Слуга выскочил в сени и принес большой медный таз и ведро с водой. Богуслав не успел еще умыться — слуга поливал ему воду на шею, — как в светлицу вошел Даниил.

— Не хотел я тебя будить, а мне не спалось. Идем, покажу тебе крепость нашу.

Никодим выглядывал из-за спины Даниила.

— А я вас не пущу. Спервоначалу прошу к столу, а тогда уже и пойдете.

Даниил отшучивался:

— Хоть мы и захватили крепость, да сами в плен попали! Хозяев нужно слушаться!

Никодим был рад гостям и велел принести на стол самые лучшие яства: когда-то еще к нему такие гости заглянут!

Жили в Кременце тихо, о всех событиях узнавали поздно. Вокруг города стояли высокие деревянные башни, и когда враг приближался, давали знать в окрестные оселища. Тогда люди с семьями и пожитками бежали в крепость и становились на стенах рядом с дружинниками. Потому-то тысяцкий и не держал большую дружину — из оселищ приходила подмога.

— Пейте мед! Давно он у нас приготовлен для дорогих гостей, — приговаривал Никодим. Он долго возился у жбана, вытаскивал пробку. — Сколько лет держал я этот мед, уже и не помню. Видно, боле пятнадцати.

Он налил всем пенистого меда. Даниил поднял кубок.

— Выпьем, Никодим, за Кременец. Чтобы стоял он веки вечные.

— Э нет, так негоже! За гостей, за дорогих гостей! Приглашай гостей, — обратился он к жене, которая только что вошла в светлицу.

Та поклонилась гостям и несмело промолвила:

— И от себя прошу — не откажите. Вам ведомо, что гости к нам не ездят. Уже и не знаю, как это сталось, что вы не миновали нас.

Даниил посмотрел на жену Никодима. Стояла она перед ним, белолицая, словно молоком умытая, губы краснее лесных ягод, а зубы ровные, снежно-белые. «Только в русских лесах такие женщины вырастают», — подумал он, а вслух сказал:

— Раз так сталось, то приглашаю выпить за наш Кременец.

Все выпили.

— А теперь за хозяйку, а то без нее и в светлице темно, — снова провозгласил Даниил.

Еще раз все подняли кубки.

— А теперь, когда выпили, скажем, зачем приехали, — обратился он к Никодиму. — Из Киева едем. Татары снова на Русскую землю пошли, до Киева скоро доберутся. А будут в Киеве, то и сюда дойдут, не минуют.

Жена Никодима побледнела, вспомнила, как муж ее на Калку ходил. Ей тогда всего семнадцать миновало, только поженились, полгода прожили. Сколько ночей не спала, из похода его поджидая!

— Начинай, Никодим, крепость готовить, чтоб татары не одолели. А пока не тревожьтесь, может, они сюда и не дойдут, — сказал Даниил, чтобы успокоить хозяина.

— Идемте, поведу на стены, — пригласил Никодим, когда встали из-за стола.

Даниил и Богуслав двинулись за ним и по каменным ступенькам поднялись на широкую стену.

— Тут и спать можно, — похвалился Никодим. — Стражники, которых сменяют, тут и спят. Чем эти стены можно пробить!

Крепость была расположена на самой вершине высокой, отвесной горы. Стены были врублены в гору и казались ее продолжением.

— Наша стена от долины начинается, — пошутил Никодим.

— Смотри, Богуслав, тут вот татарам и бой надо дать, — промолвил Даниил. — Никодим, а как Фильний взбирался сюда?

— Так это было лет тринадцать или четырнадцать назад, когда Судислав привел его в Галич. Фильниево войско и сюда дошло. Воевода снизу начал кричать, чтобы мы выходили, а мы на уши показываем: не слышим, мол. Он тогда трех воинов послал к нам. Подошли они, а мы их стрелами. Воевода осерчал, велел пойти сюда с мечами. Пошло человек сто, а назад и половина не вернулась. — Никодим показал на кучу круглых камней: — Вот такими подарками мы их угощали.

— Камни с тех пор остались?

— И с тех пор, и новые собираем. У нас ведь их много.

Даниил и Богуслав посмотрели влево и увидели возле стены высокую, вровень со стеной, ограду из толстых бревен, засыпанную камнями.

— Надеюсь, что тут не подведут, — промолвил Даниил, когда они с Богуславом отъехали от кременецкой крепости и оглянулись, чтобы еще раз посмотреть на нее. — Стены выдержат, и люди крепкие, Никодиму я верю.

