Возможно, он предчувствовал, что однажды эти идеи будут присвоены и извращены дьяволом.

В январе 1865 года умер Прудон, окончательно уверившийся в том, что заблуждался; тем временем глобализация (вернее, «универсализация» — такое название дал ей Маркс в 1848 году, предчувствуя ее наступление) ускорилась. Железные дороги, телеграф, пароходное сообщение сократили расстояния, способствовали развитию рынков, облегчили колонизацию Африки и Индии.

Карл в Лондоне вел двойную жизнь. Днем он официально являлся «секретарем-корреспондентом Интернационала для Германии», а де-факто — главой политической организации, которая вскоре объединит десятки тысяч рабочих, служащих и представителей интеллигенции по всей Европе. По ночам он возвращался к работе над большой книгой, начатой двадцать лет тому назад, из которой опубликовал только большую главу под заглавием «К критике политической экономии» и которая, как он думал, поможет свергнуть капитализм — это был «Капитал».

Британская полиция присматривала за этим изгоем с мировыми связями, но не особенно интересовалась им. Ей было известно, что с момента своего прибытия сюда пятнадцать лет назад Британская империя не была его главной заботой, а британская монархия — главным врагом. Возглавляемая им международная организация, к которой примкнуло множество британских тред-юнионов, не считалась враждебной монархии; что же касается его весьма немногочисленных книг, то их никто не покупал. И даже если он резко критиковал в американской прессе Пальмер-стона и политику Лондона, он никогда ни в коей мере не призывал к насилию или свержению институтов власти в этой стране.

В своем новом жилище, которое было гораздо более уютным, он чаще и лучше принимал гостей. Не было такого республиканца или социалиста, прибывшего с континента или из Америки, который не зашел бы к нему — либо чтобы получить инструкции, либо чтобы послушать оракула. Он говорил с ними по-английски, по-французски, по-немецки, по-испански и даже по-русски. Русский он учил теперь для развлечения, в особенности когда мучился от своих фурункулов. С французами он рассуждал о Бальзаке, с русскими — о Тургеневе, с испанцами — о Сервантесе и Кальдероне. Испанский делегат январского собрания Интернационала 1865 года Ансельмо Лоренцо рассказывает, например, что на первой встрече дома у Маркса, поздно вечером, Карл предложил ему чаю и сначала заговорил с ним на испанском о материально-технических проблемах Интернационала в Испании, а затем провел блестящую параллель между Сервантесом, Кальдероном, Лопе де Вега и Тирсо де Молина.

Случалось, что в таких разговорах принимали участие Женни и все их три дочери; именно таким образом некоторые молодые люди сблизились с тремя дочерьми доктора Маркса.

Среди гостей, посетивших их в феврале 1865 года, был молодой человек, прибывший из Парижа, который вскоре сыграет очень важную роль в жизни семейства Маркс — Поль Лафарг. Мы уже неоднократно цитировали его воспоминания о жизни Маркса, написанные впоследствии на основе увиденного и услышанного. Ему тогда было двадцать четыре года; он представлял французскую секцию Интернационала, недавно созданную в доме 44 по улице Гравилье, у месье Фрибура. Родившись в Сантьяго-де-Куба, происходя одновременно от черных рабов и испанских поселенцев, гражданин Испании, переехавший в детстве в Бордо, где жила его семья, он поступил в Париже на медицинский факультет, но был исключен за свои республиканские убеждения и за активное участие в Международном студенческом конгрессе в Льеже; впоследствии он смог продолжить учебу в Париже. Он приехал в Лондон, чтобы отчитаться перед Марксом в успехах французской рабочей партии и вручить ему письмо от Анри-Луи Толена — секретаря французской секции Интернационала. Много лет спустя Лафарг будет вспоминать об этой встрече: «Во всю жизнь я не забуду того впечатления, которое произвела на меня наша первая встреча. Маркс был болен и работал над первым томом „Капитала“. <…> Он боялся, что не успеет довести свое дело до конца, и всегда принимал молодежь с симпатией, поскольку, как он говорил, „должен подготовить тех, кто продолжит пропаганду коммунизма“. Но вовсе не неутомимый, несравненный социалистический агитатор, а ученый явился предо мной тогда в рабочем кабинете на Мейтленд-Парк-роуд, куда товарищи стекались со всех концов цивилизованного мира, чтобы расспросить мэтра социалистической мысли».

