Президент будто ничего не заметил. Передохнул и заговорил вновь в другом ключе — нейтрально-вежливом:

— Ладно, Игорь Петрович. Нет — и ладно. Давайте поговорим в сослагательном наклонении. Скажите, если бы вы нашли сокровища, что-помешало бы вам отдать их в казну государства?

Судских понимал, что любой ответ в сослагательном наклонении все равно остается прямым ответом, но лука­вить не хотел. После прочтения «Тишайшего свода» в нем перевернулось что-то, и найденные сокровища остались неразгаданной тайной, которую можно донести до людей через многие годы. Внутренний голос заговорю в нем стро­го и уверенно, будто стал он исповедовать религию, где лгать запрещено:

— Потому что время не приспело, иначе их разбаза­рят, как многое другое. Пока нет людей, готовых распоря­диться ими с пользой для потомков.

— Ты что несешь? — сорвался с вежливого тона прези­дент. — Страна задыхается от долгов, люди не получают зарплаты, дети недоедают, у матерей пет лекарств! Об этом ты знаешь?

-- Знаю. — не смутился Судских. — Давая присягу на верность стране, вы на этот клад надеялись?

— Я па верных помощников надеялся! Они клялись в верности, а я на каждом шагу вижу измену, пустобрехство и стяжательство. Работать не с кем!

— Вряд ли кто клялся вам. Показалось это. Россия — не армия, ей не прикажешь «лечь-отжаться», — занесло и Судских, сказалось напряжение долгих часов.

— Прикажу, Судских, — огрубел голос президента. — Хватит миндальничать, последний раз спрашиваю: где со­кровища?

— Нет и не будет, - • холодно ответил Судских и видел, каких трудов стоило сдержаться президенту.

— Свободен, — сквозь зубы процедил он.

Судских встал и, отвесив поклон, направился к двери.

— Приказ об отстранении будет сегодня, — услышал он вслед и обернулся:

— Одумайтесь. Не рубите сплеча.

— Л у меня правило: замахнулся — бей.

Лицо у президента злое, упрямое. Многие принимали это упрямство за непреклонность и желали видеть главу страны именно таким. Когда кто-либо пытался говорить о скрываемом самодурстве, предупреждал о последствиях, таким отвечали из ближайшего окружения: ничего, стер­пится, Россия кнут любит. И давненько ей кнута надо, а то и топора, петуха красного, зажрались людишки, обле­нились в праздности. На это и замахнулся упрямый Овен. Весы рассудительного генерала спровоцировали.

Нет, пожалуй, не в подземельях, не за чтением «Ти­шайшего свода» началась перемена в Судских. Позже. Ког­да увидел он величавый собор, который восстал как сим­вол веры, как и положено ему, прочно, устремленно ввысь, и увидел в том знак Всевышнего — так повелел распоря­диться он сокровищами.

Еще не пришло время вернуть людям святая святых.

«Так почему тогда растерял я сверхъестественные спо­собности? — будто за соломинку хватался Судских, цеп­лялась его слабенькая неуверенность, а твердый внутрен­ний голос отмалчивался, не помогал, и, покидая Кремль, сам себе генерал казался капризным и заносчивым юн­цом. — >1 переутомился».

Не вызывая машины, он решил добраться домой на метро. Его одежда маю чем отличалась от будничных на­рядов прохожих. Одетые иначе на метро не разъезжали. И так ли это важно после откровений прочитанных книг? Все человеческие особи голы пред Господом и госпожой Смертью... А он прожил минимум две жизни. Это прими­ряет с бытием и усмиряет амбиции.

Но внизу его вежливо усадили в «мерседес» с затем­ненными стеклами и повезли с гиканьем сирены пряме­хонько домой. На мягком сиденье Судских разморило, и он каждое мгновение проваливался в сладостный сон. Всякий раз вежливые сопровождающие подталкивали его с боков, он стряхивал забытье и таращился в лобовое стек­ло, забывался и снова засыпал. Может быть, охрана дума­ла про себя: вот так Судских, человек-легенда... Такой же как все, из мяса, костей и человеческих слабостей.