Сквозь маленькое окошко проникал тусклый свет, и от этого в комнате становилось будто еще холоднее. Твердохлеб дрожащей рукой натягивал на плечи дерюжку. Хоть бы солнце заглянуло, теплее стало бы и не так тоскливо было бы лежать. Но откуда солнцу взяться — оно лишь чуть-чуть посветит и спрячется: в смердовой хате и окошко всего одно. Да и к чему те окна — за них пооконное надо платить, а откуда у смерда лишние гривны? Нет, не улыбается здесь солнце утром, не прыгают по стенам солнечные зайчики. Хочешь видеть солнце — иди во двор. А Твердохлеб уже три месяца не выходит из дома, свалила его страшная болезнь, приковала к постели, — ноги опухли, не слушаются, и грудь болит, кашель душит. И лежит он пластом. Коли бы внук Ростислав был дома, веселее было бы Твердохлебу. Ростислав пел песни, рассказывал деду новости, подбодрял: «Встанешь, дедуня, непременно встанешь! Смотри, какой ты здоровый». Здоровый! Был когда-то здоровым, а теперь обессилел, сам и воды не может взять. В длинные, бесконечные дни одиночества о многом передумал Твердохлеб. Вот и прожил жизнь, а видел ли радость? Как солнце проходит мимо смердовой хаты, так и радость чурается его. Мало ли работал Твердохлеб на бояр, а что заработал? Шиш с маслом. Только и всего, что не умирали с голода. Вот и сейчас — лежит больной и один. Роксана из последних сил выбивается, с утра до вечера в поле.

«Эх, дочка, дочка! И ты не видела счастья, не пришлось с Иванкой пожить, а какой хороший человек был Иванко!»

Твердохлеб поглядывает на дверь.

«Почему Ольга замешкалась? И ей бы пора дома сидеть, старенькой. Но гоняют и ее, тиун находит работу, тащит на боярское подворье шерсть перебирать для барских ковров, тянет, чтоб ему ноги вытянуть! «Нечего дома сидеть! — кричал тиун на Ольгу. — Твердохлеб и один полежит, ничего с ним не станется. Подумаешь, боярин какой! Жаль, что лежит, а то я бы и ему работу нашел». Работу! — кивает головой Твердохлеб. — Ты только работай на князей да бояр, а что на душе у тебя, тиуну нет до того дела».

Твердохлеб переносится мыслями далеко — к Днепру, в Киев. Там его внук Ростислав. Князь послал туда конную и пешую дружины, говорили, что от татар Киев оборонять будут. Вот и Ростислав пошел воевать. Кажется, совсем недавно был маленьким, а уже двадцать третью весну прожил. Твердохлеб свое отвоевал, теперь внук взял меч своего отца Иванки, подаренный ему новгородцами. Возвратится ли? Вспомнился Лелюк. Как Ольга тогда убивалась! Чувствовало ее сердце, что сын не вернется. Не сложит ли голову на ратном поле и Ростислав? На дворе, наверно, вечер, в комнате стало совсем темно. Твердохлеба мучит жажда, а встать он не может. Давно уже выпил он воду, что Ольга в корчаге оставила…

Скрипнула дверь, на пороге показалась Роксана.

— Вы одни? А мама не приходила? — спросила ласково.

— Не приходила. Подай водицы, дочка.

Роксана взяла ведро.

— Я свежей принесу! — И побежала к колодцу.

Вернулась она с матерью. Ольга рассказала, что заходила к Смеливцам.

— Лежит Татьяна, а присмотреть за ней некому.

— И я лежу, — откашливается Твердохлеб. — Видать, скоро пойду за своим сватом… Тяжело мне, нечем дышать.

— Что ты! Что ты! — села возле него перепуганная Ольга. — Смеливец руку расшиб, рана какая была, потому и помер. А ты встанешь… встанешь!

— Ох, не встану… А пожить хочется. Ростислава бы увидеть… Правнучков посмотреть…

При упоминании о Ростиславе Роксана вздрогнула, едва удержалась, чтобы не заплакать. Она не знала, как сказать родителям о своем намерении. Тяжко им будет! Она подошла к отцу, села около, взяла за руку.

— Встанете. И правнуков увидите — женим Ростислава. — Наконец решилась: сегодня ли, завтра ли, а сказать придется. — А я к нему пойду, — тихо промолвила.

— К кому? — с испугом спросила Ольга.

— Куда пойдешь? — удивился Твердохлеб, замигав глазами.