(Татары прад... крестом вошли в нашу землю, и под видом христианской религии обманули нас и совратили наших до 6 тысяч. Но после мы догадались, что они не настоящие христиане, и милостью вашею и с помощью святого креста взбунтовались против них и перебили из них до 25 тысяч всадников, а других выгнали из наших пределов и потому (потому что их выгнали) не могли исполнить ваш мандат, переданный через легата).
Действительно ли тут вышло: своя своих не познаша? Для меня это несомненно. Мне кажется, кроме того, что оригинал, разбираемый теперь нами книги Гандзакского Киракоса, писан не армянином и не по-армянски и по таким причинам.
Во всех датах у него пишется, как и в приведенном мною отрывке, что описываемое событие было «в 669 (или в каком другом) году армянского летоисчисления». Но ведь если б автор был армянин и писал для армян, то зачем ему было каждый раз напоминать свое армянство? Разве, посылая знакомым свои письма по-русски, мы отмечаем, что датируем их именно по русскому исчислению? Нам даже и в голову не приходит это. Другое дело, если б автор говорил, от какого события он считает (вроде Геджры или «сотворения мира» или «Рождества Христова»), тогда это еще имело бы смысл.
Почему он не отмечает, что в то время были на всем побережье Армении Венецианские колонии, возникшие в связи с крестовыми походами того времени, которые имели не только завоевательный и культуртрегерский, но и коммерческий характер?
Единственное место, допускающее у него математическую проверку, это сообщение, что Багдад, который он называет столицей Таджиков[199], был отнят у этих таджиков-мусульман предводителем татар Великим Гулавой, пощадившим в нем только христиан в 707 армянском году в первый день Великого поста в понедельник 20 Навасарда. Переведя это на юлианский счет по таблице, мы видим, что 20 число Навасарда 707 армянского года было 4 февраля 1258 года юлианского счета и что день недели тогда был действительно понедельник, и великий пост начинался в 1258 году 4 февраля (пасха была 24 марта).
Вторая математическая проверка дает указание на комету. Она находится в самом конце книги.
«В 714 году (1265-1266), — говорит нам Гандзакский Киракос, — показалось явление на небе: на северной стороне видели звезду по направлению к юго-востоку. От нее шли длинные лучи наподобие столбов. Сама звезда была невелика и быстро двигалась в продолжение месяца, но не так, как обыкновенные кометы, которые по временам являются и идут с запада на север (неправда: они идут по всяким направлениям). Она испускала длинные лучи, которые со дня на день увеличивались и, наконец, исчезли. Тут вскоре скончался (благочестивый татарский царь) Гулаву, а за ним и жена его (благочестивая княгиня) Дохуа (Duchess). Место его занял сын его, Апага, в 714 (1265) году он женился на дочери греческого царя, княжне Деспине, которая прибыла с большим великолепием, в сопровождении патриарха антиохийского и епископов Тер-Сергиса из Евенга и доктора богословия Бенера. Они, — догадывается какой-то позднейший редактор, позабывший о христианстве Гулаву, — сначала окрестили Апага, после уже женили его на этой девице.
Пересматривая хронику комет в VI томе „Христа“, мы видим, что дело тут идет о комете, бывшей за два года до показанного здесь времени.
„26 июля 1264 года, — говорится в летописи Ше-Ке, — явилась комета в области Рака и в области Гидры. Ее видели вечером на северо-западе, и свет ее освещал небо. Она простиралась на 100 локтей в длину, и прошла через Большую Медведицу. Утром она была видима на северо-востоке в продолжение 40 дней“.
Нет сомнения, что и у Киракоса дело идет о ней: других комет не было между 1240 и 1277 годами. Но только каким же образом автор ошибся бы на два года, если, — как выходит по его словам, — он был очевидцем этой кометы? Наоборот, тут ясно, что он жил значительно позже описываемых им событий, так как спутал год, да и вообще излагает факты тенденциозно, подводя их под заранее составленную схему, и часто наивно.
Действительно, мы уже видели (в начале этой главы), как „татары“, по его словам, представлялись христианами, будто бы избивали христиан, а здесь автор не желал признать татарского царя христианином от рождения, так, что „греки сначала окрестили Апага, а потом уже и повенчали с дочерью своего царя“.
А в дальнейшем у него проскальзывает еще целый ряд указаний на христианское происхождение татар с тенденциозным перенесением их родины в Монголию, хотя и самое имя монгол, по своему основному смыслу, значит по-арабски и монгольски не нация, а лоб и передовой отряд, и в таком смысле, как говорит Патканов, это слово употребляется у всех писателей „монгольского периода“, и в том числе и у армянских писателей[200].
Все эти обстоятельства, а также и цитированное выше мною письмо грузинской царицы Русоданы к папе Григорию с жалобой на „самозванных крестоносцев“ и с предложением участвовать вместе с ним против них в крестовом походе, очень напоминают мне крестьян-ходоков, приходивших из отдаленных провинций России к царю жаловаться на притеснения чиновников, особенно в пору сбора податей после уничтожения крепостного права.
„Царь,— ходила молва, которую усердно поддерживало сельское духовенство, — очень добрый и очень любит крестьян, но он далеко и потому не знает о ваших делах“.
А крестьяне делали из этого свой вывод: надо, значит, осведомлять царя (совсем как сделала царица Русодана перед папой!).
И вот, один за другим, с котомками за спиною —тогда еще не было железных дорог — шли тайные уполномоченные крестьяне к царю в Петербург, неся ему жалобы своих односельчан на его чиновников. Они становились перед царским дворцом в ожидании его выхода, чтоб броситься перед ним на колени и исполнить поручение. Но их, конечно, схватывали охранители царской особы и, прочитав жалобу на действия властей, вполне соответсвовавшие царским директивам, посылали ходока в Сибирь, а в его деревню отправляли следователя найти зачинщиков. Тогда появляется новая вариация крестьянских догадок:
„Злые чиновники и помещики, — говорили они, — окружили доброго царя, обманывают его насчет положения крестьян и не допускают к нему никого, кто мог бы рассказать ему правду“. Начались то там, то тут местные крестьянские бунты, жестоко подавлявшиеся. Всед за тем явились и самозванцы, приходившие к крестьянам из отдаленных провинций с грамотами от имени царя, писанными золотыми буквами, призывающие их к избиению помещиков и чиновников, но это редко удавалось, благодаря тому, что слух о „золотой грамоте“ доходил до местных властей ранее, чем поднимались крестьяне.
И вот, эта же самая картина вырисовалась перед моими глазами, когда я впервые прочел армянские сообщения о „монголах“, приходивших притеснять народы, называя себя „носителями креста“. Но они, конечно, не были самозванцы, а истинные посланники римского папы. Невозможность выхода их из пустыни Гоби и последующего исчезновения уже отмечалась серьезными историками, но все они, показав такую невозможность, все же объявляли невозможное произошедшим.
Вот, например, хотя бы собственные слова Патканова в его предисловии ко второму выпуску „Истории монголов по армянским источникам“[201].
„Выйдя из глубины Монголии в начале XIII века они в короткое время, с неизвестною ни до, ни после быстротою, завоевали чуть ли не все государства Азии и Европы до Вислы, покрыв их развалинами и оросив кровью жителей. Не прошло и двух веков, и те же Монголы частью сделались рабами порабощенных ими народов, частью возвратились на родину и обратились в то же пастушеское состояние, из которого вывел их гений Чингиза“.
И вот, вместо того, чтоб сразу объявить басней такой извод монголов (т. е. по-арабски „передового отряда“) из пустыни Гоби, Патканов неожиданно делает такой вывод:
