Судских угрюмо усмехнулся и ничего не сказал, зато Гречаный прямо вспыхнул:

— Олег, оставь фауну в покое. Есть что сказать, говори.

— Я уже сказал, а детали Бехтеренко додумает. В чем смысл кампании? Верующие считают свою Церковь истинно православной, за это прощают ей анахронизм, а самое время сказать: в борьбе за первопрестольность святые отцы ничем не брезгуют, как любой средневековый орден. Доходчиво? А по осени к выборам можно считать цыплят, оперившихся с вашей помощью.

Гречаный оттаял, обдумывая ход.

— Дельно, — сказал он. — Но это открытая война с Церковью.

— Не думаю. При неопровержимых документах попы пилюлю проглотят, с обидой, разумеется, на светскую власть, позволившую вмешаться в их автономию писакам-журналис-там. Они ведь отстаивают непререкаемый авторитет, чего дав-ным-давно нет.

— Эх, Игорь Петрович, — аккуратно подъезжал к Судских Гречаный со щепетильным вопросом, — а шутки ради, кого Господь поддерживает? — Его кивок наверх был вполне серьезным.

— Никого, — без обиняков ответил Судских. — Станет Всевышний осуждать коричневых москитов в угоду лесным муравьям, что ли? Есть добро и зло. Уничтожение любых тварей — зло. Мирный исход предпочтительнее и предопределен. Попробуйте взглянуть на Землю из космоса. Здесь могут идти войны, греметь катастрофы, а планета летит по своей орбите и летит.

— Почему же ты рассказывал, что Гитлер и Сталин неплохо устроились, а Хрущев с Борькой-аликом размазаны напрочь? — возразил Луцевич, уточняя позиции.

— Гитлер и Сталин превращали иллюзию в реальность путем селекции особей — нацизм это и панславизм, и Богу это угодно потому, что он сам занимался селекционным отбором, создав вначале всех людей, а затем затеяв эксперименты с Адамом. Позже Он Адамово семя уничтожил, оставив каждой твари по паре для нового эксперимента, но без вмешательства со стороны, проще говоря, махнул рукой на все человечество. А Хрущев и Ельцин из-за собственного скудоумия заведомо сеяли семена зла, за что Всевышний наказывает особо жестоко. На людей он рукой махнул, но вотчину за собой оставил.

— Ого! — не сдержал эмоций Гречаный.

— Что «ого»? — без особого энтузиазма спросил Судских. — Гитлер и прочие тираны до и после не стеснялись переть на красный свет ради превосходства своей идеи над иными, своей расы над чужой, что ведет к диктату де-юре и единоверию де-факто. С такими Бог. Вожди ложные чаще всего продолжают политику истинных до поры. Они разуверились в ней ранее, поскольку чаще всего были приспособленцами. Это являлось торможением на пути к единоверию. Хрущевская оттепель — и возврат к косности, горбачевская перестройка — и ГКЧП, ельцинская бравада — и возврат коммунистов. За подобными деяниями стоит дьявол, надеяться им на Божьи милости не дано, а народы, призвавшие ложных вождей, наказуемы. Наказуемы и россияне, если позволят вернуть себя на пройденный путь.

С искренним изумлением Гречаный и Луцевич выслушали Судских и переглянулись.

— Не считайте меня спятившим, — понял он. — Я был там и не хочу больше служить вождям ложным.

— А кому? — сдержав дыхание, спросил Гречаный.

— Богу. Мой Бог — Россия.

— И слава Богу, — одновременно перевели дух оба. — Нашего полку прибыло.

Гречаный спросил:

— Может, со Смольниковым поработаешь?

— Как-то не с руки идти к бывшему подчиненному, — без обиды, но веско возразил Судских. — Я стал пятым тузом в колоде. Теперь вот крапленым. Я сам определюсь, — заверил он.

С ним не спорили: сначала он должен выздороветь. Попросится куда-то — помогут.

В своем добровольном заточении Судских обдумывал позицию Гречаного. С противной стороны выступала все та же шайка приспособленцев от политики ли, от рэкета ли, от моральных уродов — все едино: Россию считали куском пирога, полигоном для своих корыстных целей. Казаки — еще не вся Россия, понимал он, а без признанных лидеров, без соратников завоевать доверие россиян сложно. Гречаного стали принимать за добра молодца: приехал на лихом коне, освободил от нечисти — поклон до земли, и давай; дальше мы сами разберемся. Стало раздражать россиян и казацкое вмешательство повсюду. Зрело недовольство, их особый статус был бельмом на глазу, требовали вернуть МВД утраченные права.

Судских решил действовать.

Спустя неделю после их встречи появился сенсационный материал в «Гражданской газете» за подписью «Обозреватель» о тайне партийных денег. С разъяснением выступал сам Воливач: никакая это не тайна, он лично сохранил России миллиарды, о чем знают те, кого россияне хотят видеть своими лидерами, а его, Воливача, заслуги известны, он чист перед ними. Залп оказался холостым.

Второй материал о расследовании дела с ракетами на «Аделаиде» вовсе выглядел пасквилем на порядочных людей.

Третий материал о подпольной деятельности церковных митрополитов породил возмущение. Читатели хотели знать, кто скрывает авторство за подписью «Обозреватель».

«Наш всероссийский сумасшедший, — тотчас пояснили Воливач и Лемтюгов. — Неймется генералу Судских».

Требовали суда над ним, Воливач ответил: на больных не обижаются.

Гречаный сознавал, что с каждым днем его позиции становятся шаткими и надежд на улучшение нет. В который раз россияне предали забвению своих спасителей. В который раз тень ползучего бунта накрыла Россию…

До выборов оставалось три месяца.

Неожиданное происшествие заставило насторожиться враждующие стороны: простудился и в три дня угас патриарх. Ни у кого не вызывало сомнений о единственном преемнике патриаршей митры, и сам Ануфрий при живом владыке открыто примерил патриаршие одежи, любуясь митрой на своей голове.

Вызов к владыке он воспринял уже ненужной обузой, с раздражением: не хотелось перед торжественным обрядом бередить душу былыми проступками: а владыка не преминет попенять ему, постращать на будущее. Ну зачем это? Господня воля на то: один возносится к престолу Всевышнего, другой занимает престол усопшего. Свят, свят, свят…

Ануфрий шел к патриарху через силу.

Колючие глазки встретили его с порога опочивальни. С киота предостерегающе грозно караулил Ануфрия острый зрак Спаса-нерукотворного. Он смиренно опустил свои.

— Я не за тем позвал тебя, — сразу понял душонку своего одессного патриарх. — Смог отрешиться от буйства плоти, и слава Создателю. Я своего решения не изменю и некому боле занять мой престол. Аминь. Иди.

Ануфрия изумила краткость напутствия, но едва он повернулся к выходу, озадачился сильнее изумления: из полутьмы опочивальни выступил чернец Пармен, давая понять, что у владыки остались дела поважнее.

Побаивался Ануфрий Пармена, Вслух о нем не высказывался, как и другие, лишь братие семинаристы окрестили Пармена «отцом-инквизитором».

«Стало быть, Пармену, а не мне отдаст владыко на сохранение святая святых…» — защемило сердце у Ануфрия. Будет он всего лишь временщиком. Зело опечалился Ануфрий, испортил владыка ему праздник…

— Присядь у изголовья, брат Пармен, — тихо проговорил патриарх. Говорил он четко, раздельно, дышал с большим трудом.

Пармен примостился у самого верхнего краешка постели, ухом изогнулся к самой голове владыки, карауля каждое слово.

— В служении Творцу, — говорил патриарх, — единожды я взялся властию своей решать самочинно превеликое дело, потому лег на меня превеликий грех и кара ждет превеликая. А грех мой в том, что я самочинно благословил союз Святой церкви с Антихристом и до сей поры способствовал этому. Смекаешь, брат Пармен, ради чего это содеяно? — спросил владыка и передохнул.

«Ради приумножения богатств и власти Церкви», — про себя отметил Пармен и лишь чутче пододвинул ухо свое к изголовью.

— Нет, Пармен, богатства наши не в великолепии храмов, тугости мошны церковной, не в землях и умножении приходов. Знай же, выбрал я из двух зол меньшее. Дав согласие на поддержку проклятых коммунистов, я тем самым закрыл доступ иноверцев к российским верховьям. И ты помогал мне в том. Знай же, Пармен, нам нечего делить с католиками, а мусульмане никогда не будут владеть Русью. Знай же, Пармен, злейший враг Православия — иудеи, перечитай в моей библиотеке письма пресвитера Александрийского Ария и «Пир» его. Книга сия древнее Писания, потому и отнесена к ереси.