Ратники засмеялись, на Ваську отовсюду смотрели дружелюбные приглашающие глаза. И хотя сыт был да и спешил к тому же, наверное не решился бы огорчить воровских ополченцев своим отказом, но от левого крыла полка, где посреди пешцев маячили конные воеводы в золоченых доспехах, скакал отрок прямо к Тупику. Еще издали крикнул:

- Василь Ондреич!.. Слава богу, сыскал. Князь Боброк те ищет, велел немедля к нему ехать - вон он!..

- Ишь ты, сам Боброк кличет, - покачал головой кашевар. - Ну, так поспешай, а вечерять к нам заглядывай.

- Благодарствую, мужички, непременно кулешу вашего попробую.

- Да не грусти о зазнобе-то, боярин, дождется - верно говорю! - крикнул мужик.

"Вон они о чем! - Васька засмеялся, посылая Орлика вслед за отроком. - Я их жалел, а они - меня за жалость мою. Нашел кого жалеть, дурень, - хозяина земли русской, что вышел защищать ее от ворога ненавистного. Нужна ему твоя жалость!"

Боброк, приотставший от великого князя, поехавшего в полк левой руки, ожег Тупика накаленной синевой глаз:

- Где блудишь, сотский? Гляди - снова десятским станешь.

- Дмитрий Михалыч, я ж отпросился у князя Оболенского…

- Я те не Дмитрий Михалыч, нашел крестного!

- Виноват, государь.

- То-то! Он ишь отпросился. А спать кто за тебя должен? Мне сотский теперь нужен - не тетеря сонная.

- Да я ж готов, государь, хоть три ночи…

- Што готов? - сдерживая пляшущего скакуна, Боброк с сожалением глянул на Орлика - такого-то, мол, коня неслуху подарил. - Што готов? Из седла на ходу выпасть? Беги в свой полк. Пообедаешь - спать. Проверю. К закату вместе с Копыто, и кто у тя там еще из сакмагонов, - в княжескую дружину, в большой полк. Беги…

Тупик круто поворотил коня, решив, что в ночь его снова пошлют куда-то.

- Васька!

- Да, государь.

- Страшно?

- Чего страшно?

- Счастлив ты, Васька… А мне, брат, - до жути. Русь ведь стоит за нами - ты глянь!.. Ну, скачи…

"Видно, замотался Боброк", - думал, отъезжая. Шутка ли этакую рать построить да и отвечать за нее головой! Бессчетные тысячи жизней, судьба земли русской - за все он в ответе наравне с Димитрием Ивановичем. Тут либо слава на века, либо на века - позор и проклятье. Страшно… Ни за какие привилегии и богатства не согласился бы Васька взять на себя Боброкову ношу. Чтобы нести ее, надо быть Боброком. До обиды ли тут - пусть за мелочь распушил его воевода.

Вечером Тупик получил от князя Боброка личный приказ: с двумя десятками самых опытных воинов охранять в битве великого князя Димитрия.

В тот день исчез атаман Фома Хабычеев, вместо него в передовом полку русского войска стал седоватый благообразный человек в новой рясе священника - отец Герасим. Утром Фома побывал у великого князя, поведал о своем видении, не зная, что рассказ разбойника Фомы дойдет до одного из монахов-летописцев и тот увековечит имя его лесное, ибо церковь считала достойным памяти всякого, кого небо избрало созерцателем своих знамений. Димитрий внимательно выслушал, перекрестился и теперь лишь освободил Фому от службы разведчика, попросив об ином: словом и примером мужества крепить у воинов стойкость и веру в победу. Он сказал, что небо шлет ему не первый благоприятный знак, были видения и многим другим людям. Князь Боброк ночью выезжал в поле и слушал землю - о жестокой сече и конечной победе русского оружия говорила она ведуну-воеводе. Отец Герасим понимал: рассказ князя надо донести до ратников, они смелее встретят ворога, зная, что небо на их стороне. Двенадцать лесных братьев стали рядом с отцом Герасимом, теперь ими командовал Кряж, назначенный десятским. Днем, как и другие попы, Герасим служил молебны, ходил с кадилом по рядам ратников, наставлял людей на бесстрашие и самоотречение ради земли русской, ибо судьба человеческая в руке божией, а рука эта щедрее к тому, кто без сомнений и страха сражается за правое дело.

