Екатерина провела в Москве большую часть года. Заседания, работа с шестью секретарями, разбор почты занимали ее время. Но в ту пору главным своим делом она считала реформу губернского управления. За советом и свежими идеями государыня обращалась к губернаторам. Помощь и вдохновение искала у Потемкина, который на своих многочисленных важных постах при дворе быстро приобретал политический опыт. Не раз переписывала она объемистый документ, внося поправки, пересматривая многократно некоторые разделы. Это была сложная работа. Она требовала остроты внимания, здравого смысла и прагматизма. Эти свойства у императрицы проявлялись все ярче с каждым годом ее правления. Одному из своих секретарей она как-то сказала, что в работе над новыми законами чувствует крайнюю необходимость действовать «расчетливо и осмотрительно».
«Я изучаю обстоятельства, прислушиваюсь к советам, консультируюсь с просвещенной частью людей, — сказала она ему, — и таким образом узнаю, какое действие окажут мои законы. И когда я заранее уверена во всеобщем одобрении, то издаю приказы и с удовольствием взираю на то, что вы называете слепым повиновением. В этом и состоит основа безграничной власти».
Когда работа над реформами подошла к завершению и сенат поддержал их, начались коренные преобразования. Прежде всего в губерниях сократилась численность управленцев. А значит, легче было проверять их работу. Губернские чиновники в большей степени, чем раньше, стали подчиняться непосредственно императрице и правительству. Они уже меньше зависели от прихотей и капризов местного дворянства. Для строительства и содержания больниц и школ, лечебниц и домов для бедных создавались специальные отделы, получавшие финансовую поддержку от казначейства в Петербурге. Были заложены новые города, спроектированные по европейским образцам. Они как бы стали символом новой преобразованной России. В целом реформы Екатерины были поворотным пунктом в управлении губерниями. Первичная инерция уступала место духу новизны и медленному изменению к лучшему. Хотя к переменам многие относились с подозрением, нельзя не признать, что для унылой и отсталой провинции они стали глотком свежего воздуха.
По мере того как близился к концу срок ее пребывания в Москве, Екатерину начали тревожить заботы другого свойства. «Глубокая, искренняя, чрезмерная любовь», которую она разделяла с Потемкиным, уже приносила не только сладкие плоды. Это удивительное взаиморасположение, скрепленное телесной близостью, игривостью и редким родством ума, все чаще омрачалось отчужденностью, взаимными упреками. У Екатерины был уравновешенный характер. В личных делах она была благородным, добрым человеком. Ссоры претили ей, она всегда старалась пресечь их по возможности быстро и безболезненно.
Потемкин, напротив, пребывал в состоянии угнетенности или взвинченности, всегда нервничал и испытывал неудовлетворение. Приподнятое настроение у него не было длительным. На смену ему приходила меланхолия. Случалось, он на несколько дней запирался в своих покоях, оставляя Екатерину наедине со своими заботами. Каждый раз, выходя из добровольного затворничества, он мучил Екатерину вопросами о прежних любовных похождениях. Она пыталась успокоить его, но ее раздражала эта вечная потемкинская потребность в утешении. Он был неутомим в поисках все новых и новых причин для разногласий.
«Тебе просто нравится ссориться, — в отчаянии писала Екатерина своему любовнику. — Спокойствие — состояние неприемлемое для твоей души». И все-таки были у них часы, когда страсть вспыхивала с новой силой и все ссоры забывались. Но трудности во взаимоотношениях продолжали расти как снежный ком. Напрасно Екатерина в который раз давала ему пояснения к списку своих прошлых привязанностей: «Первого [Салтыкова] я взяла, потому что была вынуждена, четвертого [Васильчикова] — потому что была в отчаянии… Что до остальной троицы [Петр III, Понятовский и Орлов], Бог свидетель, не из-за распутства, к которому у меня никогда не было склонности».
