Дарья напряженно смотрела на Ваську, он с беспечным видом отмахнулся:
- Что ты, дед? Я к ордынским ханам на сто верст не подъезжал!
Лекарь, кажется, понял:
- Не подъезжал, так и не надо. Ну их к бесу, ханов ордынских, от них чем дальше - тем лучше. Идите, ребятки, в шатер.
Они были одни, отгороженные от целого государства, собранного на поле, тонкими стенками полотняного шатра. Сидели рядом на лавочке, одурманенные то ли близостью, то ли запахами трав и бальзамов в деревянных и глиняных сосудах, забивших все углы шатра. Васька отстегнул меч и кинжал, снял шелом; Дарья пугливо коснулась его железного локтя.
- Сними… Рубаху-то железную сними хоть на час. Поди, и спишь в ней?
- Приходится…
Он сбросил бы кольчугу с удовольствием, но стеснялся несвежей рубашки. Утром, после смены, они выкупались в прозрачной речке Курце, но стиркой заниматься в сторожевой службе недосуг. Дарья, кажется, догадалась, встала.
- Ты посиди, Василий Андреич, я сейчас ворочусь. А кольчугу сними…
У выхода оглянулась, примерилась к его плечам. Васька послушно стащил тяжелую броню, вздохнул, чувствуя неодолимое желание лечь на охапку духовитых трав у стенки шатра и закрыть глаза; вернется Дарья, сядет около и возьмет его руку своей, маленькой и теплой - он бы век так лежал, засыпая и просыпаясь, чтоб только она сидела рядом… Дарья скоро вернулась с простой льняной сорочкой, портками и обертками для ног.
- Надень чистое, - сказала просто. - В битву надо в чистом идти. А свое исподнее оставь, я постираю.
Васька не успел ответить, как она подошла, опустилась перед ним на колени, откинув за спину рукава-крылья летника.
- Дай я тебя разую…
- Что ты! Я сам…
- Дозволь мне, Василий Андреич, - она снизу посмотрела ему в глаза так, словно хотела вся погрузиться в них, взялась за его сапог. Маленькие руки ее были сильными и ловкими. Потом она вышла и вернулась нескоро. Васька успел переодеться в прохладное белье, пахнущее горьковатой травой белоголовником и душицей; чувствовал себя непривычно, неловко и вместе удивительно легко. Дарья внесла сулею с каким-то напитком, деревянную братину с хлебом, солониной и вишней, поставила на дощатый столик; следом заглянула ее подруга, поклонясь, позвала:
- Пожалуй, боярин, умыть руки, - голосок строгий, а темные глаза смеялись, и от этого затаенного смеха Ваське сразу стало свободно и уютно, словно домой заглянул на часок. Вот не думал, не гадал, что посреди воинского лагеря найдет привет и заботу. Отвык уж совсем от этого… Пока плескался водой, приметил: были в лагере и другие женщины, все в темных одеяниях, - может быть, настоящие монахини; были здесь и мужчины-монахи - трое из них неподалеку собирали какую-то странную повозку с высокими бортами. Представил, каким станет этот тихий уголок в тылу войска, когда начнется сеча, и поспешил отогнать видение. Ему случалось бывать в походной лечебнице после сражений, когда мертвые убраны, раненые перевязаны, и все-таки не мог долго выдержать. Как же она-то?..
Вышла Дарья, подала вышитую льняную ширинку. Подруга, раскачивая в руке пустой кувшин из-под воды, нараспев сказала:
- Дед говорит - ты ему нынче не понадобишься, а мне велел посмотреть, чтоб вас не тревожили. Да вы закройтесь, там ремень изнутри застегивается.
Тупик засмеялся, Дарья покраснела.
- Мы копьем подопрем полог-то, вернее будет. Спасибо за водичку ключевую, касатка, а боярином меня больше не зови. Василий Андреич аль просто Васька - и все тут.
Когда сели рядом на лавочке за деревянный неструганый стол, Дарья дрогнувшим голосом сказала:
- Только в железе тебя и видела доныне. Думала, ты и под кольчугой-то железный. - И вдруг, словно жена, взяла его руку и поцеловала.
Одолев смущение, он осторожно обнял ее за плечи, притянул к себе, она не противилась, вздрагивала под его горячей рукой, и он стал так же осторожно целовать ее косы, щеки, нос, пока нечаянно не коснулся губ…
Это необъяснимо: чужая, почти незнакомая девушка - словно его родная кровинка, его неотделимая половина - навеки. "Это потому, что я спас ее", - говорил себе Васька и не верил. Ведь скольких ему спасать приходилось!.. Вся послушная его рукам, она попросила:
- Не надо, Вася, не надо, будет…
- Людей боишься? - спросил он шепотом.
