– Теперь мы введем это в твой мозг, – сказала она. – Я прошу тебя принять дар моих сестер.

Я, должен признаться, не желал принимать от них никаких даров. Я был еще не вполне собой, но соображал достаточно, чтобы испугаться. Я не знал, как они вскрыли мой мозг – возможно, применили разборочные механизмы, чтобы разделить швы и растворить черепные кости. Мне казалось, что все мое тело вскрыто и теперь анатомируется слой за слоем, клетка за клеткой. Вода покраснела от кровавых нитей. Различные части моего организма плавали в соленом море, медленно разворачиваясь. Из мозга удалили некоторые биочипы. Когда мне ввели вирус, я закричал – не от боли, а от страха, что этот вирус уничтожит меня вместо того, чтобы исцелить. Мой крик донесся по взбаламученной воде до группы тупорылых кашалотов, и я услышал булькающие стоны, напоминающие смех. Балюсилюсталу заговорила, не разжимая рта, и я услышал ее голос внутри себя.

– Глубинные боги хотели бы знать, почему это обезьяны всегда кричат, когда рождаются. Потому что они глупые, объясняю я, ха-ха.

– Я не рождаюсь, я умираю! Вы убиваете меня.

– Мы делаем тебя тем, чем ты мог бы стать.

– Чтобы жить, я должен умереть. Этот вирус убьет меня, я знаю.

– О-хо-хо, до чего же ты прост! То, что мы сконструировали, на самом деле не вирус.

– А что же это?

– Ну, мы ведь боги, ха-ха! Мы создали это семечко в своих телах, чтобы исцелить тебя. Можешь называть его божественным семенем.

– Вирусы – это наиболее примитивная ДНК, заражающая и убивающая клетки высшего порядка – так учили меня экологи, когда я был послушником.

– Глупость какая! Божественное семя будет искать мертвые мозговые клетки – ведь многие части твоего мозга мертвы.

– Горе мне, горе, как сказал бы Бардо.

– Оно по-своему разумно. Оно вводит ассоциативные связи в умершие клетки, ненадолго оживляя их. И берет на себя программирование ДНК.

– Я ухожу на ту сторону – горе мне.

– Слушай, Человек, – это и есть то, чем мы занимаемся на Агатанге. Ассоциативные связи репродуцируются в тысячекратном размере. Размножение – это жизнь, глупый ты Человек. Новые связи самоорганизуются, сплетаются вместе, как морские черви, формируют тысячи цепочек. Когда они разрастаются, нейрон лопается, гибнет, и рождается новое божественное семя, тысячи божественных семян.

– Кадеты гибнут, таково правило. Почему бы вам не оставить меня в покое?

– Когда по твоему мозгу начнут мигрировать миллионы божественных семян, мы удалим оставшиеся биочипы – они так примитивны. Они годятся для того, чтобы ты мог переставлять ноги и болтать своим глупым языком, но для восстановления математической и прочей памяти, для ее развертки они бесполезны.

– Развертки?

– Мозг – все равно что голограмма, где целое свернуто в комок вместе с частным.

– Нет.

– Позволь мне объяснить.

– Нет, нет. Я умираю, и мне страшно.

Я долго еще болтался в воде, колеблемый легким течением. Не знаю как, но меня кормили. Я чувствовал во рту вкус соли и крови, тюленьей кожи и мочи. (Агатангиты столь же мало заботятся о своих экскрементах, как младенец, лежащий в теплой ванночке. Но океан очень велик, поэтому облака темной оранжевой мочи растворяются быстро.) Долгие дни сменялись долгими ночами, ночи – днями, и ритм смены света и тьмы терялся в более глубоком ритме моря. Вокруг все время слышались лай и стоны Стаи, посвистывание дельфинов и ворчание кашалотов, сливающееся с долгим черным рокотом океана – все эти звуки накатывали на мою кожу непрестанными волнами. Я чувствовал их костями, и мне казалось, будто я их глотаю, будто звуки моря питают и поддерживают меня. Темные ритмы пронизывали мою кровь, и в мозгу снова возникал звук. Стая скользила под водой, перенося туда-сюда песнь и субстанцию заново создаваемой жизни – они касались друг друга, и пели, и опорожнялись одна в другую. Мне снова вскрыли мозг и опять ввели, уже глубже, свой вирус, свое божественное семя. Это повторялось еще много раз. Агатангиты пели о человеческой глупости и человеческом уме. Пели о мировой душе, свете и тьме. Вирус делал свое дело, и охватывающий меня океан звуков расширялся. Песнь Стаи становилась все яснее для меня. Я начинал кое-что понимать. Скорбные ноты зазвучали внутри, и я вспомнил, что однажды убил тюленя. Потом раздался еще один пронзительный звук, словно исторгнутый шакухачи, и я вспомнил, что убил человека по имени Лиам, и заново пережил момент собственной смерти. Звук смерти, звук жизни. Волны разбивались о мою голову, чайка била крыльями в воздухе, и я вспомнил вещи, которые лучше было забыть навсегда. Я вспомнил, как учился считать в детстве, вспомнил, что Леопольд Соли мой отец, и на миг припомнил всю свою жизнь. Я вспомнил то, чего никогда не знал. Странные новые воспоминания посещали меня – я понимал, что их вызывает разгуливающий внутри меня вирус. А вокруг звучала песня моря, песня Реставраторов и других стай – песнь жизни.

