— Сынок, ты уж пожалей меня, — донесся се прося­щий голос, а пионервожатый долдонил и распекал Игорь­ка с прежним рвением.

— Повторите, не понял, — стряхнув остатки сна. ста­рался вникнуть в суть речи говорившего Судских.

— >1 твержу вам минут пять, — назидательно сказал говоривший, — вам надлежит прибыть послезавтра к один­надцати часам в Кремль. Здание администрации прези­дента, подъезд номер семь. Пропуск вам заказан. Вы дол­жны быть одеты по всей форме, дтя такого случая штатская одежда не годится. Теперь вы все поняли?

— Так точно! — гаркнул Судских и зевнул. Не очень- то его взволновал наставительный голос кремлевского чи­новника. В Кремле не убеждают, в Кремле назидают.

Теперь самое время подумать, зачем оп понадобился там. Ночное происшествие вряд ли заинтересовало прези­дента хотя бы потому, что пульс страны сместился уже в другое здание и весь персонал президентской админис­трации напоминает команду корабля без спасательных шлюпок, а кидаться в холодную воду еше не хочется. Команда ежится под дождичком, капитан не просыхает, зябко и неуютно.

Девять часов утра. Из управления ни одного звонка, а это лучший показатель работы персонала, служба оглаже­на. Притом его вызывают на послезавтра. Л сегодня день, к которому многие, если не вес, готовились целый год, ~ акция протеста. Ельцина долой, курс долой, вообше все долой, а зарплату вынь и положь. Готовились тщательно. Л что такое тщательность? Можно и так: тщательно поли­руется предмет, а получилась дырка... Зависит от поли­ровщика и политуры. Еще от температуры. Г.ше от нро- филактуры, комендатур)»!, кандидатуры...

Всякие необязательные сентенции лезли в голову, пока Судских мылся, брился и собирался на службу. Никакой озабоченности. По обыкновению из дома он никаких раз­говоров не вел, кроме связи «Че», даже заведомо экстра­ординарных, зато из Ясенева сразу позвонил Воливачу.

— В Кремль, творишь, приглашают? — переспросил Воливач. — Послезавтра? Тогда ставь магарыч, Игорь.

— Не проблема. Только я туда не рвался, — ответил Судских.

— Не о том речь. Кто туда сам рвется, вылетает с гни­лым билетом. У тебя другой случай. В форме, говоришь, со всеми регалиями? К звездочке эго.

— Но по какому случаю? — пе поверил Судских.

— По случаю вручения очередных званий генералите­ту. А случай на Ярославском шоссе имеет к этому прямое отношение, и думается мне, к банту еще и Владимира на грудь получишь с мечами. Звездочку то бишь на грудь. Одного не пойму: кто нашему Борьке идею подбросил? Рад, не спорю.

Судских не обобщай оба случая и уж никак свою со­мнительную ус лучу националам пе связывал с наградами. Зная милицейское начальство, впору нарваться на скан­дал о неправомочных действиях УСИ, которые предот­вратила доблестная милиция. Это генералу Шумайло звезду на грудь, а Судских — пинка под зад.

И когда он появился в Ясеневе, сотрудники ели и хва­лили глазами своего шефа. И Воливач не назначал раз­борку, умолчал о пятом-десятом, чай, одобрил его дей­ствия. Такое впечатление, будто вокруг пего члены тайной организации, а он только-только сподобился совершить поступок, дающий право занять среди них место равного.

Или он накручивает? Явный недосып.

Пора возвращаться к своим баранам.

Операт ивки ничего интересного не сообщали. Па Кам­чатке и в Приморье акция протеста шла вяло, ближе к Сибири взбодрения не ожидалось — заслуга Воливача, да и сами бараны поумнели. Впечатление от оперативной информации — будто выплывала из глубины большая сну­лая рыба, пучила глаза на дневной свет, не осознавая, на хрена ей плыть к Москве, где мельтешит рыбья мелочь, где тесно и противно.

