Все обернулись.

Последняя фраза относилась к девчушке, сунувшей было в столовку нос, – в грязных джинсах и какой-то местной одежке, напоминающей футболку с длинными рукавами и плюмажем с колоритным орнаментом. Годочков было ей ну никак не больше двенадцати, смугленькая, востроглазая и губастая.

– Кыш, кому сказала! – повысила голос хозяйка и прибавила еще несколько заковыристых слов по-тутошнему.

Девчушка звонко ответила заковыристо не менее, тряхнула гривой иссиня-черных волос, заплетенных в миллион косичек, и скрылась.

– Повадились ведь попрошайничать, гуджуки[4], – проворчала тетка. – То хлебушек выспрашивают, то сопрут чего. а то и вот типа вас сопровождающим предлагают не скажу что…

– Вкусно, спасибо, – сказала Маша.

– Старалась, – сказала тетка. – Так как насчет добавки и купить-продать?

– Я за добавку, – тут же вскинулся Петр Гриневский.

– Цыц мне. Не набивать брюхо перед походом. Значит так. Добавки – отказать, куплю-продажу – надо обдумать, – Алексей допил чаек (вот чай был абсолютно наш, советский – на соде), достал из стаканчика в центре стола кусок серой оберточной бумаги, вытер губы. Трапеза настроила его на благодушный лад, и сведенная спина позволила себе наконец-то чуть расслабиться. – А что, хозяйка, никто не спрашивал тут двоих угрюмых сибиряков и одну симпатичную сибирячку, что груз привезли? Нас вроде встречать должны были, в гостиницу определить…

– Да кто ж меня спрашивать будет. Вы на станции-то были? Туда идти надо, там все начальство.

Они переглянулись. На станцию – это вряд ли. Груз секретный, контрабандный, кто ж его через бюрократию проводить станет… Нет, ребята, либо их должны встретить возле точки прибытия, либо другого не дано. Опять нахлынуло ощущение угрозы.

– Ладно, – вздохнул Алексей. – Давай меняться, уважаемая. А потом мы думать будем.

Местные фантики именовались манатами и у тетки имелись прямо-таки устрашающего достоинства – по пять и десять тысяч. Монеты, которые звались тенге, номиналом уступали бумажкам ненамного: были в пятьсот и тысячу. Вновь нахлынули кошмарные воспоминания о перестроечных временах и раздутых, как труп, ценах, однако путем аккуратных расспросов выяснилось, что здесь не все так плохо: литр девяносто пятого бензина, к примеру, стоит два бакса, а поскольку цены на нефть, так уж повелось, определяют все остальные, то, стало быть, с голоду они не помрут.

Но совершить денежный обмен они не успели. Вторично распахнулась дверь в столовую, и сердце Алексея провалилось куда-то в желудок, потянув за собой все прочие внутренние органы, так что аж горло перехватило, и он лишь мог молить бога, чтобы его эмоции не отразились на лице. «Твою мать, – яркой вспышкой мелькнуло в мозгу, – этого только не хватало…» Рука Гриневского метнулась было к пояснице, где, заткнутая за пояс, терпеливо ждала, когда можно будет вволю повеселиться, верная «Беретта», но зэк себя одернул. Сделал скучающее лицо и отвернулся. А вот Маша вела себя неправильно. То есть настолько неправильно, что Карташ на месте вошедшего немедленно выхватил бы ствол и открыл огонь на поражение, а уж после принялся бы разбираться – кто, зачем и на фига. Помертвев лицом, расширенными от ужаса и безнадеги глазами Маша смотрела на их сваленную в углу поклажу. Сквозь материю отчетливо проступали очертания «калаша». Более того: его приклад немного высовывался из-под тесемки…

«А при чем здесь девка-то?! – рявкнул на себя Алексей. – Сам виноват, идиот, кретин, дезертиришка хренов, сам ведь паковал и прятал! Расслабиться, пожрать ему захотелось!!!»

И с видом благонадежнейшего гостя из братской республики повернулся к новому персонажу на сцене.

А на сцену вышел мент.

Было бы нелепо сомневаться, что азиат и в форме, разумеется, ненашенской, однако ж не оставляющей ни малейших сомнений, что именно ментовской: серый бушлат с какими-то непонятными нашивками и шевронами, пояс с дубинкой, кобурой и наручниками, штаны, заправленные в высокие ботинки на шнуровке.

Вразвалочку он пересек зал, поздоровался с хозяйкой (та пискнула что-то почтительное) и повернулся к сибирским сопровождающим.

Молодой еще, сопляк-сопляком, с круглым лицом и едва пробивающимися над губой усиками, с какими-то прыщиками на лбу, но взгляд его узких зенок из-под чахлых бровей был внимательный и донельзя неприятный.

– Мир вам, гости дорогие, – сказал он, и непонятно было, то ли издевается, сука, то ли так тут в самом деле принято начинать разговор, обычно заканчивающийся широко известным «Никому не двигаться, руки в гору!». – Иду вот мимо, смотрю – люди гражданские, напрочь незнакомые, с вещами и обедают, думаю: а что это незнакомые люди делают ночью на сортировочной станции? Дай, думаю, зайду, поздороваюсь, познакомлюсь. Может, помощь нужна, да?

Сама доброжелательность он был, но и самый захудалый лох такой доброжелательности бы не поверил ни на грош.

Только бы никто из наших не сорвался, в панике подумал Алексей. Только бы Машка молчала и не глупила, Таксист тертый, зря на рожон не полезет, тогда, глядишь, еще и пронесет. Тогда, глядишь, договоримся, сотку баксов сунем, мозги запудрим. Не впервой же ментам головы пудрить? Подумаешь – мент, менты везде одинаковые…

– И вам мир, уважаемый, – через силу улыбнулся он и почувствовал, что края губ дрожат как зайцы. – Мы груз сопровождали, из Сибири привезли, вот, ждем встречающих, а они чего-то запаздывают…

Краем глаза он заметил мелькнувшее в окне лицо давешней соплюшки – та наблюдала за происходящим с жадным любопытством.

«Настучала, тварь нерусская, – с бессильной тоской подумал он. – На хлебушек зарабатывает, коза туркменская…»

– Из Сибири, значит, – почесал висок ментяра и расплылся в улыбке – такой широкой, что лицо его превратилось в грушу. – Чего ж не понять, уважаемые, это мы понимаем, добро пожаловать… Хрень какую-то железную привезли и вагончик-теплушку, правильно я понимаю?

На это Алексей не нашелся, что ответить. Тетка бочком-бочком ретировалась в сторону своего поста – к стульчику и газетке. А мент произнес фразу не менее известную:

– А на документики ваши взглянуть позволите?

«Бли-ин…»

Сопроводительные документы они отдали аксакалу в наколках, поэтому пришлось играть сицилианскую защиту – то бишь переходить в наступление:

– А представляться туркменским милиционерам не полагается? Или как вы там называетесь…

Он просто тянул время, скоренько примеряясь. Ага, вот движение и намечено, больше ждать было нечего. Карташ изготовился. Ребром ладони ментяру по цыплячьему горлу, подсечка, дальше им занимается Таксист, этот не подведет, а он к тетке, надо заткнуть ей рот до того, как она поднимет крик… Убивать Алексей никого не собирался – так, обездвижить и обеззвучить, а что делать дальше – разберемся…

Конечно, если сопливого ментика за дверью поджидает группа поддержки, то тогда дело плохо, тогда…

Группа поддержки ментика поджидала.

Тринадцатое арп-арслана 200* года, 00:23.

Выстрелом грохнула распахиваемая дверь, и в столовой неожиданно стало многолюдно. Внутрь, толкаясь, полезли аборигены. Чуть позже Карташ насчитал всего четверых, однако на тот момент казалось, что их не меньше десятка.

– Генгеш-той! Генгеш-той! – выкрикивал замыкающий, и Алексей в первый момент никак не мог сообразить, что это означает, а когда сообразил, едва не обмочился от счастья.

«Генгеш-той». Пароль Дангатара.

Трое новых персонажей слаженно распределились вдоль стен, а замыкающий, как выяснилось – предводитель, низенький плотнотелый туркмен в летах, бодренько засеменил к столу, громко говоря на ходу и при этом потешно разводя ручками:

– Генгеш-той, уважаемые, генгеш-той! Не надо стрелять, не надо войны, никто не хочет воевать!

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».