Если по совести, совершеннейшей неожиданности, грома с ясного неба не случилось, все было иначе. Можно было просечь отточенным чутьем профессионала: игры, в которых ему довелось участвовать без всякого на то желания, не исчезают подобно кильватерному следу корабля. Всегда что-то остается. Но человеку, как водится, хочется верить, что у его хлопот есть где-то четко обозначенный финиш…
Из крохотного засекреченного городка на берегу Шантарского водохранилища разъехались все – сначала заморские гости, потом тесть с тещей. А Морской Змей с ребятами отчалили еще раньше, пока Мазур бродил по тайге.
Он остался одинешенек, с приказом ждать дальнейших инструкций. А потому даже и обрадовался, когда появилась вот эта самая Света, на сей раз в своем истинном облике – не сержанта, а старшего лейтенанта, – и препроводила к Глаголеву…
Генерал был гостеприимен и благодушен – что как раз и настораживало. Однако коньяк был отличным, поводов для выволочки вроде бы не предвиделось. А что еще требовать от общения с вышестоящим, пусть и проходящим по другому ведомству? Мазур скромно сидел, не торопясь с репликами, прихлебывал коньяк на иностранный манер, кошкиными глоточками, с видом величайшего внимания слушая рассказ генерала про то, как советские солдатики из Берлинской бригады в рассуждении, чего бы выпить, залезли в подвал к народно-демократическому немцу и сперли оттуда дюжину бутылок с какой-то слабенькой кислятиной, как потом оказалось – коллекционные напитки, славные своим почтенным возрастом.
– И больше всего дойч обиделся даже не на то, что винишко стрескали без всякого почтения, в подворотне, а из-за того, что до визита наших ореликов коллекция была полнее, чем аналогичное собрание у конкурента из капиталистической ФРГ, – сказал лениво Глаголев. – Испортился немец при Адольфе, политику пристегивал ко всему, что движется… Еще рюмочку?
– Благодарствуйте, – сказал Мазур.
– Это в смысле «да» или в смысле «нет»?
– В смысле «да», – сказал Мазур. – Когда еще доведется, не по моему жалованью…
– Извольте. – Он наполнил рюмки и без всякого перехода сказал: – В общем, как гласят достоверные сплетни, по ту сторону океана все прошло гладко. Был кандидат – и нету кандидата, как слизнуло. Нашей девочке, должно быть, дадут медальку. Признайтесь, между нами, мужиками – братство народов достигло апогея или как? Ну ладно, что вы ощетинились, мы же вне строя… Клещами не вытягиваю. Дело ваше. У нас есть и проблемы посерьезнее… Так вот, Кирилл Степанович, им там гораздо легче, на том-то берегу. А вот нам с вами гораздо сложнее. С нами, такое впечатление, не представляют, что и делать – то ли орденки повесить, то ли автомобильную катастрофу устроить, – жестко усмехнулся он. – Шучу, конечно. Не так уж все плохо. И начальники наши не такие уж звери, и мы с вами не настолько уж дешевы, чтобы можно было выкинуть нас на свалку, как новорожденных ненужных котят… Еще поживем. Вот только из нас двоих с вами дело обстоит несколько… запутаннее. Можно откровенный вопрос? Вы по-прежнему стремитесь стать генералом? Адмиралом, пардон?
– Я обязан отвечать?
– Господи, да вы вообще не обязаны со мной гонять коньяки и беседовать за жизнь, – сказал Глаголев с необычайно простецким видом. – Но мы же с вами люди военные, все понимаем. Полковник – крайне своеобразное состояние души. Поскольку он, в отличие от подполковников, майоров и прочих ротмистров, стоит перед некоей качественно новой ступенечкой и не знает, удастся ли на нее шагнуть. Я, как легко догадаться, о первой беспросветной звезде. Специфическое состояние, по себе знаю, – в особенности если обнадежат однажды, пусть даже намеком…
– Черт его знает, – сказал Мазур. – После всех перипетий это как-то по-другому видится. Перегорело, что ли. Другие печали за спиной. И чутье подсказывает, что усложнилась жизнь несказанно, как тот знаменитый узел…
– Вот то-то. Иные узлы можно только разрубить – я о внешних воздействиях, не о наших с вами поступках… Реальность такова, что вам, друг мой, во всех смыслах надежнее и безопаснее будет отсидеться некоторое время в глуши. Иные столичные хвосты крайне чувствительны, а вы по ним топтались подкованными бутсами – ну, предположим, не вы один, но это мало что меняет… Нельзя вам обратно в Питер. Пока что. Да и потом, там вы непременно окажетесь в столь же подвешенном состоянии, как здесь, но у нас, по крайней мере, сосны и воздух, а там мокреть со слякотью. И неизвестность.
