ведь он умер.

И тогда я решил просто выжить, печатая то, что от меня хотели получить,- собачка на задних лапках, попугай, вытягивающий им же сочиненные билетики. Браво! Какой талантливый попугайчик!

У меня было и есть право гордиться тем, что я отвоевал свою жизнь в сражении, какое не снилось Мольтке или Наполеону. Я выкупил ее, цинично и откровенно рассказав, как я это сделал, заставив рассмеяться тех, кто мог бы просто в отместку перекрыть кран моей кислородной магистрали — да и сейчас еще может. Аркольский мост длиной в двадцать один год. Я устал. Мне надоело платить медицинской мафии; надоела вечная осторожность, вечный страх, что могут перекупить кого-нибудь из команды, могут подвести автоматы или откажет герметизация. Я не могу больше притворяться человеком — и считать, насколько увеличилась за месяц вероятность конца. Слишком давно я отказался от благодетельной возможности оставаться больным животным- не вернуться… не вернуться…

В мемуарах жены одного из первых людей с пересаженным сердцем рассказывается, что он платил за восторги и внимание, за партии в теннис и светские балы ночами тайных мук, тоннами проглоченных лекарств с кислородными подушками. Адская гордость, извращенная мнительностью… У меня уже давно нет ничего, даже страданий. И жены тоже.

Дорогой друг, вы избрали более выигрышную позицию. Я понял это не так давно, но все же понял.

Вы сделали себя «олимпийцем». Ваша «гора» даже много выше Олимпа. Завидная судьба — иметь возможность мчаться высоко над всей этой грязью, бессмыслицей, неразберихой, аннигилируя равнодушие еще более интенсивным безразличием,- и не зависеть практически ни от чего. Насколько мне известно, станции вашего типа способны к четырехлетнему автономному существованию за счет одной только системы замкнутой регенерации. Вы можете оторваться от Земли вообще, как уходят из семьи, ставшей чужой.

В наши дни в профессии космонавта героизма не больше, чем в работе гидропониста или М-оператора; журналисты если и ищут сенсации среди них, то без особой надежды. Читатели плохо переносят межзвездные подвиги. Все же мне удивительно, как они не напали на вас. Я внимательно прочел все, что писалось о вас, поговорил с вашим гуру, этим восхитительным кавказцем, считающим вас по меньшей мере приемным сыном, и все же не могу — человек в таких случаях не способен сказать правду. Он либо лжет, либо не знает, либо искренне убежден в чем-то неадекватном. Такая попытка забраться в чужую душу явно от лукавого, но я слишком давно расчеркнулся кровью на пергаменте, чтобы обращать на это внимание.

Итак, слава вам не нужна, хотя без труда достижима. Вы ушли буквально от всего, что делало вас единственным, хранимым бережно, опекаемым неустанно. Вы отыскали ситуацию, в которой, оставаясь тем же уродом с точки зрения биологической, обретаете иной социальный статус — равноправие среди сотен тысяч ваших коллег. Но странное дело- вы как будто решили отработать то, что Земля должна давать вам безвозмездно! С низким поклоном, валяясь в ногах, вымаливая прощение за увечье, много лет назад нанесенное нам, еще не родившимся, теми, кто отравил воду, воздух, птиц, деревья! Люди, люди — и никто другой виноваты перед нами. Я жил, обвиняя, но пытался и сравняться с ними, и вовремя понял, что это означало бы прощение, и остановился.