Вся Россия переживала долгий и неровный час серя­тины. На поверхность всплывали неучи и амбициозные авантюристы в погонах и в штатском, но с обязательной уверенностью учителя и трибуна, словно именно он мо­нарший спаситель отечества. Скоморохи рядились в одеж­ды Г амлета, тадаыча о тени отца своего, вчерашние партий­ные раскладушки — о морали, комсомольские пешки корчили из себя ферзей — все и на одну доску, будто Рос­сия умоляла их возглавить страну или, на худой конец, минимум Центробанк. А вот Эдичка Лимонов эпатично и прилюдно послал с экрана в жопу ведущую «Пресс-клу­ба», где рассуждали о русской национальной идее без еди­ною русского в кворуме и более русских имели в ней толк шахиджаняны, кургиняны и братец Чубайс. От рассужде­ний попахивало высокопарной хреновиной, и на прощание мэтр Лимонов попросил открыть форточку. Вонища — жуть. А Принюхались, как-то надо же возвыситься, чтобы хлеб на масло поиметь.

Что могут знать о русской идее рожденные папами- юристами, если сам Господь не знает, с чем ее подают?

А суть идеи в том, что некие паи гувииш, месье золо­тарь и господин говночист, дискутируя о высоких матери­ях, перестали заниматься своими обязанностями, дерьме- цо расползлось из края в край, в«хг червячки и разрезвились па просторе, отчего и воротил нос простой люд; вот и стал Костя Райкин Гамлетом, поэт Оссиев кропал стишки не в «Матросской Тишине», а в парламенте, церковь молчала в тряпочку, а президент сморкался в салфетку, а русская скатерть-самобранка отправилась в сказку.

Что делать? — не знали ни Бог, ни царь и ни герой. Так и маялись. Между прокладками «Оби» и этими — с крылышками. Не пытаясь взлететь. И посмердывало от всего этого изрядно.

А ответ прост: чаше мыться надо. Чистый за грязный стол даже с трижды Ельциным не сядет. Так лень-матуш- ка замучила: воды нагреть, мочало намылить, а вдруг в глаза мыло попадет, лучше уж так, немытым. И родные запахи живут!

Судских решительно нажал клавишу интеркома и выз­вал Бехтеренко. Святослав Павлович не ложился с вечера и вошел слегка помятым. Но выбрился и дезодорантом спрыснулся.

— Святослав Павлович, ты давно баньку посещал?

— И забыл когда, — не видел подвоха Бехтеренко.

— Тогда ноги в руки и поехали на Сорокапятку.

— Игорь Петрович, в такой день? — не поверил Бехте­ренко.

— А какой такой день? 11ланета перестанет вращаться? Пять минут на сборы!

Через десять минут джип с Бехтеренко и Судских выб­рался к Окружной, через двадцат ь оседлал трассу. И ничего: ни боевиков со «стингерами», ни пришельцев с бластерами. Сели и поехали без охраны, как отгул за ненормированный рабочий день.

После третьего захода в парилку узнали, что коммуня- чья рыба протестовала слабо, а старушки пе молотили поварешками в кастрюли. Только больно было смотреть на ветеранов, которым государство показало кукиш.

— Нет, мужики, ружья с войны забирать надо. — с укоризной сказал Бехтеренко.

— Тогда но маленькой, — предложил Судских, чем уди­вил Бехтеренко.

11робка скрутилась с треском, будто крякнула от блага. После третьей в телевизор не заглядывали вовсе, а спори­ли о работе, как принято у русских мужиков.

В бутылке «Флагмана» оставалось на донышке, когда сообщили: студенты заварили кашу на Васильевском спус­ке, расхлебывать ее повезли в участок человек тридцать студенческой брагии.

— Обкурились на голодный желудок, — предложил вер­сию Бехтеренко. — Забыли про них.

— Забыли, — подтвердил слово Судских. — А жизнь хороша...

— Правильно: о бабах еше не вели беседу.

На Сорокапяткс заночевали. С утра Судских забрался в кущи у родничка и с блаженством слушал осенние шс- поточки берез. Жизнь стала еше лучше, один вопрос свер- бил: до чего же надо отупеть от суеты, чтобы забыть о родстве с природой? Жить бы и жить...

Но на завтра без пяти минут одиннадцать Судских. щеголеватый", в форме со всеми регалиями, двигался но кремлевскому коридору в указанном направлении. Сопро­вождающий чиновник еще при встрече скосился на,три ряда колодок. Красную Звезду и два боевых Красных Зна­мени различил сразу. Откуда бы?.. Генерал бы ответил, но откровенничать с паркетным лакеем не хотелось: за пре­дотвращение вывоза из страны стратегического сырья и возвращение в страну тридцати полотен русских худож­ников, за тонну наркотиков со стрельбой и за пару тонн золота с платиной.