– Неплохо, – сказал Глаголев. – Ни истерик, даже легоньких, ни прострации. Глядишь, и сработаемся… Давайте еще коньячку. Мы с вами пока что ни в каких уставных взаимоотношениях не находимся, можем непринужденно…

– Послушайте, – сказал Мазур. – Ну, а что я у вас буду делать, в конце-то концов?

– В одном известном романе на подобный вопрос герой ответил обезоруживающе просто, – ухмыльнулся Глаголев. – Что-нибудь да подвернется…

…Вот и подвернулось, довольно скоро. Слишком быстро, чтобы считать это случайностью. Что-то Глаголев планировал заранее, и в его комбинации уже тогда должен был присутствовать безработный каперанг, угодивший в нечто среднее между опалой и безработицей. Такое вот получилось Кончанское…[1]

Кацуба шумно захлопнул свою книжку, потянулся:

– Надо же, все-таки Рамон, паскуда такая, полоснул по горлу почтенную сеньору, а я до предпоследней странички грешил на дона Руфио…

– Вопиющий разрыв между теорией и практикой, – бросила Света, определенно намекая на какие-то понятные лишь своим шутки. Потянулась, вытянула ноги и небрежно скрестила их на коленях у Мазура, пояснив: – Мне ж надо на ком-то раскованность отрабатывать… Господа интеллигенты, а не пора ли поесть? Я так понимаю, нас в Тиксоне банкетный стол не ждет…

– Правильно понимаешь, – сказал Кацуба. – Вот и займись.

– Ничего себе обращеньице со столичной журналисткой, да еще вдобавок сексуально раскрепощенной, – грустно протянула Света, но послушно вытащила из яркой сумки разномастные свертки и принялась накрывать импровизированный стол на чемодане.

Мазур без особой охоты взялся за бутерброд с отечественной ветчиной. Он нисколько не чувствовал себя чужаком, видел, что народец подобрался опытный, приученный с ходу наводить мосты, притираться в сжатые сроки к незнакомым напарникам, – но все равно некая внутренняя зажатость имела место, глупо ожидать другого…

– Причавкивать надо, Шишкодремов, – сказал Кацуба совершенно серьезно. – Ты же стебаная штабная крыса, фаворит, мать твою, тебе положено причавкивать, а то и рот рукой вытереть…

– Я, во-первых, все же флотский, а во-вторых – питерский, – ответил Шишкодремов столь же серьезно.

– Ну и что? – пожал плечами Кацуба. – Ты поехал в дикие края, там, далеко от столицы, твоя сущность наружу и выпирает… к чему перед туземцами манерничать? Чваниться надо… Ты у нас – одноклеточное, на тебя интеллигенты должны смотреть, как на пустое место…

Шишкодремов молча опустил ресницы и в самом деле пару раз причавкнул с невероятно самодовольным видом.

– Вот-вот, – одобрил Кацуба. – Ладонью пасть вытирать – это и вправду перебор, а если мякотью большого пальца, небрежненько так, – получится самое то… Микушевич, тебя это не касается, ты у нас мужик обстоятельный, из породы жилистых расейских первопроходцев, тебе должна быть присуща этакая крестьянская воспитанность…

– А крошки со стола в ладонь сметать? – поинтересовался Мазур без особой задиристости.

– Не стоит, – сказал Кацуба. – Получится опять-таки перебор… Ты как-никак кандидат наук, не забыл? Не беспокойся, совершенно точно известно, что на собрата по профессии тебя не вынесет, нет там твоих собратьев, слава Аллаху… – Он глянул на часы. – Ерунда осталась, скоро на посадку пойдем… Микушевич, вопросы есть? Или догадки хотя бы? На физиономии написано, что есть догадки… Валяй, не стесняйся.

– Как агент я вам совершенно не нужен, – сказал Мазур, стараясь тщательно подбирать слова. – Не моя стихия, у вас наверняка есть специалисты… Вася не притворяется, он и в самом деле толковый ныряльщик – чистый ныряльщик, подводного боя не знает. Уж тут-то у меня глаз наметан. Учитывая некоторые детали иных тренировок… В общем, у меня такое впечатление, что Васе предстоит куда-то нырять, а мне предстоит надзирать, чтобы его не обидели.