Она пыталась урезонить Потемкина, разговаривала с ним спокойно, мягко — а он кипятился и мерил комнату шагами, в раздражении кусая ногти. Так продолжалось до тех пор, пока она не поняла, что их отношения так и останутся натянутыми.
Кроме мелких недоразумений, в отношениях между ними возникали и крупные трудности. Разделит ли Екатерина с Потемкиным власть? Какие полномочия намеревается она ему передать? А если она не сделает этого, сможет ли сохранить его любовь?
Потемкин прекрасно понимал, что своим теперешним положением он всецело обязан милости императрицы. «Я — плод твоих рук», — признавался он ей от чистого сердца. Все же его гордость не могла смириться с этим. Разве он не был мужчиной, которому от природы дано право первенства? Разве ее титул императрицы не препятствовал его продвижению и гармонии между ними? Французский дипломат де Корберон, вращавшийся в 1775 году при дворе Екатерины, вспоминал, как Потемкина «раздувало от гордыни и себялюбия», но такие черты его характера, как «веселость, доступность, сговорчивость», отодвигались в тень, уступая место не столь привлекательному сластолюбию, «азиатской вкрадчивости» и явной пассивности.
Борьба за первенство, как в делах любовных, так и в сфере управления империей, стала причиной их разногласий. Между ними все шире становилась пропасть из-за его неуверенности и ее нежелания уступать. «Мы всегда боремся за власть, но никогда за любовь», — писала Екатерина в одной из своих записок. Она стремилась к миру, хотела покончить с неопределенностью и страданиями. Ей нужен был хотя бы один-единственный день «без споров, без дебатов, без выяснения отношений».
Вскоре стало ясно, что дальше так продолжаться не может. И дело было не только в том, что их постоянные стычки и душевное напряжение мешали ее государственной работе. Между ними возникли такие коренные разногласия, которые уже примирить было невозможно.
Для Екатерины на первом плане всегда была работа: неумолимая необходимость заниматься государственным управлением. Это с утра до вечера и наполняло ее дни смыслом. Это было дело ее жизни, которое она назвала своей «metier»[3]. Она и распорядок дня устраивала в соответствии со своей службой. Каждое утро государыня должна была вставать с ясной головой и в спокойном состоянии духа. Ей нравилось рано ложиться в постель, чтобы.1 немного почитать или позаниматься рукоделием, а потом заснуть. Она нуждалась в любви и тосковала по ней, но у нее не было ни малейшего желания позволять этому чувству стать тираном и нарушать душевное равновесие и весь уклад жизни — во всяком случае надолго.
Потемкин по своей природе был совершенно иным человеком. Работа никогда не стояла у него на первом плане. Со стороны могло показаться, что он вообще был не способен работать. Он отдавал явное предпочтение сладкой дреме, лежа на просторном диване, не удосуживаясь даже одеться. В поиске удовольствий и развлечений Потемкин проявлял неистощимую фантазию. Любое развлечение служило предлогом отложить дела до более благоприятного момента.
Вспышки деловой активности были короткими — в часы между сном и размышлениями. Ему была присуща неумеренность во всем — в пьянстве, в утехах любви, пространных религиозных размышлениях, сонливости или сумасбродном бодрствовании. Упорядоченная домашняя жизнь, проповедуемая Екатериной, утомляла его. Любая рутина была для него проклятьем. Два года делил он ложе с императрицей, а потом стал посматривать на других женщин. Вполне возможно, что у него были любовницы.
Все же Потемкин сохранял к Екатерине единственную в своем роде и неугасимую страсть. Оба испытывали друг к другу сентиментальную привязанность. Она по-прежнему оставалась его «маленькой женушкой», он — ее «любимым муженьком». Между ссорами и отчуждением родство умов дарило им радость, помогало осуществить общие устремления. Потемкин жаждал власти и могущества. Екатерина сумела беспристрастно и проницательно оценить его способности. Она хотела наделить Потемкина и властью, и могуществом, отмерив и одного, и другого ровно столько, сколько могла себе позволить.
