— Фактически он отправляется туда ради меня. Надеется там сосватать свою сестренку.
— Что?.. Ну продолжай же… Оставаться в неизвестности для меня мучительно!
— Если все пойдет нормально, — приободрилась Присцилла, — то к весне я стану женой богатого человека. Разве это не волнующая перспектива? Я буду дамой светского филадельфийского общества!
— О черт побери! Ну и простушка же ты! Ведь Джеймс еще даже не выехал! Ты что, воображаешь, будто он зайдет в некий магазин и подберет тебе богатого мужа?
В голосе Миген все резче звучала обида, она вскочила и стала ходить взад-вперед по толстому восточному ковру. Ох как она злилась на Джеймса Уэйда! Присцилла была глупенькой, дабы понять все, но Миген-то знала, что брат успел растранжирить состояние Уэйдов после смерти их отца. Джеймс не ограничивал свои расходы на выпивку и сигары, картежную игру и путешествия, исходя из некоего предположения, будто поместье «Зеленые холмы» может приносить доходы вечно и само по себе, без каких-либо затрат и вложений. А теперь он намеревался продать свою сестру точно так же, как уже распродал ценные картины, дорогих лошадей и богатую землю.
— Боже мой, Миген, ты ведь знаешь, что Джеймс сделает для меня все! Он считает, я должна занять в обществе положение, достойное моей красоты. Разве это не сладостные речи любящего брата?
— Они слаще того, что я способна переварить, — проворчала Миген и посмотрела в изумрудного цвета глаза своей подруги. — Ты действительно счастлива? Ты хочешь выйти замуж за незнакомца?
— Джеймс не выберет человека ниже нашего круга. Кроме того, есть более важные вещи, нежели любовь. Я не знала, что ты так романтична. — Присцилла взглянула на бриджи Миген и ее буйные локоны. — Не удивлюсь, если в тебе проснулась ревность. Я бы не отклонила ни одного предложения о браке из тех, которые ты на днях получила.
Миген напряглась и стала похожа на готовящегося к прыжку котенка. Густые черные ресницы почти прикрыли ее сузившиеся глаза.
— Я могла бы тебе привести десяток аргументов, и каждый, несомненно, заставил бы тебя упасть в обморок. Но многолетний опыт научил меня, что ничто не способно преодолеть броню твоей восхитительной прически и проникнуть в твой мозг.
Порой мне кажется, что у тебя и в голове только рыжие локоны.
Ответ Присциллы, неизменно терпящей поражения в подобных словесных дуэлях, был робок и осторожен:
— Я прощаю эту грубость, которую, вероятно, можно оправдать твоим горем. Ты даже не замечаешь, как люди интересуются тем, что ты намерена делать теперь, когда твои мама и папа.., ушли. — Она вздохнула и печально покачала головой.
Долив себе чаю, Миген снова опустилась в кресло и возмущенно спросила:
— Что это должно означать? Разъясни-ка, моя умница!
— Ты, конечно, понимаешь, что не можешь оставаться здесь… одна…
— Не имею представления почему! Почти всю свою жизнь я провела одна. Кроме того, «одна» — понятие довольно отвлеченное, поскольку в нашем доме больше слуг, чем пальцев у нас с тобой вместе на руках и ногах. Далее… — Она со злостью хлопнула по столу изящным кулачком. — Далее. Это только мое дело, и оно никого не касается!
— Ты, Миген, так глупа! Неужели предполагаешь, что тебя никто не замечает? Семнадцатилетнюю девушку? Ведь мужчины тебя не обходят вниманием. Ради себя, дорогая, тебе следует начать заботиться о своем будущем! О муже…
— Не вмешивайся в чужие дела!
— Миген! — Милое личико Присциллы зарделось. — Даже Джеймс беспокоится о тебе. Он уже подумывает, что после моего отъезда из усадьбы ты смогла бы переехать к нам…
— Ни в коем случае! — вскочив на ноги, взорвалась Миген: на мгновение показалось, будто вокруг нее смыкаются обшитые модными панелями стены, и ее охватило отчаяние. — Почему вы не можете оставить меня в покое? Конечно, лишь потому, что у меня иные представления о жизни и счастье, вы окрестили меня неудачницей и вздорной личностью!