«Мерседес» стал напротив его подъезда. Судских, пе­реборов слабость в ногах, вышел, вежливо поблагодарив сопровождающих. Еле-еле он отшагал до лифта, от лифта до дверей, нажал звонок и притоптывал на месте, пока жена не открыла ему.

— Судских, да ты никак нализался? — с каким-то восторженным скептицизмом оглядела она его дилер­ский наряд.

— Как скажешь, так и будет, — ответил он бесцветным голосом, дотопал до дивана и рухнул, заснув в падении.

Как его раздевала жена, переворачивала, укладывала — это осталось в реальном мире, в нереальном он у бе газ куда- то на гудящих от напряжения ногах. Бежал долго, пока не уперся с размаху в каменную кладку, царапал се ногтями в ожесточенном упрямстве и не обращал внимания на сорван­ные HOiTHи содранное до костей мясо. Вообще все было безрахчично. лишь бы выбраться из каменной ловушки и взлететь...

Взлететь!

— Куда? — услыщал он Голос. Насмешка чувствова­лась в нем.

— Надоело до чертиков, — ответил он и очнулся от своего дерзкою ответа.

Тот же каменный мешок, узкий, без верхнего свода, и где-то там. вверху, в глубокой темноте, искрит и потрес­кивает, будто коротит электрический кабель высокого на­пряжения.

— И ты мне надоел. Я хотел видеть тебя сильным, дал все для этого, а вижу червя.

— Мало хорошего в силе, направленной на бессиль­ных, — отвечал Судских, памятуя прежние разговоры, где запрещались вопросительные интонации.

— Кто тебе сказал? Бессильных не бывает в природе, а слабые могут ранить больнее сильных. Ты видел таких?

— Наш президент. Против меня он применил силу.

— Правильно сделал, если не сохранил ты гибкость. Судный ангел - это не рыцарь в доспехах из железа. На­пролом ходят только дураки. Там внизу сплошь и рядом «чщенился люд, заважничали мерзкие людишки. Чем ты • чорчил моего любимца?

Я не открыл ему сокровищницу. Выл твой знак.

— Что ты смыслишь в знаках! Храмом отмечено место, к только, а значимость его изуродована людишками, во- юмнившими себя чуть ли не богами. Прежде храмы ста­новились домами моего присутствия, теперь же называ­ются именем посланцев моих — так что, гневаться мне? '.лчем? Я могу испепелить весь род человеческий, но тог- м погибнут и мои чада, пришедшие на землю по моему велению. Они неотличимы даже дня меня. Только некото­рые. Ты, например.

— Я недостоин такой чести.

— Мне решать! Род твой по отцу восходит к первым ариям, пришедшим со мной. Я разыскал тебя, возлюбил и вернул знаки могущества, а ты пошел против моей воли. ' >то я вложил меч в руку твоего президента, я повелел не щадить отсчупников. Он пришел для сражения с Арима- пом, я дал ему такие полномочия!

— Не раскрылась ладонь, не решился отдать несмет­ные богатства в руки грубого человека. Не принесут они пользы.

— А кто тебе велел решать или не решать? Много о себе возомнил. Ты солдат! А он архангел. Да, груб, а вам медузу подавай. И опять плохо: гот не гож, этот плох лю- тишкам. А ему вменялось отсекать искореженное веками. И не ты ли помог ему стать во главе? Разонравился? По­чему вдруг?

— Не вдруг. Он открывался мне постепенно, под ли­чиной овцы оказался обычный волчара. Прозрел я. кому помог. Голодный, гонимый, с повадками зверя. Мы такое уже проходили. Ради матери, раздавленной железным са­погом, я отказался выполнить твое веление. Взгляни сам: он отвел от себя думающих, прочие стали паразитами. В меру сосущие кровь, они дразнят хозяина, отчего он вы­мешает зло на других, а паразиты надежно прячутся в гу­стой шерсти волчары. Впрочем, России, о которой ты яко­бы печешься, чаще всего доставались волки в овечьей шку­ре, но не витязи в тигровой. Странно ты оберегаешь ее.

— Смел. Забыл, как умолял меня вернуть тебе обличье?

— Я и тогда говорил, что невиновен. Я мыслю по- человечески.