Вечером князь Оболенский велел священникам удалиться из передового полка - они станут за войском, куда будут относить раненых и умирающих, чтобы облегчить их страдания, принимать покаяние, давать отпущение грехов. Герасим, однако, остался в полку, готовом во всякий момент встретить удар подошедших к Куликову полю ордынских войск. Тут находилось немало монахов, иные в схимах, но кресты у них прятались под броней, в руках же - щиты, мечи и копья, а чаще - тяжелые шестоперы, ибо слуги божьи горазды действовать оружием, которое насмерть оглушает врага, не проливая его крови. У Герасима - ни щита, ни копья, ни брони, в руке - лишь кадило, на груди - большой медный крест, похожий на тот, с каким встречал он однажды разбойную конницу. Однако надежнее щита и кольчуги его готовы были оградить двенадцать могучих братьев.

На закате князь Оболенский прислал за Герасимом отрока, просил благословить княжескую трапезу и принять в ней участие. Возле шатра воеводы, среди именитых бояр, Герасим увидел два знакомых лица - оба воина в простой на вид, но тщательно отделанной и, видимо, исключительно крепкой стальной броне; поверх остроконечных шлемов надеты черные, вышитые белым крестиком схимы. Один седобородый, роста среднего, глыбоватый и большерукий, с умным лицом и твердым взглядом; другой заметно моложе, лицом похож, но высок, сухощав и плечи - по аршину. Громадная сила угадывалась в его сдержанных движениях, в спокойном, чуть печальном взгляде; казалось, ему неловко среди обыкновенных людей, которых он жалеет и боится покалечить неосторожным жестом. Оба молча поклонились Герасиму.

- Вроде видал вас где-то, а не упомню.

- В Троице святой встречались единожды, - улыбнулся старший. - Я. - Ослябя, это брат мой Пересвет. Послал нас отче Сергий послужить Димитрию Ивановичу, хлеб освященный привезли ему. Да вот в передовой полк и попросились.

- Благослови вас господь, братья. Что святой Сергий?

- Здрав духом и телом, в победе нашей уверен крепко.

Ослябя обернулся, подозвал стройного отрока в чеканенных серебром доспехах.

- Сын мой, Яков. В миру дело мое боярское наследует, ныне же рядом будем в битве. Благослови его, отче.

Приняв благословение, отрок скромно отступил, стушевался среди ратников.

Странные, однако, схимники в обители Сергия Радонежского. Блестящий боярин Ослябя, знаменитый на всю Русь, не достигнув преклонных лет, вдруг оставляет свои поместья, отказывается от почестей и привилегий, которые заслужил мечом и верностью делу Москвы, меняет светскую жизнь на тихое и скромное прозябание монастырского схимника. Вслед за ним уходит в Троицу молодой брянский боярин Пересвет. Этот пока не так знаменит на Руси, но стоит лишь взглянуть на него, чтобы понять: на воинском поприще он, несомненно, превзошел бы Ослябю. Какая нужда погнала этого молодого, не последнего в миру человека от радостей жизни в суровые стены монашеской обители? Правда, Фома слышал, будто Пересвет полюбил княжескую дочь и имел дерзость просить ее руки, чем вызвал гнев своего удельного господина. Княжну в жены захотел средний-то боярин! Оскорбленный Пересвет сгоряча, мол, и постригся в той же обители, где укрылся Ослябя. Так ли было, кто знает? Однако, трижды побывав тайно в Троице, наблюдательный поп-атаман не мог не заметить, сколько там послушников со статью и ухватками профессиональных воинов. И дубовые стены монастыря год от года растут, укрепляются - обитель на добрую крепость уж смахивает. А слышно, Сергий замышляет каменные стены воздвигнуть. Вспомни еще непроходимые леса, облегшие Троицу, - лучшей запасной крепости для московских правителей не сыщешь. Вот и приходит мысль невольная: небесному царю служит Сергий Радонежский или земному? И сам ли он додумался основать обитель в глухих лесах близ Москвы, или направляли его иные мудрые головы в митрах и золоченых шлемах, что в кремле Московском обо всей Руси думают? С чего бы вдруг посыпались на Троицу грамоты с перечнем жалованных земель и деревень, едва занялась ее слава? Далеко умеют смотреть московские государи. Троице еще не раз придется подпирать Москву и крестом, и плечом. Уж теперь сколько таких витязей, как Ослябя и Пересвет, прислали государю монастыри! Все они, особенно те, что на окраинах русской земли, похожи на военные крепости, а братья в них одинаково привычны и к молитвеннику, и к кованой булаве. Пришел час решающего спора с Ордой, и святые обители, отворив ворота, вывели на поле целое войско, до срока укрытое под одеждой безобидных послушников. Отец Герасим дал себе обет: коли уцелеет - пойдет в обитель Сергия, да и сподвижников, кто захочет, возьмет с собой.