Присцилла удивилась, увидев засверкавшие в глазах подруги слезы. И хотя ничего не поняла из того, что говорила Миген, тем не менее на нее это произвело впечатление.
— Мне очень жаль, что я такая плохая хозяйка, но.., духота в комнате сводит меня с ума. Мне до захода солнца просто необходимо еще раз проехаться верхом. — Гнев Миген испарился; она снова была полна бурной энергии и быстро наклонилась, чтобы поцеловать Присциллу в щеку. — Я прикажу подать тебе еще чаю и пирожных. Пожелай от моего имени Джеймсу… успешной поездки.
С этими словами Миген умчалась на кухню, где дала Флоре соответствующие указания. Старая повариха последовала за ней до двери, вытирая грубые руки о белый фартук, и долго смотрела вслед бежавшей через сад Миген.
— Тяжелые времена уже приближаются, — пробормотала Флора. — Господи, что же станет с моим маленьким смеющимся беби?.. Когда-то ведь она должна повзрослеть! Неужели в этом уродливом мире нет места для такой чистой и беззаботной пташки?..
Глава 2
В конце января площадь Франклина, как и вся Филадельфия, была прикрыта тяжелыми хлопьями мокрого снега, но в только что отстроенном трехэтажном библиотечном крыле было сухо и уютно. Сегодня Бенджамин Франклин, государственный деятель, философ и естествоиспытатель, один из авторов Декларации независимости и Конституции Соединенных Штатов, почувствовал себя лучше и, одевшись, пил там чай со своей дочерью Сэлли Бэче.
Библиотека отражала его личность в большей степени, нежели весь дом, так как была своеобразной выставкой его изобретений, значительная часть которых постоянно использовалась.
Например, самый последний камин, сооруженный по чертежам Франклина, сейчас равномерно излучал тепло. Рядом лежало новое приспособление, с помощью которого доктор мог взять книги с верхней полки.
Ему было восемьдесят три года. Выглядел он болезненным и осунувшимся, но тем не менее, как всегда, чуть настороженным и уверенным в себе. Постоянная боль в желчном пузыре вынуждала Франклина принимать большие дозы настойки опия, однако он хорошо владел собой. Сегодня его настроение было лучше, чем всегда.
— Вот это, Сэлли, воистину настоящий чай! Позаботься, чтобы чайник был полон к приходу Лайона. Ему захочется согреться.
— Чаем? — с сомнением переспросила Сэлли.
— Ей-богу, ты права! — Отец рассмеялся. — — А бренди есть?
— Ждет внизу на подносе, — ответила она.
— Вот это хорошо.
Доктор отпил глоток чаю, внимательно рассматривая вступившую в средний возраст дочь. Белый домашний чепец и выбивающиеся из-под него пушистые с проседью локоны, обрамляя лицо, придавали ему свойственное всем Франклинам доброе и теплое выражение.
— Ты выглядишь усталым, — заметила она. — Не чувствуешь боли? Хочешь прилечь?
— Нет-нет! Я просто задумался о Лайоне. Ты помнишь тот первый вечер, когда он пришел сюда?
— Ну а как же? Позапрошлым летом, не так ли? Мне припоминается, что в тот день шел дождь и было очень тепло, а ты наверху приводил в движение педальный вентилятор…
— И был «голым как беби»! — добавил он, счастливо улыбнувшись. — Никогда не забуду этих слов Лайона. То был первый день работы Учредительного конвента, обсуждавшего проект конституции. Из-за грозы я остался дома, и Лайон в тот вечер пришел сюда вместе с делегатами, чтобы рассказать мне о заседании.
— Правильно! И скоро он стал одним из делегатов. В то время это казалось странным.
— Он только что вернулся тогда из стран Востока с великолепным грузом. Я буквально протолкнул его на конвент еще до того, как он понял, что произошло. Но все, слава Богу, обернулось хорошо. Лайон стал моими глазами и ушами в те дни, когда я не мог посещать заседания. Держу пари, что обретенный им опыт повлиял на него только положительно.
— На Лайона Хэмпшира? — насмешливо спросила Сэлли, поднимаясь из кресла. — Конечно, он очарователен. Но у меня создалось впечатление, что Лайона больше интересуют авантюры, женщины и деньги!
В ответ на эти слова в дверях раздался цинично звучащий голос:
