Чем обычно? Беллини хватает меня за руку и тащит внутрь; я замечаю, что ее кожа по сравнению с моей кажется шоколадной. Если учесть, что на дворе октябрь и уже неделю идет дождь, то легко можно понять: моя милая Беллини не из тех, кто предпочитает загорать «без солнца».

Я стою на заднем плане, пока Беллини разговаривает со служащей.

— Они примут нас сейчас же, — взволнованно сообщает она, возвращаясь, как будто попасть в салон искусственного загара в девять часов вечера так же трудно, как и сфотографировать Мэри-Кейт Ольсен за обедом.

— Хорошо, — со вздохом отвечаю я. — И во что ты меня втянула?

— Тебя обработают шикарным лосьоном. Ты будешь сиять, как лабрадор. Всего пятнадцать минут, а эффект сохраняется неделю. Ну, пять дней! — Беллини мнется. — Но уж за два дня я ручаюсь.

— Отлично. Чего мне больше всего хочется, так это сногсшибательно выглядеть, особенно сегодня, когда я буду спать одна, — говорю я, соглашаясь на ее предложение. Вы можете подумать, что после нашего похода в оперу я стала осторожней относиться к идеям Беллини? Ничего подобного. Пусть моя кожа приобретет хоть оранжевый оттенок, все равно ни один мужчина больше не увидит меня обнаженной.

Беллини исчезает за дверью, указывая мне на соседнюю кабинку:

— Приготовься!

Я нерешительно вхожу в комнату, выложенную белым кафелем, с яркой лампой на потолке.

На крючке висит легонький халатик и что-то вроде эластичной ленты. Я подношу ее к свету и рассматриваю со всех сторон, пытаясь понять, каким образом надевается эта штуковина, состоящая из крошечного бумажного треугольничка спереди и узенькой тесемки сзади. Или наоборот. Я никогда не носила «танга» и теперь понимаю почему. Каким бы образом это ни надевалось, чувствовать себя я буду странно.

Я снимаю платье и изо всех сил стараюсь повесить его поаккуратнее, а потом вступаю в борьбу с непонятными трусиками. Осторожно переступив ногой, я натягиваю эластичную ленту и обнаруживаю, что бумажный треугольник, призванный щадить мою стыдливость, каким-то образом оказался на моем левом бедре. Очень предусмотрительно. Я всегда немного стеснялась своего целлюлита, но мне кажется, что этот лоскуток должен прикрывать несколько иное место.

Стянув с себя загадочное облачение, я пытаюсь распутать перекрутившиеся тесемочки, когда мой специалист стучит в дверь и входит, не дожидаясь позволения. Должно быть, она проходила курс обучения у моего гинеколога — у него такая же привычка.

Она широко улыбается. Высокая, даже величественная женщина, с изумительным цветом кожи. Или она родом с Ямайки, или же это просто ходячая реклама фирмы.

— Меня зовут Дениза. Вы готовы? — спрашивает она, берет загадочные трусики, придает им нужный вид и вручает мне, затем критически оглядывает свое творение и слегка поправляет их. — Вы ведь не хотите, чтобы загар лег неровно? — говорит Дениза, как будто мне предстоит выставить свой незагоревший лобок на всеобщее обозрение.

Она приносит из коридора тяжелую металлическую емкость с насадкой. Надеюсь, там не пестициды. Судя по всему, емкость наполнена каким-то сильнодействующим средством, потому что Дениза надевает респиратор, закрывая нос и рот. По крайней мере одна из нас надежно защищена. Она не решается даже понюхать то, чем будет поливать мое лицо и тело. У меня не будет рака кожи от лежания на солнце. Но зато может вырасти третий глаз.

— Какой цвет вам бы хотелось? — спрашивает Дениза, возясь с насадкой.

— Что-то вроде вашего, — отвечаю я, любуясь ее гладкой, без малейшего изъяна, кожей.

— Мне кажется, шоколадно-коричневый будет для вас темноват, — тактично возражает она. — Я бы посоветовала беж.

Забавно, но именно этот оттенок посоветовал нам маляр для моей гостиной. Неужели при взгляде на меня в голову не может прийти светло-зеленый?

Дениза дает последние наставления, и прежде чем я успеваю их осознать, уже стою перед ней, и на мне нет ничего, кроме крошечных трусиков, которые вдобавок съезжают. Ноги широко расставлены, руки вытянуты в стороны — я чувствую себя преступницей в ожидании личного досмотра. Трудно представить, что я на это согласилась, — ведь здесь даже нет полицейского с пистолетом, приставленным к моей голове. Простите, офицер, мое преступление состоит лишь в том, что у меня слишком бледная кожа.

Очевидно, мы собираемся исправить это непростительное упущение немедленно. Дениза подходит ко мне со шлангом, и мои ноги окутывает легкий туман. Щекотно, но я изо всех сил стараюсь не хихикать. Красота требует жертв. Дениза водит шлангом вдоль моего тела с придирчивостью истинного художника — как некий современный Микеланджело, отделывающий своего Давида. Должно быть, именно так и кажется Денизе.

— Желаете небольшую коррекцию фигуры? — спрашивает она. — Бедра будут казаться стройнее, а ягодицы — чуть меньше.

Я так и представляю себе, как она вытаскивает из кармана долото.

— Давайте режьте, — говорю я.

Дениза смеется.

— Все дело в наложении тени. Одни участки я сделаю чуть темнее других. Получится оптическая иллюзия.

— А с моим носом вы можете сделать что-нибудь подобное?

— У вас замечательный нос, — отвечает она. — Я работаю исключительно с бедрами.

Дениза поджимает губы и сосредоточивается на той части моего тела, которой прежде никто не уделял достаточно внимания. Закончив, она говорит, что теперь займется лицом. Я должна закрыть глаза и задержать дыхание.

Пытаясь следовать инструкции, я зажимаю нос пальцами, как будто собираюсь прыгать в воду.

— Лучше не делайте этого, — советует Дениза, — если не хотите, чтобы получился узор.

Я убираю руку, и она включает пульверизатор на полную мощность. Очень быстро мое лицо, шея, уши, руки, грудь, спина и ноги приобретают приятный оттенок — Дениза работает на редкость ловко. Интересно, стал бы Вуди Аллен возражать против моего загара так же, как он противился показу «Унесенных ветром» в цвете?

Дениза убирает снаряжение и ободряюще машет мне рукой.

— Постойте пятнадцать минут спокойно, — говорит она и уходит.

Мне удается простоять на месте две минуты (для меня это рекорд), а потом я подхожу к большому зеркалу. Да, это по-прежнему я — только темнее и красивее. Я выгляжу довольно-таки сексуально. Впервые в жизни я приобрела некий блеск, пусть даже министерство здравоохранения выскажет свой протест.

Я брожу по комнате еще десять минут, одеваюсь и выхожу в вестибюль, где мы с Беллини обмениваемся радостными взвизгами. Мне так хорошо, что я даже не против отправиться куда-нибудь выпить, хотя и настаиваю, что «О'Мэйли» теперь нас недостоин.

В изящном баре отеля «Сан-Регис» мы садимся на высокие табуреты, и я разглядываю свои поблескивающие, медового оттенка, ноги, наслаждаясь тем, как они переливаются. Надеюсь, загар не выцветет на коленях. За короткий промежуток времени я успеваю выпить два мартини и улыбнуться какому-то мужчине. Я чувствую себя такой счастливой, что решаю каждую неделю наведываться в этот салон.

Когда переваливает за полночь, я уже без сил, но Беллини не собирается уходить. Я извиняюсь, иду в туалет, мою руки и брызгаю холодной водой себе в лицо. Беллини влетает следом и тихонько взвизгивает.

— Ты умываешься? — ужасается она. — Так ведь краска должна сохнуть в течение суток!

Я беспомощно смотрю в зеркало. Боже праведный! Мое лицо все в белых полосках. А с моих рук в раковину течет темная вода.

— И что… мне теперь делать? — Я разглядываю свои девственно белые ладони.

— Возьми тональный крем! — вздыхает Беллини.

— Если можно добиться нужного цвета при помощи обыкновенного крема, зачем мы сделали это? — со стоном выдыхаю я и пялюсь на свое пятнистое лицо. — Красотка…

— Взгляни на обратную сторону медали, — великодушно призывает Беллини — женщина, которая приняла бывшего заключенного за потенциального супруга. — По крайней мере у тебя нет солнечных ожогов.

На следующее утро в офисе я периодически украдкой смотрю на себя в зеркальце, пытаясь понять, на кого я похожа больше: на енота или на Майкла Джексона в юности? Наконец мне удается переключиться на нечто еще более отвратительное — на моем столе лежит скоросшиватель, набитый фотографиями. Я быстро просматриваю их. Обнаженная женщина. Обнаженный мужчина. Они же — в постели.