Так или иначе, но зимой 1775–1776 годов они пришли к соглашению. Потемкин будет ее главным заместителем в делах государственного управления. Но в императорской опочивальне будет заместитель и у него — молодой, приятной наружности, тот, которого Екатерина приспособит к своим вкусам. Потемкину дано было право участвовать в выборе своего сменщика.

Это была своеобразная вариация menage a trois[6]. Мало кто понимал такой порядок и саму императрицу, по воле которой все и произошло. Со временем это непонимание вылилось в открытое порицание.

2 января 1776 года в покои, отведенные для фаворита императрицы, которые по очереди занимали Орлов, Васильчиков и Потемкин, въехал молодой красивый поляк Петр Завадовский.

Двор замер в ожидании. Слуги, сановники, все придворные обдумывали, как показать себя перед Завадовским с лучшей стороны. Они думали, что Потемкина изгнали, а его место отдали Завадовскому. Но вскоре убедились, что Потемкин ничуть не утратил высочайшего расположения и не полностью освободил апартаменты, где поселился Завадовский. Хоть Екатерина подарила «мужу» для резиденции заново отделанный Аничков дворец, он предпочитал держаться поближе к ней.

В марте 1776 года государыня объявила двору, что Потемкин получает титул князя и отныне к нему следует обращаться «ваша светлость». Да, место в опочивальне императрицы занял Завадовский, но Потемкин оставался ее господином и повелителем, ее супругом, человеком, делившим с ней власть.

В то самое время, когда Екатерина занималась устройством личных дел, ей стало известно, что великая княгиня Наталья беременна. Наталья, в которой Екатерина видела «золотую женщину», полную жизненных сил, свежую и очаровательную, оказалась вовсе не золотой. Она была взбалмошной, поверхностной и куда менее воспитанной, чем думала Екатерина. Она «во всем любила крайности», как написала Екатерина Гримму, в частности, она без ума влюбилась в Андрея Разумовского, одного из близких друзей великого князя. Павел не подозревал, что жена неверна ему, но весь двор знал об этой связи, и, когда объявили о беременности Натальи, начались толки об отцовстве будущего младенца.

Ребенок, которого ждала Наталья, должен был стать вторым наследником престола, если предположить, что после смерти матери трон займет Павел. Продолжение монархической линии зависело от рождения здорового наследника.

Рано утром 10 апреля 1776 года Павел прислал в покои матери слугу с известием, что у Натальи начались роды. Повитухой у великой княгини была старая графиня Мария Румянцева, которая за шестьдесят лет жизни при дворе помогла благополучно появиться на свет сотням младенцев. Пригласили и докторов — на тот случай, если повитухе понадобится помощь.

День медленно приближался к полудню, и возле покоев роженицы в ожидании появления на свет ребенка толпились придворные. Наступил полдень, день уже клонился к вечеру, но никто из комнаты не выходил, чтобы объявить о рождении царевича. К полуночи все начали расходиться по своим местам, полагая, что еще до восхода солнца услышат новость о благоприятном разрешении Натальи.

В тот же длинный воскресный день Екатерина несколько раз заходила проведать свою невестку и перемолвиться словом с графиней Румянцевой. Наверное, государыня вспомнила о своих первых родах, о долгих и мучительных страданиях, о невнимании, которое едва не стоило ей жизни. Она сделала все, чтобы Наталья по возможности чувствовала себя хорошо.

На другое утро императрица снова наведалась к роженице. Наталья совершенно выбилась из сил, но все еще не разрешилась от своего бремени. Графиня была не на шутку встревожена. Екатерина велела осмотреть Наталью двум немецким акушерам, доктору Крузе и доктору Тоду. Но их длительная консультация не привела ни к каким решительным действиям. Тут же присутствовали хирурги, которые могли вскрыть брюшную полость великой княгини. Эта жуткая операция спасла бы ребенка, но стоила бы его матери жизни. От операции воздержались.

