Иногда Эдим сопровождал отца в местную чайную, где они проводили весь день, попивая сахлеп[5], липовый отвар или чай и наблюдая, как мужчины всех возрастов играют в триктрак и шашки. Главной темой разговоров завсегдатаев чайной была политика. Футболу и громким газетным публикациям тоже уделялось достаточно внимания. Когда приближались выборы, чайная накалялась от жарких споров. Премьер-министр – первый в истории страны министр, занявший свой пост путем демократических выборов, – заявлял, что демократическая партия, которую он возглавляет, на следующих выборах разобьет всех своих соперников наголову. Тогда никто и не догадывался, сколь трагическая участь ожидает этого министра, который на следующих выборах действительно будет избран на второй срок. Никто не мог предвидеть, что он закончит свои дни на виселице, куда его отправит военная хунта.

В такие ленивые, медленно тянущиеся дни Эдим в подражание Баба-трезвому, громко причмокивая, сосал кусочек сахара и держал стакан с чаем, оттопырив мизинец. В чайной было так накурено, что волосы Эдима насквозь пропитывались дымом и от них разило, как от пепельницы. Дома мать мальчика Айша хмурилась и сразу гнала его в ванную. Эдим повиновался с большой неохотой. Ему нравилось пахнуть табачным дымом – это позволяло чувствовать себя взрослым. Когда он однажды признался в этом отцу, Баба рассмеялся:

– Есть две вещи, которые превращают мальчика в мужчину. Первая – это любовь женщины. Вторая – ненависть другого мужчины.

Баба-трезвый объяснил, что те мужчины, которым знакома лишь любовь, становятся слишком мягкими и превращаются в слюнтяев, а сердца тех, кому знакома лишь ненависть, затвердевают подобно камню. Но тот, кому удалось испытать и то и другое, получает все необходимое, чтобы стать настоящим Стальным Клинком. Опытные мастера знают, что лучший способ закалить металл – сначала раскалить его на огне, а потом бросить в холодную воду.

– Мужчина подобен железу, сынок. Его нужно раскалить любовью и охладить ненавистью, – заключил Баба и смолк, давая сыну время усвоить урок.

Эдима очень беспокоило, что он до сих пор не испытал столь сильных чувств, но он скрывал свою тревогу. В тот же год у него впервые случился приступ астмы – болезни, которая слегка затихла в отроческие годы, но так никогда и не покинула его окончательно, преследуя всю жизнь.

Время от времени Баба-трезвый приносил домой отходы со скотобойни, расположенной поблизости, – обрезки мяса, кости и требуху. В таких случаях он одалживал у своего начальника автомобиль и вез всю семью на пикник с барбекю. Эдим и два его брата, устроившись на заднем сиденье, хвастались, сколько сосисок или телячьих ножек они могут съесть за один присест. Баба, сидя за рулем, рядом с женой, отпускал шуточки, а иногда, если он пребывал в особенно благодушном настроении, начинал петь. Песни он предпочитал печальные, но исполнял их на редкость жизнерадостно. Автомобиль, нагруженный кастрюлями, сковородками и скатертями, несся к холмам над Босфором, и сердца всех его пассажиров были наполнены радостью и весельем. Поблизости от места, где они обычно устраивали пикник, располагалось кладбище, и это им не слишком нравилось, но тут уж ничего нельзя было поделать. Так повелось в Стамбуле с незапамятных времен: мертвым отводят самые красивые места, откуда открываются великолепные виды.

Выскочив из машины, мальчики подыскивали подходящее местечко в тени. Прежде чем разложить вещи, мать непременно читала молитву, испрашивая у тех, кто был здесь погребен, разрешения ненадолго потревожить их покой. К счастью, умершие всегда давали благоприятный ответ. После нескольких секунд напряженного ожидания Айша кивала, и тогда они расстилали покрывала и раскладывали подушки. Мать разжигала переносную плиту и принималась готовить мясо. Тем временем мальчики, одурев от счастья, носились вокруг, разоряя муравейники, охотясь за кузнечиками и играя в зомби. Соблазнительный запах жареного мяса наполнял воздух, и Баба потирал руки, предвкушая тот момент, когда откроет первую бутылку ракии.