- Не боюсь я никого. Сюда не войдут, да и чего мне бояться с тобой! Я за тебя боюсь… Молюсь я за тебя, Васенька, всегда молюсь и теперь… Коли случится что с тобой - прокляну ведь себя, жизни лишу, коли по слабости моей девичьей на тебя беда какая падет. Твоя ведь я душой и телом, поклялась перед господом ничьей не быть, кроме как твоей, и сдержу клятву до смерти.
Он молча целовал ее, изумленный и немножко испуганный этой ее клятвой, она гладила его кудри и тоже молчала, пока чей-то громкий голос снаружи не пробудил обоих от сладкого полусна. Тогда она стала угощать его, сама налила в ковшик меду шипучего, присланного главным лекарем из его собственного запаса, - для знаменитого разведчика ничего не жаль. Васька уговорил девушку пригубить из того же ковшика, разломил надвое крупное краснобокое яблоко - дар жителей села Монастырщины и, потягивая хмельной бодрящий напиток, попросил Дарью рассказать о ее мытарствах. Дарья увлеклась, не замечая его мрачных глаз, пока не спросил жестко, тем голосом, какой слышала она однажды на коломенской дороге:
- Этот Бастрык, он в войске?
- Не знаю, Вася… Говорят, сгинул с какой-то иконой, - видно, очень дорогая была.
- Жив буду - сыщу. Всем своим другам накажу о нем по Руси спрашивать.
- Да бог с ним, Вася! - девушка огорчилась, что своим неосторожным рассказом расстроила дорогого гостя. - Что он нам теперь?
- Сыщу! - Тупик сжал кулак. - За насилие над тобой он мне ответит. Зверь! Мыслимое ли дело женщину силой брать? Басурманы и то вон не каждый ныне на такое идет. А наших государь велит на месте казнить за насилие. Пока жив, искать буду его.
- Ты где теперь? - Дарья хотела увести гостя от неприятного разговора. - Опять, поди, впереди войска станешь?
- Теперь-то я, Дарыошка, у Христа за пазухой. Кончилось мое удальство: при государе буду, в дружине его посередь большого полка.
- Ой ли? Не верится мне.
- А ты поверь, - Тупик улыбнулся, придав лицу безмятежность, но тревога в глазах девушки не растаяла - она не поверила ему, а он и сам не ведал, сколь близок был к истине. Отодвинул ковш, притянул к себе Дарью, крепко и долго поцеловал, поднялся из-за стола.
- Уже уходишь?
- Пора мне, касатка. Князь отпустил лишь до полудня.
В глазах ее навернулись слезы, он взял ее за плечи, высушил губами влажные васильки, отстранил, словно стараясь надолго запомнить, оглядел всю - от золотистой макушки до простых сыромятных сапожек, обшитых по косо срезанному верху полоской голубого сукна, задержал взгляд на их складчатых подъемах, где в мягкой гармошке рубцов таились пылинки бессчетных верст, которые судила этой девушке судьба-мачеха, опустился и прижался лицом к ее коленям.
- Милые ноженьки, страшно мне подумать, сколько прошли они. Так неужто им еще мерить пути невольников? Нет, Дарьюшка, лучше мы все тут поляжем.
- Не надо вам помирать - вы лучше побейте Мамая.
Она обняла его голову и первый раз сама поцеловала густые Васькины кудри.
- Я одно поле под Москвой знаю, - тихо заговорил он. - Оно все васильковое, что глаза твои - синь ненаглядная… Как воротимся из похода, пойдем туда вместе? Есть поздние васильки, они долго цветут.
Она не ответила, теснее прижимаясь к нему.
- …И будет у нас дом свой, и детки малые будут - как те васильки, веселые да синеглазые. В рожь забегут - потеряются.
Она засмеялась.
- …Пойдешь ты за ними, станешь искать - да и сама сгинешь, то-то беда! Золото да синь во поле широком, как искать стану вас, любых моих?
Она смеялась, все крепче прижимаясь, и Васька был счастлив: хоть теперь, на миг единый, пусть не в яви, а в думах одних, может подарить этой горькой девчонке и поле с васильками, и дом свой, и деток непослушных - самое что ни есть счастье человеческое, больше которого по всем землям ищи - не сыщешь. Дарья смеялась - это было его счастье, краткое, как вздох, но счастье. И первый раз она говорила, смеясь:
