Век приятнее я не видал ночей, чем такая ночь,
Когда кубок мой не стоял совсем без дела.
Разлучил я сон и глаза мои в эту ночь совсем,
Но браслет ножной я с серьгою свел надолго.
И мы легли вместе и проспали до утра, и тогда я хотел уйти, но она вдруг схватила меня и сказала: «Постой, я тебе что-то скажу». Я остановился, а она развязала платок и, вынув оттуда этот лоскут, разостлала его передо мною. И было там изображение газели вот такого вида, и я до крайности ему удивился и взял его. Тогда мы с нею условились, что буду приходить к ней каждую ночь в этот сад. Потом я ушел от нее радостный и от счастья забыл тот стих, который сестра мне поручила сказать. А женщина, давая лоскут с изображением газели, сказала: «Это работа моей сестры». «Как же зовут ее?» — спросил я. И она ответила: «Ее имя — Нураль-Худа. Храни этот лоскут». И мы простились, и удалился я радостный.
Войдя же домой, я нашел, что двоюродная сестра моя лежит и плачет. Но, увидав меня, встала, смахнула слезы, подошла, поцеловав меня в грудь, и спросила: «Сделал ли ты так, как я тебе поручила, и сказал ли стих?». «Я забыл его, и меня от него отвлекло не что иное, как изображение этой газели», — признался я, раскрыв лоскут перед Азизой. А она поднялась и села, будучи не в состоянии терпеть. И, проливая из глаз слезы, сказала она такие два стиха:
К разлуке стремящийся, потише!
Не дай обмануть тебя объятьям!
Потише! Обман ведь свойствен року,
И дружбы конец — всегда разлука.
А окончив стихи, сказала: «О сын моего дяди, подари мне этот лоскуток!». И я подарил его ей, а она взяла его и стала рассматривать, что на нем.
Когда же мне пришло время уходить, Азиза сказала: «Иди, сопровождаемый благополучием, а когда будешь уходить от нее, скажи ей тот стих, который я говорила тебе раньше». «Повтори его!» — попросил я ее. И она повторила, а после я пошел в сад и поднялся в помещение, и нашел там свою возлюбленную ожидающей. Увидев меня, она поднялась и поцеловала меня, потом уселась ко мне на колени, и мы поели и выпили, и удовлетворили свои желания, как раньше. А когда наступило утро, я сказал ей тот стих, что просила прочесть Азиза:
О, люди влюбленные, Аллахом прошу сказать,
Что делает молодец, коль сильно полюбит он?
И когда она услышала эти слова, из глаз ее пролились слезы, и она сказала:
Скрывает он страсть свою и тайну хранит свою,
И терпит во всех делах смиренно и стойко он.
А я запомнил этот стих, радуясь, что исполнил просьбу сестры. Когда же я пришел домой, то нашел Азизу лежащей. Мать моя сидела у ее изголовья и плакала о том, что с ней сталось, а увидев меня, она сказала: «Пропади ты, о двоюродный брат своей сестры! Как ты можешь оставлять ее, когда ей нехорошо, и почему не спрашиваешь о ее болезни?!».
Азиза, увидев меня, подняла голову и, сев, спросила: «О Азиз, сказал ли ты ей стих, о котором я говорила тебе?». «Да», — отвечал я ей. — Услышав его, она заплакала и сказала мне другой стих». «Скажи мне его», — попросила сестра. И, когда я его повторил, она горько заплакала и произнесла такое двустишие:
Но как же скрывать ему, коль страсть ему смерть несет
И сердце его что день, то вновь разрывается?
Стремился к терпенью он смиренно, но мог найти
Лишь боль для души своей, любовью истерзанной.
«Когда ты снова войдешь к ней, скажи ей эти два стиха, которые ты только что услышал», — просила меня сестра, а я ответил ей: «Слушаю и повинуюсь».
И в следующий раз, когда я отправился в сад и между нами было то, что было и что описать язык бессилен, я, собираясь уйти, прочел те два стиха. Услышав их, она заплакала и произнесла слова поэта:
А если он не найдет терпенья, чтобы тайну скрыть,
По-моему, только смерть пристойна тогда ему.
И я запомнил этот стих. А придя домой, увидел, что дочь моего дяди лежит без чувств, и моя мать сидит у нее в головах. Мой приход вернул ее в сознание, она открыла глаза и спросила: «О Азиз, сказал ли ты ей стихи?». «Да, — отвечал я, — и, услышав их, она ответила другими стихами». Когда я прочитал их, моя сестра вторично лишилась чувств, а очнувшись, произнесла такие два стиха:
Я слышу и слушаюсь! Умру! Передайте же
Привет от меня тому, кто счастья лишил меня.
Во здравье да будет тем, кто счастливы, счастье их,
А бедной влюбившейся лишь скорбь суждено глотать.
Когда же настала ночь, я отправился, по обыкновению, в сад и нашел ту женщину ожидающей меня. Мы сели, поели и выпили, и сделали наше дело, и проспали до утра, а собираясь уйти, я повторил ей то, что сказала моя сестра. Услышав эти стихи, она испустила громкий крик, и расстроилась, и сказала: «Ах, клянусь Аллахом, та, что сказала эти стихи, умерла!». Женщина заплакала и спросила: «Горе тебе, в каком ты родстве с той, что прочла этот стих?». «Она дочь моего дяди», — отвечал я. И женщина воскликнула: «Ты лжешь, клянусь Аллахом! Если бы она была дочерью твоего дяди, ты бы испытывал к ней такую же любовь, как и она к тебе! Это ты ее убил. Убей тебя Аллах, как ты убил ее! Клянусь Аллахом, если бы ты рассказал мне, что у тебя есть двоюродная сестра, я бы не приблизила тебя к себе!». «О, она толковала мне знаки, которые ты мне делала, и это она научила меня, как с тобою сблизиться и как поступать с тобою. Если бы не она, я не достиг бы тебя», — сказал я. «Разве она знала про нас?» — спросила женщина; и я сказал: «Да». И тогда она воскликнула: «Да погубит Аллах твою молодость, как ты погубил ее юность! Теперь иди и посмотри на нее». И я пошел с расстроенным сердцем и шел, до тех пор пока не достиг нашего переулка, а там услышал вопли и спросил, в чем дело, и мне ответили: «Мы нашли Азизу мертвой».
И я вошел в дом, и моя мать встретила меня словами: «Грех за нее на твоей совести и на твоей шее! Да не отпустит тебе Аллах ее крови! Пропади ты, о сын, двоюродный брат сестры своей!».
А потом пришел мой отец, мы обрядили Азизу и вынесли ее, и проводили носилки на кладбище, где закопали ее в могиле. Над местом ее погребения мы устроили чтение Корана и провели там целых три дня, а затем вернулись домой, и я грустил о сестре.
Однажды моя мать подошла ко мне и сказала: «Я хочу знать, что ты сделал такого с Азизой, что у нее лопнул желчный пузырь! О дитя мое, я все время спрашивала твою сестру, отчего она больна, но она ничего мне не сообщила и не рассказала мне ни о чем. Заклинаю тебя Аллахом, расскажи же мне, что ты с ней сделал, почему она умерла». «Я ничего не делал», — отвечал я. И моя мать воскликнула: «Да отомстит тебе за нее Аллах! Дочь твоего дяди ничего не сказала мне, но скрывала свое дело, пока не умерла, простив тебе! Когда она умирала, я была рядом, и она открыла глаза и сказала мне: “О жена моего дяди, да сочтет Аллах твоего сына неповинным за мою кровь и да не взыщет с него за то, что он со мной сделал! Аллах только перенес меня из преходящей обители здешней жизни в вечную обитель будущей жизни!”. Тогда я сказала ей: “О дочь моя, да сохранит он тебя и твою юность!” — и стала расспрашивать о причине болезни, но она ничего не сказала, а лишь улыбнулась и молвила: “О жена моего дяди, скажи своему сыну, когда он захочет пойти туда, куда ходит каждый день, чтобы он, уходя оттуда, сказал такие слова: “Верность прекрасна, измена дурна!” В этом моя защита для него, чтобы я была за него заступницей и при жизни и после смерти”. Потом Азиза дала мне для тебя одну вещь и заставила меня поклясться, что дам ее тебе, только если увижу, как ты плачешь о ней и рыдаешь. Эта вещь у меня, и когда я увижу тебя в таком состоянии, то отдам ее тебе».