Иногда он начинал медленно, постепенно набирая темп. Иногда срывался с места в карьер, один за другим осушая три стакана подряд. Впрочем, каким бы ни было начало, конечный результат всегда оставался неизменным.

Стоило Баба прикончить первую бутылку, в его поведении появлялись зловещие особенности. Он начинал хмуриться, бормотал под нос проклятия и бранил сыновей по таким ерундовым поводам, что уже через минуту никто не мог вспомнить, что именно вызвало его недовольство. Его раздражало буквально все: еда была слишком соленой, хлеб черствым, лед недостаточно холодным. Чтобы успокоить нервы, он открывал вторую бутылку.

К концу пикника, когда солнце клонилось к закату, чайки с криками носились над водой, а время, казалось, замирало, воздух был насквозь пропитан резким запахом аниса. Баба доливал в свой стакан воды, наблюдая, как прозрачная жидкость приобретает молочный оттенок, такой же мутный, как и его мысли. Через некоторое время он поднимался на шаткие ноги и, устремив печальный взгляд в сторону кладбища, произносил тост, обращенный к мертвецам.

– Вам здорово повезло, ребята, – говорил он. – Не надо больше выплачивать аренду, покупать бензин и кормить детей. Ваши жены при всем желании уже не смогут вас пилить. Ваши начальники уже не смогут вас уволить. Вы сами не знаете, какие вы счастливцы. – Могилы внимали этой речи, а ветер носил туда-сюда сухие листья. – Из праха мы пришли, в прах и уйдем, – провозглашал Баба.

Когда наставало время возвращаться домой, отец требовал, чтобы мальчики сели впереди, рядом с ним. И хотя они сидели тихо, как мыши, едва дышали и редко позволяли себе сказать хоть слово, приступ ярости все равно был неминуем. Причиной могло быть все, что угодно: выбоины на дороге, отсутствующий дорожный знак, бродячая собака, выскочившая перед машиной, новости, которые передавали по радио. Этот новый глава русских, Хрущев, похоже, сам не знает, что делает. Видно, мозги у него совершенно протухли от водки – дрянного напитка, который не идет ни в какое сравнение с ракией. Насер слишком много ожидает от арабов, которые говорят на одном языке, но никогда не слушают друг друга. И почему только иранский шах не разведется со своей второй женой, которая явно не способна родить ему наследника?

– Что за бред! Этот мир катится к чертям!

Баба-пьяный на чем свет стоит ругал городские власти, мэра, политиков. Но, увы, лишь несколько счастливых минут его гнев был направлен на внешний мир, а не на собственную семью. Потом кто-то из сидевших в машине неизбежно совершал проступок, который провоцировал новую вспышку. Например, один из сыновей имел неосторожность резко шевельнуться, хихикнуть, икнуть, рыгнуть или пукнуть.

В тот день же Айша попросила мужа ехать помедленнее.

– Что это с вами творится? – осведомлялся Баба нарочито спокойным тоном, в котором, однако, таилась ярость. – Может, вы все же дадите мне спокойно вести машину? Или вы хотите вывести меня из себя? Вы этого хотите?

Ответом всегда бывало молчание. Мальчики смотрели на свои покрытые ссадинами коленки или же на муху, которая залетела в машину через открытое окно и теперь никак не могла выбраться наружу.

Баба повышал голос:

– Я вкалываю как проклятый! Каждый день! Каждый гребаный день! В лепешку разбиваюсь! Только для того, чтобы вас прокормить! Видно, все вы считаете меня мулом, который будет на вас пахать, пока не околеет!

Иногда кто-нибудь произносил: «Естагфурулах»[6]. Но попытка утихомирить отцовский гнев была изначально обречена на неудачу.

– Вы кровопийцы, вот вы кто! Вампиры, сосущие мою кровь!

Отец отпускал руль, чтобы продемонстрировать свои запястья, тощие и желтые.

– Только крови у меня уже почти не осталось – видели? Интересно, что вы все будете делать, когда я сдохну?

– Прошу тебя, держи руль, – шептала жена.