— Некиричи! Рикинечи!

Вдруг кончив бесноваться, существо встряхнулось, взъерошив перья, отчего стало толще, по крайней мере, раза в полтора, пробормотало что-то вроде «прости, Господи!», флегматично сунуло свою голову под крыло и погрузилось в дремоту.

— О-хо-хо! Не-хо-ро-хо! — послышался тяжкий вздох.

Гирин обернулся, но водяной, как он мысленно окрестил тюленеподобное чудище, смотрел не на него, а в сумеречную даль коридора на другую клетку, на полу которой лежало нечто беловатое, похожее на огромный, метра в полтора высотой и поболее двух метров в поперечнике, бугристый ком теста. Может быть, Гирин и не стал бы к нему присматриваться, но ком сладко похрапывал. Храп начинался на звонких высоких нотах и плавно переходил в низкие булькающие квакающие звуки, которые можно услышать, когда из вязкой грязи поднимаются и лопаются газовые пузыри. В этой фазе храпа тесто начинало крупно дрожать и конвульсивно, точно прогоняя незримого овода, подергиваться отдельными участками поверхности, а в нос ударяла волна пряного цветочного аромата. Александр долго разглядывал эту потряхивающуюся груду, безуспешно пытаясь разгадать, что же это такое, так долго, что живое тесто, видимо, почувствовало его взгляд. На самой верхушке груды начал вспучиваться бугор, быстро принявший форму довольно тонконогого гриба с увесистой конической шляпкой. Поднявшись макушкой сантиметров на тридцать, гриб грациозно качнулся из стороны в сторону… И вдруг под сводом шляпки распахнулся большущий, совершенно человеческий глаз, опушенный веером густых ресниц. Глаз сонно оглянулся, остановился на Гирине, недоуменно моргнул раз-другой и удивленно округлился.

— У-у-у! — прогудел мелодичный голосок.

Тотчас по левую и правую стороны от изумленно глазеющего гриба вспучились два новых холмика и за какой-нибудь десяток секунд превратились в точно такие же зрячие грибы, только поменьше ростом. Некоторое время три наивных глаза ошарашенно разглядывали своего новоявленного соседа, а потом переглянулись друг с другом.

— И-и? — недоверчиво пропищали голоски крайних грибов.

— У-у-у! — прогудел центральный гриб, покачивая шляпкой.

Гирин почувствовал неловкость от такого бесцеремонного разглядывания и шагнул назад, чтобы укрыться за боковой стенкой.

— Хи-хи-хи! — послышался мелодичный смешок, точно колокольчики зазвенели.

Гирин осторожно выглянул из-за перегородки: далеко вытянув вперед и в сторону свои ножки-шеи, грибы, хлопая ресницами, пытались, в свою очередь, снова увидеть его. А когда увидели, восторженно округлили глазки, загудели и запищали. Александр спрятался окончательно и несколько смущенно чертыхнулся. Отсюда, от боковой перегородки, ему открывался вид на другую клетку — в противоположной стороне коридора. Сначала ему показалось, что эта клетка пуста, но, понаблюдав за клеткой некоторое время, Гирин уловил в ее глубине какое-то движение. Напрягая зрение и отклоняя голову то вправо, то влево, он с трудом разглядел сидящего на корточках человека.

— Эй, отзовись! — импульсивно окликнул он соседа, сложив ладони рупором. — Ты кто?

В ответ послышалось недовольное ворчание, сидящий шевельнулся, встал и подошел к решетке, попав в полосу прямого света, лившегося с потолка. Это был человекоподобный гигант, наверное, двухметрового роста, никак не меньше, суперштангист с мускулатурой, перекачанной до крайней степени. Бочкообразная грудь, голова с низким лбом и плоским затылком, сидящая на мощной короткой шее, колонны-ноги, могучие плети тяжело висящих рук. Вместо глаз узкие черные прорези, нос едва намечен, рот — прямая и грубая, точно топором прорубленная рана, убегающий назад подбородок. Воплощение слепой и грубой человекоподобной мощи. И вовсе не Геракл — Голем!

— Эй, ты кто? — уже не так уверенно и сбавив голос, повторил свой оклик Гирин.

— Руха! — трубно откликнулся Голем, и в узких прорезях его глаз сверкнула зеленая молния. — Руха!

Гигант тяжело возложил громадные кисти рук на серебристые прутья клетки и встряхнул их с такой силой, что клетка шатнулась, точно при землетрясении.