– Видали, какого я к вам орла присовокупил? – спросил Кацуба так гордо, словно это он раскопал Мазура, губившего таланты где-то в глуши. – Просекает с ходу… Ладно, что тебя томить, старина Микушевич. Примерно так оно и будет обстоять. Если работать все же придется. Есть крохотная, зыбкая вероятность, что мы летим впустую. Могут нам в аэропорту назначения заявить: ребята, прилетели зря, все уладилось и без вас, так что получайте в виде компенсации по осетру и отправляйтесь себе восвояси… Осетры там, говорят, знатные. Сам я не бывал, а ребята летали… Только я, господа и дамы, пессимист по натуре. И плохо верю в такие милости судьбы. А посему заранее настраивайтесь на работу…

Самолет ощутимо клюнул носом, «заснеженная равнина» за иллюминатором качнулась, и пол на мгновение ушел из-под ног.

– Ага, – сказал Кацуба. – На снижение идет. Доедайте, время есть, долго будем с горки катиться… Инструктаж, если что, – в аэропорту.

«Интересные дела, – подумал Мазур, вытирая пальцы носовым платком. – Выходит, все остальные тоже представления не имеют, чем им за полярным кругом предстоит заниматься. Мелочи, но на душе приятнее – оказывается, он не новичок, от которого секретят то, что доверено „стареньким“, он в равном положении с остальными. Сразу видно, что и прочие сидят как на иголках, вертятся у них на языке вполне закономерные вопросы…»

Уши слегка заложило – самолет пошел вниз еще круче, словно собирался бомбить с пикирования, потом его швырнуло, и снова…

– Пристегнитесь, орлы, – сказал Кацуба. – Тут, бают, сплошные ухабы… – Он пересел поближе к Мазуру и тихонько, чтобы не слышали остальные, поинтересовался: – Как настроение? Не особенно пессимистическое?

– А почему оно должно быть пессимистическим? – пожал плечами Мазур.

– Ну, мало ли… Вдруг тебе жутко унизительным кажется подчиняться майору…

– Мне всегда жутко унизительным было подчиняться дураку, – сказал Мазур.

– Что, случалось?

– А то нет. Мы в армии, майор, или где?

– Я похож на дурака?

– Что-то не замечал.

– Значит, повоюем, – удовлетворенно сощурился Кацуба. – А может, и воевать не придется – смотря что скажут… Знаешь, полковник, рассказывал мне один деятель, который занимался Китаем… У желтых, видишь ли, слово «кризис» состоит из двух иероглифов: «опасность» и «шанс». Точно тебе говорю, он слово офицера давал, что не шутит. Мне такие аллегории отчего-то нравятся… Ну, все, – он глянул в иллюминатор, за которым ощутимо потемнело (это самолет нырнул в плотные облака), – нет больше майоров и полковников, настроились на вдумчивую работу…

Облака остались выше, только плавали кое-где редкие мутно-белые клочья. Внизу, насколько хватало взгляда, тянулись буро-зеленоватые равнины, там и сям бугрившиеся длинными полосами. Ртутно отсверкивали озера – их было много, очень много. И никакого океана Мазур не высмотрел, как ни вертел головой, таращась то в правый иллюминатор, то в левый.

– До Тиксона еще километров сорок катить, – сказал Кацуба, прямо-таки угадав его мысли, – там тебе и все удобства, и работы невпроворот… Если будет работа.

– Облачайтесь, соколы мои, – сказал Кацуба. – Тут хоть и лето, а погоды стоят отнюдь не тропические…

Из кабины вышел летчик, не глядя на них, протопал в хвост и опустил дверь-лесенку. В самом деле, сразу же повеяло нешуточным холодом. Все завозились, натягивая свитера и куртки. Небо было ясное, но какое-то блекловатое, поодаль рядком стояли несколько АН-2 и АН-24 с выкрашенными в ядовито-оранжевый оттенок крыльями и украшенные такими же полосами от носа до хвоста. Совсем неподалеку Мазур, первым спустившийся на бетонку, увидел стандартное здание аэровокзала – унылый серый ящик со стеклянной стеной, украшенный по карнизу буквами ТИКСОН. Вокруг простиралась необозримая темно-зеленая равнина, до самого горизонта. В общем, на краю географии оказалось не так уж и жутко. Бывали места и угрюмее.

– Пошли, – распорядился Кацуба. – Не будут нам автобусов подавать…