– Эдвард, – поправил его Прозоров. – Всех перечислил? Забыл Дембовичей. Тоже очень подозрительные молодожены. Ты знаешь, мне кажется, никакой он не морпех и не лейтенант. Я видел его вчера в сауне. Весь в наколках, от пяток до шеи.

– А здесь есть сауна?

– Есть. На заднем дворе. Так вот, ведет себя этот Дембович как настоящий уголовник. А о каком медальоне ты тут болтал?

Сивере прикусил язык. Махнул рукой, отгоняя клубы дыма.

– А ты почему ночью кричишь? Мне соседи жаловались.

– Чушь! Я всегда сплю как убитый. И просыпаюсь, словно мертвец. Не сразу соображу – где я и на каком свете? Это у меня последствия черепно-мозговой травмы. Я ведь в нейрохирургии лежал.

Александр Юрьевич не понял: шутит он или говорит серьезно?

– Когда же это было? – спросил на всякий случай.

– Было, – просто ответил Герман-Эдвард Прозоров-Терракотов. И хитро подмигнул Сиверсу.

– А ты в самом деле играл с Тошиком Полонским до четырех часов утра в нарды? Или вы сообща напаяли Куруладзе?

– Это, братец масон, оставим за скобками. И вообще, будь проще. Расслабься и отдыхай. Я скажу, когда тебе будет надо выйти на сцену. Все развивается по моему сценарию.

После этих слов историк глубоко вздохнул, тотчас же закашлявшись от едкого табачного дыма. Дальнейший разговор с приятелем представлялся бессмысленным. Тот и в прежние годы любил напускать вокруг себя туману, а теперь, видно, и вовсе крыша съехала. Может, и вправду чем-то по башке треснули. Глаза у Прозорова блестели, как две маслины в яичном белке. AV-образный шрам на левой щеке кривился вместе с усмехающимися губами.

– Пойду я! – неуверенно произнес Сивере. – Как говорится, морг закрыт, расходитесь. Надеюсь, хоть сегодня ночью ничего не произойдет. Дадут выспаться.

И в это время за стенкой раздался пронзительный женский крик. Приятели переглянулись. В последовавшей вслед за тем тишине Прозоров проворчал:

– Не похоже, чтобы это означало сигнал к ужину. Там Дембовичи живут. Но во время секса орут иначе. Пошли, поглядим.

В коридор выглянули все, кто жил в этом монастырско-гостиничном приделе: Багрянородский, пергаментный князь Романов, один из надменнозасушливых стариков и, разумеется, друзья-сокурсники.

– Ничего страшного! – объяснил татуированный лейтенант, запахивая полы шелкового халата с изображением китайских драконов. – Настенька благополучно скончалась.

На его лице, словно высеченном из гранита, проступила довольная улыбка. Конечно, чего делать трагедию из-за таких пустяков! Установилась совсем уж нехорошая тишина.

– Как?! – вскричал импульсивный Багрянородский.

– Наверное, на нее случайно наступили ногой, – вновь пояснил Дембович. – Или от старости.

– Что за чушь вы несете? – возмутился Сивере. – Ей от силы было лет двадцать.

– Ошибаетесь, далеко за сорок. Если не все шестьдесят, – возразил морпех. – Впрочем, точного возраста я не знаю. Да и какая разница?

– И вы говорите об этом столь спокойно? – изумился Прозоров. – Уважаю. Сам такой.

– Нонсенс, – резюмировал князь Романов. – Двадцать первый век.

– Век конца веков, – добавил старик-гриф.

– Кто же мог ее раздавить и какая, в таком случае, должна быть величина ноги? – пробормотал Сивере, замечая, что удивление постояльцев идет почему-то на спад.

– Да кто угодно мог! – почти радостно прокричал Дембович. – Она тут везде ползала. А уж как мне надоела, – выразить не могу.

Сивере посмотрел на Прозорова, а тот только покрутил пальцами у виска.

– И зачем только мы ее взяли с собой? – продолжил Дембович. – Надо было оставить соседке. Но, видите ли, для Оленьки она была вроде талисмана. С детства не расставалась с ней.

– Вы о ком? – чувствуя себя полным идиотом, спросил историк.

– О черепашке, конечно. О Настеньке.

Дверь в его номер открылась, на пороге появилась заплаканная супруга. На ладони держала черепашку с мертвой уродливой головкой. Все расступились.

– Стас, похорони ее где-нибудь, – горько произнесла Ольга. – Извините, что я вас всех потревожила. Вы не представляете, что значит потерять любимое существо.

– Где уж нам! – буркнул князь. – У меня Сталин собственноручно отца в тридцать седьмом году расстрелял. А было мне тогда всего два годика. А папа мой, между прочим, последний тайный император всея Руси, не черепашка какая-нибудь.

– Нет, правда? – переспросил Багрянородский. – То-то смотрю, вы мне кого-то напоминаете. Я без политесов: какая из царских княжон ваша бабушка?

– Пятая, незаконнорожденная, звали ее Василиса, – горделиво ответил наследный принц. Багрянородский всплеснул руками и подмигнул Сиверсу. Останки черепашки перекочевали в карман халата Дембовича. Оленька вытерла слезы. Прозоров выпустил кольцо дыма в сторону наследника престола. Прозвучал гонг к ужину. И через некоторое время коридор опустел.

В трапезной вернувшиеся к этому времени из города сыновья Полонского разносили по столикам янтарную осетровую уху, гречневую кашу с говяжьей вырезкой и сладкие варенцы с морошкой, приготовленные по пушкинскому рецепту: на серебряной закваске из сливок с ржаными сухарями. Об этом не без гордости объявил сам хозяин, подробно рассказав о каждом из блюд. Кулинарами, судя по всему, он и его жена были отменными.

Порадовал Тошик своих постояльцев и старинным гусарским напитком – жженкой, которая дымилась в серебряной же конусообразной чаше, литров на десять, и куда были предварительно влиты четыре бутылки шампанского, штоф рома и фляга местного терпкого вина, смешанные с растаявшей сахарной головой, дольками ананаса и лимона. Чаша стояла на раскаленной жаровне, и крутобедрая дочка разливала ковшиком жженку в глиняные кружки. По какому случаю столь царское угощение, Тошик не объяснил, но как-то весь светился восторгом.

Комиссар Куруладзе и его помощник Макс сидели за отдельным столиком и о чем-то тихо совещались. В трапезной присутствовали все постояльцы и все члены семейства Полонского, даже придурковатый племянник стоял возле дверей, подпирая плечом косяк. «Ужин по-русски» явно удался.

– Друзья мои, прекрасен наш союз! – поднял чашу прихмелевший Багрянородский. – Хочу выпить за безумие поэтов и пир во время чумы! Пусть гибнут и погружаются в морскую пучину целые цивилизации, горят горы и небеса, наступает последний день мира, исчезает под нашими ногами земная твердь, но любовь… любовь – родная сестра смерти… пусть… пусть… – он запнулся, пытаясь окончить замысловатый тост.

– Ну-с, так! – оборвал его тираду Куруладзе. – Теперь я скажу. Касается это не только умершего вчера ночью Матвея Матвеевича, но и всех вас. Мною получены данные медицинской экспертизы. Весьма интересные.

Комиссар замолчал, оглядывая притихших постояльцев. Затем продолжил:

– Смерть наступила в результате остановки сердца. Инфаркт. Но дело в том, что в организме покойника был обнаружен буфотоксин. Это необычный яд, добываемый из земляной жабы. Хранить его можно только в специальных ампулах с пониженной влажностью. И если буфотоксин попадает на кожу человека, то через некоторое время приводит к нарушению сердечно-сосудистой деятельности. Чуете, друзья прекрасного вашего союза, к чему я клоню?

– Чуем, – уныло ответил Багрянородский.

– Я не исключаю версии, что Матвей Матвеевич мог покончить жизнь самоубийством, – продолжил кавказский Мегрэ. – Но вероятно также и то, что его кто-то мог «угостить» этим буфотоксином. Следствие покажет. Уж слишком странным выглядит эта внезапная смерть. Далее. С этого часа никто ни при каких обстоятельствах, тем более без моего разрешения, не должен покидать гостиницу.

«Достал он уже всех», – подумал Сивере.

– Вы приехали в «Монастырский приют» отдыхать, вот и отдыхайте! А мы разберемся, – заключил Куруладзе. И с этими словами вышел из-за стола, кивнув Максу. Оба они направились к выходу. Напряженное молчание в трапезной царило не долго. Нарушил его первым Багрянородский.