– Почему вы это делаете?

– Потому что это приятно! А тебя мы восстанавливаем еще и потому, что ты – это ты, Мэллори Рингесс, пилот, который никогда не умрет, ха-ха! Мы даем тебе нашу память, потому что ты должен знать.

– Не хочу я ничего знать!

– О-хо-хо! Слушай, Человек, и мы расскажем тебе все! Слышишь, как волны шепчут тебе твой секрет? Мы знаем, что ты хочешь знать, Человек. Секрет жизни в том, чтобы радоваться жизни, и эта радость разлита повсюду. Радость – это то, для чего мы созданы. Она в ночном прибое, в прибрежных скалах, в соли, в воздухе, в воде, которой мы дышим, и глубоко-глубоко в крови. Она в морском песке, в серебристых косяках рыбы, в густой зелени отмелей и в пурпурных глубинах, в хрупкой раковине, в розовых рифах и даже в иле, устилающем дно, – радость, радость!

– Нет. Жизнь – это боль, я знаю. Я помню одно стихотворение: «Мы рождаемся в материнских муках и гибнем в своих».

– Жизнь не погибнет. Мы даем тебе нашу память, чтобы она не погибла.

– Я помню песню Реставраторов.

– Все наши стаи – Реставраторы. В этом наше предназначение.

– Я не хочу, чтобы меня реставрировали таким образом.

– Это великая песнь, не так ли? Ты слышишь ее?

– Мне страшно.

– Ха-ха!

Песнь Агатанге – великая песнь, но мало кому из людей захотелось бы ее услышать. Впрочем, некоторые ее части, учитывая чисто человеческую наследственность этой таинственной расы, доступны пониманию. Люди и полубоги (и, надо полагать, большинство богов) в равной степени знают о том, что материя и сознание неразделимы. Это старая истина: механики еще много веков назад обнаружили, что невозможно описать поведение элементарных частиц, не учитывая влияния сознания на изучаемые объекты, так же как невозможно объяснить катастрофическую термодинамику и отравление Земли, не учитывая сознательную преступную деятельность миллиардов людей. (Лишь после этого большинство механиков отказалось от абсурдной идеи поиска абсолютной частицы. Трудно поверить в то, что древние «открыли», описали и каталогизировали тридцать тысяч триста восемь элементарных частиц: лептонов, глюонов, фотино, гравитонов, куонов, кварков, спиноров и прочих порождений их уравнений – прежде чем отказаться от этой безнадежной затеи.) Агатангиты же, веруя в единство сознания и материи, довели свою веру до логического конца. Все десять тысяч стай Реставраторов работали над повышением уровня сознания своей планеты, и песнь их повествовала об этом великом пути. Первые экологи не доверяли мизерному индивидуальному сознанию. Разве спасло оно Старую Землю? Нет, и Агатанге тоже не спасет, ибо человек остается человеком, и когда-нибудь – даже если люди превратятся в тюленей и поселятся в море – естественная гармония все равно будет нарушена. Только создав сознание, намного превышающее их собственное – мировую душу, – смогут люди пропеть гимн радости, к чему они в конечном счете и стремились.

Когда мой мозг выздоровел настолько, чтобы воспринимать наиболее древнюю гармонию океана, Балюсилюсталу разрешила мне ловить рыбу в лагуне моего островка. Долгие дневные часы я проводил, вспоминая и орудуя своей острогой. Спал я на берегу, и яркое розовое солнце сожгло мою белую алалойскую кожу. Часто я уплывал из лагуны вдоль по течению, где резвились, черпая планктон, мигрирующие киты. В воде, красной от крошечных рачков, взметались фонтаны горбачей, финвалов и других китов – я понимал все это так, словно прожил в море миллион лет, но все еще боялся хищников вроде акул, а также менее материальных вещей. Иногда я плавал со Стаей, чувствуя себя защищенным, как их детеныш – а когда они вскрывали мой мозг, успокаивающие мысли Балюсилюсталу и других омывали меня: