— Спокойной ночи, мистер Пауэл, увидимся утром, а вы можете идти, мистер Маллони. Обед окончен.
Он выпрямился, но с места не двинулся, возвышаясь над ней на целую голову. У Дженис не было желания подходить к нему ближе.
— А что, Хардинг всегда так печется о своих учителях, что даже поручает шерифу присматривать за ними? Или это только вы пробуждаете в банкире его лучшие инстинкты?
Дженис очень не понравился намек, прозвучавший в вопросе, и, не удостаивая его ответом, она указала на дверь:
— Спокойной ночи, мистер Маллони.
Он как-то загадочно посмотрел на нее, повернулся и вышел.
В эту ночь Дженис, зная, что он рядом, почти не спала. В доме было душно и влажно — ни ветерка. Дженис лежала в длинной ночной рубашке, застыв на узкой кровати в неудобной и напряженной позе. Сарай находился в нескольких ярдах, и ей представлялось, что Маллони сидит сейчас во дворе, курит сигару и смотрит в ее окна. Она не понимала, почему, но эта картина никак не шла у нее из головы.
Когда первые тяжелые капли дождя ударили по жестяной крыше, Дженис почувствовала укор совести. Ее сарай протекал. Надо было посоветовать Питеру поискать более подходящее место для ночлега.
Дождь лил все сильнее, и вскоре Дженис услышала шаги на заднем крыльце: Маллони двигает оловянным ведром и шваброй в поисках сухого уголка. Надо бы выйти и предложить ему лечь на кухне, но она ни за что не сделает этого. Все эти годы Дженис ревностно оберегала свою репутацию и не позволит Питеру Маллони из-за дождя подпортить ее«за одну ночь.
К утру она со страхом поняла, что ее решимость во что бы то ни стало спасти свою репутацию не так и сильна, как ей хотелось бы. Всю ночь Дженис не могла заснуть. Не сказать чтобы ее мучила совесть, нет. Пожив в домах Маллони, в которых зимой низкие окна заносило сугробами снега, а летом и осенью стены зарастали плесенью, Дженис не испытывала к нему ни капли жалости. Просто ей было очень жарко в ночной рубашке, снять которую она почему-то не решалась.
Одеваясь, она слышала, как Питер взял ведро и пошел на колонку, а потом плескался в холодной воде. Можно было бы предложить теплой воды для умывания, но тогда стало бы ясно, что Дженис за ним следила, а этого ей не хотелось. То, что он стоит на ее крыльце, возможно, полуголый, и бреется, почему-то казалось Дженис слишком интимным. Она решила, что лучше не вмешиваться.
Маллони внес на кухню дрова и склонился над поленницей, слегка задев ее юбки. Не поднимая глаз, она выдавила «доброе утро». Взгляд Дженис невольно упал на его мускулистые плечи, обтянутые темной рубашкой, и она поспешно отвела глаза.
— Испекутся ли когда-нибудь эти оладьи? — задала она довольно глупый вопрос, потому что оладьи были уже готовы.
— Я готов пасть ниц и молить Бога о том, чтобы они поскорей испеклись. Могу я чем-то помочь?
Дженис раздражало присутствие на кухне постороннего. Здесь был свой привычный порядок, и она быстро и ловко управлялась со всеми делами. Передать часть их в чужие руки было нелегко. И все же лучше пусть Маллони крутится по кухне, чем сидит за столом и пялится на нее.
— Достаньте посуду и накройте на стол. И принесите сироп из кладовки. Через минуту завтрак будет готов.
Ей казалось несколько необычным, что мужчина помогает в таких делах: даже после смерти мамы ее отец редко заглядывал на кухню. Чтобы мужчина накрывал на стол? О таком она не могла даже помыслить. Краем глаза Дженис наблюдала, как Маллони старательно, но не слишком уверенно раскладывает столовые приборы, и не сдержала улыбки, увидев, что он расставил тарелки в линию по одну сторону стола и накрыл их салфеткой.
— Скажите, здесь у вас где-нибудь можно сдать вещи в стирку? У меня осталась последняя чистая рубашка, — спросил он, направляясь в кладовку за сиропом.
— Можно обратиться к Молли Мажи, но она берет очень дорого. Завтра у меня стирка. Оставляйте вещи на крыльце.
Питер взял у нее из рук тяжелую кастрюлю. Стоя так близко к нему, Дженис видела только пуговицы на его рубашке. Верхняя была расстегнута, обнажая загоревшую кожу и край темных завитков на груди. Вздрогнув, Дженис быстро отошла назад.
