— Значит, акупунктура отпадает, и в любом случае она скорее помогает от мигрени. Зато мезотерапию многие очень хвалят. Раствор ферментов вводят прямо в жировые отложения, и они исчезают.

— Послушай, я не знаю средства, которое бы заставило исчезнуть хотя бы пятно от кетчупа.

Беллини вздыхает; я слышу, как она вычеркивает два пункта из своего списка.

— Ладно, а что ты скажешь насчет температурного воздействия?

— Да, если это душ, и нет, если это танцы, — отвечаю я.

— Можно подумать насчет термообработки. Это — новое изобретение. Прямо через твою кожу посылают радиоволны. Впрочем, иногда бывают ожоги.

— Я бы примирилась с ожогами, — бесстрашно заявляю я. — Но радиоволны? Не хочу, чтобы меня прослушивали.

До меня снова доносится черканье карандаша.

— Есть еще кое-что, — неуверенно говорит Беллини. — Не знаю, правда это или выдумка. Я слышала тут об одной женщине, она работает в косметическом центре. Попытка не пытка — давай встретимся завтра. Ее называют Заклинательницей целлюлита.

Из центра я еду в Сохо — для меня это все равно что экзотические выходные в Париже. Там, где я работаю, сплошные небоскребы, а в этом районе — кругом очаровательные бутики, кафе на свежем воздухе и богато одетые женщины, щеголяющие пакетами с логотипами дорогих магазинов. Основной приманкой здесь всегда были художественные салоны, но, поскольку арендная плата чересчур высока, большинство из них уступили место дизайнерским магазинам. Теперь искательницам красивой жизни, которые приезжают сюда, больше не приходится делать вид, что Шагал им интереснее, чем Шанель. Избавившись от необходимости проходить по двадцать кварталов пешком и на шпильках, направляясь к очередной Мекке художников, они избавились от необходимости натужно отпускать глубокомысленные замечания.

Я снова смотрю на адрес, который дала мне Беллини, и шагаю по направлению к пресловутому центру, который располагается рядом с невероятно дорогим магазином сыров. Очень удобно. Можно съесть кусочек сыра камамбер (за тридцать долларов), а потом зайти в соседнюю дверь и избавиться от лишнего жира до того, как он успеет осесть на бедрах.

Я нерешительно вхожу. А здесь очень уютно! Если я не ошибаюсь, изящная женщина, сидящая на кушетке в углу, это Линда — Линда Евангелиста. Она листает «Вог» — возможно, ищет свои фотографии и размышляет о красоте.

Поскольку Беллини еще нет, я сажусь напротив Линды. На ней узкие джинсы, свитер и сапоги на высоких каблуках, отороченные мехом. Шикарно и эффектно. Я столько лет разглядывала фотографии Линды в журналах и на рекламных плакатах, что на секунду мне кажется, будто мы подруги.

— И кто заплатил вам десять тысяч долларов на этот раз, чтобы сегодня утром вы согласились вылезти из постели? — интересуюсь я, перефразируя ее знаменитое высказывание о том, в какую сумму обходится приглашение Линды на съемки.

Она отрывается от журнала и смотрит на меня ледяным взором. Взгляд супермодели. Я уже буквально вижу нас закадычными подругами, вместе снимающими летний домик в Нантакете.

— Простите, — говорю я, пытаясь нащупать почву под ногами. Я не хотела напоминать о столь неприятных вещах… Одна глупая фраза — и это все, что люди о вас помнят.

Входит Беллини, бодро машет мне рукой, подходит и, наклонившись, театральным шепотом, который разбудил бы даже тень отца Гамлета, сообщает:

— Мне кажется, я вижу Кристи Тарлингтон.

— Это Линда Евангелиста, — самодовольно говорю я.

— Да, ты права. Интересно, кто заплатил ей десять тысяч долларов на этот раз, чтобы сегодня утром она согласилась вылезти из постели? — спрашивает Беллини.

Линда отбрасывает «Вог» и решительно идет к двери. Очевидно, ни за какие деньги она не согласится сидеть с нами в одном помещении. Я полагаю, мы обидели ее сильнее, чем можно было бы предположить, потому что через окно нам видно, как она направляется прямо в магазин сыров.

— Линда, не делайте этого! — восклицаю я, приоткрывая окно. — Вы по-прежнему такая красивая! Курите! Пейте! Только не ешьте сыр, пожалуйста! Обещайте, что вы не будете есть сыр!