Но, как оказалось, это решение стало роковым. Екатерина не отходила от невестки, и та храбро продолжала бороться, но ей не хватало сил, чтобы вытолкнуть младенца из своего чрева. Ее пронзительные крики перешли в хрипы, а потом в слабые рыданья. Залитое слезами лицо было белым, как полотно. Роды длились уже двое суток. Позвали еще других врачей. Измученная графиня Румянцева в отчаянии признала свое бессилие и сказала, что теперь нельзя будет уже спасти ни мать, ни ребенка. Медицинский консилиум подтвердил ее опасения. Ребенка больше не было слышно. Вероятно, младенец, так и не появившийся на свет, погиб.

Попытка спасти ребенка и сохранить жизнь матери продолжалась. Может, врачи ошибаются? Екатерина, почти не спавшая с тех пор, как у Натальи начались родовые схватки, сама страдала от сильных спазматических болей в спине. Проникнувшись состраданием к несчастной девочке, она все взяла на себя.

«Никогда в своей жизни не попадала я в более трудное, более ужасное и более болезненное положение, — писала она впоследствии Гримму. — Я забыла, что такое есть, пить и спать, и как я держалась на ногах, не знаю. Мучительно было стоять и с полными слез глазами беспомощно наблюдать за тем, как Наталья, испытывая неимоверные страдания, медленно приближалась к смерти».

Всего в уходе за роженицей принимало участие четырнадцать врачей, акушерок, не считая множества слуг и служанок. Все же они мало что могли сделать.

Долгие пять дней умирала Наталья. Когда с губ ее сорвалось последнее дыхание, в душе у императрицы что-то перевернулось.

«Я обратилась в камень», — писала она.

Тело покойной вскрыли, обнаружили очень большого «правильно сформированного» мальчика. Он был очень крупным, и великая княгиня, у которой был искривлен позвоночник, не могла его родить. Трагическое происшествие никого не оставило равнодушным. Павел от горя впал в бешенство. Он ломал стулья, бил зеркала и грозил покончить с собой. Екатерина поступила неосмотрительно, когда, пытаясь вернуть сыну здравомыслие, сделала так, что он узнал о неверности жены. Эго открытие лишь обострило его чувство безысходности и усилило ненависть к матери.

При дворе объявили траур. Было решено похоронить великую княгиню в Невской Лавре. В эту пору императрица встретила день своего сорокасемилетия. С грустным чувством провожая его, она подумала о том, что если тяжкое испытание не погубило ее, не расстроило разум, то теперь ей уже нечего бояться.

Екатерина, перешагнув пятидесятилетний рубеж, не переставала изумлять Европу и весь мир. Неприметная дочь никому неизвестного воина, она стала правительницей империи, простиравшейся от берегов Балтики до восточной Сибири. Заслугам ее не было числа: победительница в войне, провозвестница мира, законодательница, покровительница искусств, путеводная звезда просвещения для темных людей железного века. Похвалы в ее адрес расточали во всех странах. Ее имя было известно любому образованному человеку. Годы правления, благоприятные для России, помогли рассеять дурные слухи, которые ходили о Екатерине.

Принц де Линь, тайный советник, прибывший в Петербург для налаживания военного сотрудничества между Россией и Австрией, близко познакомился с императрицей. Вот как описывал он ее в возрасте пятидесяти лет: «Ее лицо носило печать гения, справедливости, отваги, глубины, невозмутимости, свежести, спокойствия и решимости. Искренность и веселость не сходили с ее губ, — писал он. — Едва ли кто замечал, что она была низкоросла».

Если Екатерина, показалась де Линю малорослой, то только из-за своей тучности. («Люди в России обычно толстеют», — заметил принц де Линь.) Седая, с гладко зачесанными назад и завязанными в узел волосами, Екатерина оставляла впечатление спокойствия и здравомыслия. Платья она носила элегантные, но простые. Дамы в ту пору много часов проводили перед зеркалом, драпируя себя в немыслимо фантастические костюмы и укладывая волосы в мудреные локоны, из которых сооружались прически порой в фут высотой.