— Руха, — уже тише повторил Голем, словно убедившись в тщетности попытки освободиться, уронил руки вниз, повернулся к Гирину спиной и шагнул в полумрак, в глубину клетки.

Александр покачал головой и ладонью вытер со лба выступивший пот. Нет, с этим чудищем лучше не связываться! Он подошел к топчану и устало опустился на него, почему-то предварительно потрогав его рукой, наверное, подсознательно опасался, что это и не топчан вовсе, а какая-нибудь чертовщина, способная вдруг запищать на разные голоса или укусить.

— О-хо-хо! Не-хо-ро-хо! — пожаловался Гирину водяной из клетки напротив.

Секунду Гирин вглядывался в его черные, истекавшие печалью глаза, а потом отвернулся и с неожиданным равнодушием подумал: «Гори ты голубым огнем! И пусть вместе с тобой сгорят все остальные страхиладзе, которых на свете нет и быть не может! Снятся они мне, что ли?» Только теперь и как-то вдруг он заметил, что на нем надет его старенький, выцветший почти добела комбинезон — куртка и брюки. И сразу же вспомнил заход на посадку вразрез между двумя башнями облаков, ослепительную вспышку и серое безмолвие небытия! Итак, заход на посадку. Гирин несколько раз мысленно повторил эту фразу, поворачивая ее в сознании и так и эдак, стараясь восстановить ход последующих событий. Но хоть убей, не мог припомнить, что произошло после удара молнии! «Не торопись, не нервничай, — сказал он самому себе, — и рассуждай логически». Раз он жив и здоров, то совершенно очевидно, что самолет так или иначе, но благополучно приземлился. Видимо майор Ивасик взял управление и посадил самолет, пусть не на аэродроме, пусть где-нибудь в поле или в лесу, но посадил. Но где самолет, где Ивасик? И что значит весь этот бредовый зверинец? Этот цирк? Это дурацкое кино?

Вдруг простая, простая, как колун, мысль словно обухом ударила Гирина бред! Все эти клетки и фантастические звери — горячечный бред больного, воспаленного мозга. Сидит сейчас Александр Гирин под плоскостью разбитого самолета или на больничной койке, а тяжкий морок туманит ему голову и рождает изломанные видения — причудливую смесь реальности и сказки. Он болен, он сошел с ума — только и всего! Гирин вздрагивающей рукой провел по лбу и затравленно огляделся. Безумие? Нет-нет, только не это! И потом, если все это бред и наваждение, откуда же такая звонкая ясность каждой мысли, каждого ощущения? Может быть, это не бред, не безумие, а самый обыкновенный сои, ведь только во сне могут привидеться такие чудеса! И полет с Ивасиком но маршруту — сон, и удар молнии в самолет — сон, и пожар в зоне топливного бака тоже сон. Мысль Гирина вдруг оборвалась — пожар? Пожар, шлейф жирного черного дыма за хвостом самолета, языки пламени было все это или не было? Гирин крепко потер себе ладонью лоб… Нет, он не мог уверенно ответить даже на свои собственные вопросы. Может быть, было, но может быть, и не было, может быть, приснилось, как снится теперь, сейчас этот дурацкий зверинец!.. В памяти Гирина вдруг всплыла фраза Андрияна Николаева, прозвучавшая на государственном экзамене по космической технике: «Прежде всего сохраняю спокойствие».

Николаев попал под перекрестный огонь специалистов, творцов, а стало быть, и изощренных знатоков той самой техники, по которой будущий летчик-космонавт сдавал экзамен. Специалисты, как это иногда случается даже на экзаменах, увлеклись и буквально замучили Николаева всякими каверзными вопросами, связанными с действиями в особых случаях полета при неполадках и отказах различной бортовой аппаратуры. Николаев подустал, да, видимо, и попросту несколько растерялся перед дружным натиском ученых мужей. Но не так-то просто было сбить с толку Андрияна Николаева! Перед ответом на очередной хитроумный вопрос, сопровождаемый стандартным рефреном: «Ваши действия?» — Николаев помолчал, преодолевая минутную растерянность, и рассудительно сказал: «Прежде всего сохраняю спокойствие». После секундной паузы напряжение разрядилось общим смехом, государственная комиссия настроилась на более благожелательный к космонавтам, реалистичный лад, и дальше экзамены пошли куда более гладко.