Беллини подбегает ко мне. Я уверена — чтобы оттащить меня от окна! Но вместо этого моя подруга тоже высовывается на улицу.

— Линда, вернитесь! Неужели у вас и вправду целлюлит? Неужели у таких худеньких, как вы, бывает целлюлит?

И мы дружно корчимся от смеха.

— У нее не может быть целлюлита, — говорю я. — Наверное, она пришла сюда полистать журналы.

— Вовсе не обязательно, — возражает Беллини. — В конце концов, все женщины — сестры.

— И нас роднит целлюлит?

— Это ненадолго.

Моя очередь — следующая. Служительница проводит меня в соседнюю комнату. Я настаиваю, чтобы Беллини пошла со мной и оставалась рядом до конца. Совсем как тринадцатилетняя девочка на первом свидании, я не собираюсь проходить через это в одиночестве. Женщина протягивает мне белое трико и велит переодеться. Сама Заклинательница целлюлита будет здесь с минуты на минуту.

Когда она уходит, я рассматриваю трико. Оно такое же вызывающее, как и трусики «танга» в салоне загара. Я не носила трико с тех пор, как изображала танцующее деревце на Празднике весны во втором классе. В тот день я упала, запутавшись в собственных ветвях, и решила оставить многообещающую балетную карьеру навсегда. Со времен моего детства форма трико (и форма моего тела) претерпела значительные изменения.

— И как мне это надеть? — спрашиваю я, натягивая трико до колен — выше не получается. — И что это вообще такое?

— Специальный костюм, который оказывает давление на тело, — отвечает Беллини, заглядывая в инструкцию, оставленную служительницей. — Он способствует очищению клеток и стимулирует лимфодренажную систему.

— Остановив кровообращение?

— Как бы то ни было. Кроме того, эта штука опробована в НАСА.

Я морщусь и снова принимаюсь затягиваться. Конечно, в этом трико я буду выглядеть стройнее, потому что из моего тела выйдет весь воздух. Кое-как затолкав внутрь бедра и ляжки, я начинаю извиваться, чтобы просунуть руки в узкие рукава. Наконец я одета. Упакованная, как сосиска, я забираюсь на покрытый кожей стол и разглядываю всякие зловещие устройства, развешанные вокруг. Мне очень хочется удрать отсюда со всех ног, но я не могу двигаться. Возможно, в этом и заключается истинное предназначение трико.

— Что это такое? — спрашиваю я, указывая на некое жутковатое приспособление, снабженное всасывающими трубками. — Похоже на старый пылесос.

— Ничего подобного, — отрывисто отвечает ломкий голос.

Я оборачиваюсь и вижу одетую в черное фигуру. В этой женщине едва ли есть метр шестьдесят росту, но она как будто заполняет всю комнату благодаря огромной, вьющейся рыжей шевелюре и развевающейся черной накидке. Понятно, что прибыла Заклинательница целлюлита.

Она щелкает несколькими переключателями и, когда машина начинает гудеть, угрожающе приближается ко мне с толстым вибрирующим шлангом в руках.

— Э… а не могли бы вы сначала объяснить мне, что собираетесь делать? — спрашиваю я, высокообразованный потребитель услуг. Впрочем, если бы я действительно была высокообразованным потребителем, то едва ли находилась сейчас здесь.

— Ш-ш. Прекратите рассуждать и просто верьте, — говорит она.

— Мы верим, — отвечает Беллини, пытаясь поддержать меня. — Да и как мы можем не верить, ведь вы же Заклинательница целлюлита?

Она взирает на Беллини в явном раздражении.

— Заклинательница? Еще никто не называл меня так в лицо. У меня есть рекомендации. Серьезные рекомендации от медиков.

— Кто вы по профессии? — спрашивает Беллини, слегка обеспокоенная тем, во что она меня вовлекла.

— Ветеринар.

Нет, у меня все же есть самоуважение. Ведь эти слова не значат, что она считает меня свиньей?

— В этом нет ничего странного, — говорит она, приближая насадку шланга к моему бедру. — Эта процедура называется эндермологией, она зародилась как интенсивный массаж для больных лошадей. А потом мои многоуважаемые коллеги увидели изумительный побочный эффект. Ни у одной из лошадей нет целлюлита.