— Я не могу позволить вам делать это бесплатно. А шериф вряд ли зашел так далеко в своей заботе об арестантах, чтобы оплачивать им стирку.
— Вы можете помочь мне носить ведра и выплескивать грязную воду из тазиков. — Она хотела было сказать, что не привыкла делать это без помощи Бетси, но почему-то промолчала. — Это самая трудная часть работы.
Маллони отодвинул стул, чтобы Дженис села, и с сомнением посмотрел на нее:
— Да, наверное, это было бы по-честному, но, как мне кажется, незамужней леди не подобает обстирывать мужчину. Среди моих грязных вещей не только рубашки.
Дженис вспыхнула. Да, в самом деле покраснела — вот смех-то! В последний раз она смущалась в пятнадцать лет. Решительно отбросив прочь свои глупые эмоции, она потянулась к оладьям.
— Не говорите ерунды, мистер Маллони! Я много лет ухаживала за своим младшим братом. Есть такие глупые женщины, которые стирают мужское белье отдельно от женского, чтобы оно не смешивалось в воде, но у меня нет времени на подобную чушь. Положите свои вещи на крыльцо.
Он сел напротив и положил себе в тарелку приличную горку оладьев.
— Я не знал, что у вас есть брат. А где он сейчас?
Она не могла сказать: «В Катлервиле, Огайо». Маллони сразу бы понял, что Дженис его знает.
— Он остался на Востоке, учится газетному делу.
— А еще братья и сестры у вас есть?
«Рано или поздно ему все равно станет известно про Бетси», — решила Дженис и небрежно ответила:
— Две сестры. Одна уехала на лето к друзьям, а другая скоро выйдет замуж.
Он с интересом огляделся:
— Они живут здесь?
Эти бесконечные вопросы начинали ее раздражать.
— Бетси живет здесь. Ну а вы, мистер Маллони? Есть у вас братья или сестры?
Питер медленно жевал оладьи, не торопясь с ответом. Узнав о том, что учительница в данный момент живет одна, он испытал огромную радость. Конечно, он слышал об этом в городке, но хотел удостовериться лично. Сейчас она смотрела на него так, будто он был каким-то особенно мерзким тараканом, но, похоже, дело было не в его внешности. Просто, как видно, он затронул такую тему, на которую ей не хотелось говорить. Что ж, учительница отплатила ему, задав вопрос о его родственниках.
— В моей семье было четверо мальчиков, — ответил он уклончиво, умолчав о том, что рос только с двумя из троих своих братьев.
— О, вашему отцу есть чем гордиться!
Питер уловил в этом восклицании нотку сарказма и резко взглянул на Дженис, но та с невинным видом резала на кусочки оладьи у себя в тарелке. «Наверное, эта женщина просто ненавидит мужчин», — решил он.
— Возможно, но моей маме больше хотелось бы иметь девочек.
Дженис улыбнулась. Было ли в этой улыбке признание того, как он ловко ушел от ответа, Питер так и не понял. Однако едкая острота ее ума не охладила желания обладать ее телом. У дам, которые обычно украшали собой его постель, было только одно достоинство — большая грудь. Он не любил вступать в беседы с женщинами, считавшими себя равными ему, а если и делал это, то, как правило, уже не смотрел на-них как на потенциальных любовниц. Не сказать чтобы холодность и строгий характер учительницы притягивали его, но явно придавали пикантность их противостоянию. «Надо поскорее найти способ залезть к ней в постель», — подумал Питер, с трудом оторвав взгляд от незастегнутого воротничка ее платья.
Им обоим удалось закончить завтрак, не рассказав о себе больше, чем следовало. Питер подумал, что они похожи на двух посаженных в клетку собак, которые настороженно принюхиваются друг к другу, ожидая, кто первый начнет наступление. Он не знал, каким образом собаки решают, что им делать — подраться или воссоединиться, но надеялся, что сумеет склонить Дженис к последнему.
Чуть позже Питер с некоторым замешательством узнал, что все его рабочие сегодня отдыхают, а ему полагается идти на воскресное богослужение. Он не ступал на порог храма с тех самых пор, как ушел из дома, к тому же местная церковь была не совсем такой, какую он посещал. Когда учительница предложила взять его с собой, Питер хотел отказаться и пойти строить школу в одиночку, но, увидев ее в шляпке и перчатках, готовую к выходу, нехотя согласился и пошел за своим мятым сюртуком и галстуком.