Поскольку Карл принял его у себя дома, Лафарг познакомился с Женни и дочерьми и тотчас был пленен средней — Лаурой. Он пишет: «Младшая, Элеонора, была прелестным ребенком с мальчишеским характером. Маркс говорил, что его жена ошиблась полом, произведя на свет девочку. Две другие составляли самую очаровательную и гармоничную противоположность, какая только могла радовать глаз. Старшая, Женни, была смуглой, как отец, что указывало на хорошее здоровье, у нее были темные глаза и волосы, как вороново крыло. Средняя [Лаура] была светленькой и розовой, ее пышные вьющиеся волосы отливали золотом; как будто закатное солнце в них укрылось: она походила на мать…» Он влюбился.

С тех пор как Вильгельм Либкнехт уехал в Германию два года тому назад, у Карла не было секретаря. Поэтому он сразу сделал этого умного и преданного молодого человека, решившего продолжить изучение медицины в Англии, своим товарищем по работе и прогулкам; начиная с этого дня, именно через Лафарга мы узнаем многое (всегда в положительном контексте) о манере Маркса работать: «Хотя он ложился уже поздней ночью, в восемь-девять утра он всегда уже был на ногах; пил свой черный кофе, просматривал газеты и переходил в кабинет, где работал до двух-трех часов ночи. Он прерывался, лишь чтобы поесть и прогуляться вечером, если позволяла погода, в сторону Гемпстед Нит; днем он спал час-другой на своем диванчике. Именно во время таких прогулок по лугам он занимался моим экономическим образованием. Он, возможно, не замечая того, разворачивал передо мной все содержание первого тома „Капитала“, по мере того как писал его. Каждый раз, вернувшись домой, я сразу же бросался записывать как можно точнее все, что только что услышал. Поначалу мне приходилось прилагать большие усилия, чтобы уследить за нитью рассуждений Маркса, таких глубоких и сложных… Его мозг был подобен военному кораблю, еще стоящему в порту, но уже под парами, в полной готовности отплыть в любом направлении по океану мысли <…>. Для него работа превратилась в страсть, которая поглощала его до такой степени, что он забывал о еде. Зачастую приходилось несколько раз его звать, пока он не спустится в столовую, и едва проглотив последнюю ложку, он снова поднимался в кабинет».

Карл думал, что уже вот-вот закончит рукопись, и даже начал подыскивать нового издателя. О том, чтобы вновь обратиться в Берлин к Дункеру, издателю Лассаля, так плохо обошедшемуся с его предыдущей книгой, не могло быть и речи. 30 января 1865 года Вильгельм Штрон, бывший член Союза коммунистов, эмигрировавший в Манчестер, рассказал ему о гамбургском издателе-демократе Мейснере. Тот только что издал книгу Арнольда Руге, который теперь вернулся в Пруссию. Всякий раз, когда требовалось принять практическое решение, Карл спрашивал совета у Фридриха. Тот ответил ему 5 февраля из Манчестера, перечислив подробно, какие пункты должны присутствовать в договоре, чтобы не ущемлялись ничьи интересы, и заключил: «Естественно, тебе нужно поехать к нему самому, взяв с собой рукопись». Тогда Маркс предложил Энгельсу протоптать дорожку и прибегнуть к услугам этого издателя, чтобы опубликовать памфлет, написанный им годом раньше, который он хотел распространить в Германии, — «Прусский военный вопрос и немецкая рабочая партия».

Но на самом деле Карл совсем не готов. И Энгельс в Манчестере, немного ревнующий к тому, что его друг без него вернулся в политику, и скептически настроенный по отношению к этой мини-организации, претенциозно именующей себя Интернационалом, корит его за то, что тот тратит слишком много времени на сумбурные заседания, вместо того чтобы заканчивать книгу. 13 марта 1865 года Карл ответил, что это очень важное дело, и он держит его под своим контролем: «На самом деле я стою во главе этого дела».