– А здесь, вы хотите сказать, неизвестности нет?
– Теперь, пожалуй, что и нет, – сказал Глаголев, поглядывая определенно испытующе. – Вы, любезный, не истеричная гимназистка, а потому позвольте с вами запросто…
Он бесшумно выдвинул ящик, не глядя достал какую-то бумагу и положил перед Мазуром. Вид у бумаги был официален донельзя – уж это-то Мазур, всю сознательную жизнь носивший форму, мог определить с лету.
И взял украшенный печатями и штампами лист, стараясь не допустить ни малейшей поспешности, не говоря уж о суетливости. Следовало сохранять лицо, насколько возможно, – у белокурого великана с холодными синими глазами оказалось не просто четыре туза при сдаче. Голову можно прозакладывать, еще парочка тузов притаилась в рукавах, а парочка за голенищами. По глазам видно.
И все-таки так ого Мазур не ожидал. Шевеля губами, как будто это могло в чем-то помочь, перечитал про себя: «…капитана первого ранга Мазура Кирилла Степановича откомандировать в распоряжение командующего Сибирским военным округом…» Все остальное особого значения не имело – сопутствующая официозная жеванина…
– Очень интересно, – сказал он, надеясь, что лицо осталось бесстрастным. – Уж не решили ли вы здесь собственным флотом обзавестись?
– Да что вы, не настолько мы Бонапарты, – ответил Глаголев, наблюдая за ним с холодным любопытством. – Весной, правда, нашлись идиоты, которые попытались собственной республикой обзавестись, но это была чистейшей воды инсценировка… Могу вам по секрету сказать, что сегодня командующий, в свою очередь, откомандирует вас в мое распоряжение. Все честь по чести, с соблюдением формальностей. Ничего уникального, хватало прецедентов в нашей несокрушимой и легендарной.
– Пожалуй, – кивнул Мазур. – Это вы постарались?
– Каюсь, – чуточку театрально развел руками Глаголев. – Так что привыкайте, что отныне я – ваш орел-командир. Разумеется, сия бумажка не носит силы купчей крепости. Вы всегда можете подать в отставку, необходимая выслуга имеется, да, впрочем, нынче из армии сбечь не столь уж и трудно… Вопрос только в одном – а хочется ли вам в отставку?
– Черт его знает, – сказал Мазур. – Сам не пойму. Если честно.
– Да бросьте вы, – сказал Глаголев. – Кирилл Степанович, мы же с вами – волки, нас на манную кашку посадить нельзя, сдохнем в одночасье. Я понимаю, нервы у вас подрастрепаны после недавних переживаний, но воображение у вас осталось достаточно живым, чтобы оценить весь ужас жизни отставника…
– Это кнут, а? – сказал Мазур. – Где же пряник?
– А нету пряника, – серьезно сказал Глаголев. – Ордена – это не более чем железки, мы оба в том возрасте, когда к этой истине относятся со здоровым цинизмом. Беспросветную звезду вы у меня можете и заработать, а можете и в жизни не увидеть, но на старом вашем месте службы вы ее уж точно не увидите. О славе всерьез и говорить не стоит – когда это мы с вами выходили на солнечную сторону? Короче, я вам предлагаю довольно простую вещь: продолжать, насколько возможно, жизнь при золотых погонах. Остаться в касте. Ничего другого нет, не взыщите. Одно могу сказать твердо, не запугивая и не сгущая красок: в столицах у вас есть реальный шанс утонуть на неглыбком месте, зато у меня еще побарахтаетесь… Дискуссия будет?
– Нет, – сказал Мазур.
– Авторучку дать на предмет рапорта об отставке?
– Нет.
Где-то в глубине души он сам себе удивлялся, но это – в глубине. Последние события отучили его удивляться, вот в чем штука, подспудно копилась уверенность, что после всего этого жизнь разделится на «до» и «после», потому что прошлое не возвращается и он шагнул за некий рубеж…
