С отъездом Павла Дашкова отправилась в обратный путь в Россию. Она проехала Лоретто, Болонью, Феррару и вскоре достигла Венеции, где остановилась, чтобы посмотреть на чудеса собора, Дворца дожей, моста Риальто и Большого канала. Но волшебная красота погруженного в воду нереального города оставила у нее тревожное чувство, когда она путешествовала по церквям и монастырям в длинных черных гондолах, казавшихся ей темными и мрачными. Она слишком многое предчувствовала. Она как бы предугадывала смерть в 1784 году, всего лишь через два года, своей невестки, молодой жены брата Семена Екатерины, похороненной затем здесь же, в православной греческой церкви недалеко от площади Сан-Марко.

Из Венеции ее путь лежал в Падую, Виченцу и Верону, а затем через Тирольские Альпы в Австрию. В Вене Дашкова встретилась с Венцелем Антоном фон Кауниц-Ритбергом, австрийским канцлером, имевшим большое влияние на внутреннюю и внешнюю политику Марии Терезии (которая умерла только что, в 1780 году), Иосифа II и позже Леопольда II. Он был другом и большим почитателем Вольтера и энциклопедистов, а будучи послом во Франции, держал Жан Жака Руссо своим личным секретарем. Дашкова узнала, что незадолго до ее прибытия, в 1782 году папа Пий VI посетил Вену и безуспешно пытался уговорить Иосифа II и Кауница прекратить их церковные реформы. Кауниц посоветовал Иосифу II не делать уступок в церковных делах и вообще обошелся с понтификом довольно грубо. Он поздно явился на назначенный обед, одетый в сапоги и с хлыстом в руке. Дашкова не собиралась испытывать подобных унижений и приняла его приглашение только на условии, что не будет ждать после указанного часа. Когда она прибыла, Кауниц уже был там и приветствовал ее в гостиной.

Их беседа в тот вечер дала Дашковой еще одну возможность выразить в «Записках» свои взгляды на Россию, ее историю, ее развитие в европейском контексте и, что неизбежно, на просвещенное правление Екатерины Великой. В данном случае она противопоставила императрице величественную фигуру Петра I. Многие годы Екатерина вовсю эксплуатировала легенду о Петре и старалась установить свою преемственность с теми инициативами, которые Петр оставил неоконченными. Пятнадцатью годами ранее она наняла Фальконе, чтобы тот создал величественную конную статую Петра Великого, и теперь, 7 августа 1782 года, во время празднования столетия воцарения Петра, она организовала церемонию открытия Медного всадника. Надписью Petro Primo Catharina Secunda (Петру Первому — Екатерина Вторая) он «решительно провозглашал историческое значение ее царствования как законной наследницы и творца современной России»^[371]. Среди российских интеллектуалов и прогрессивных писателей того времени наследство Петра подвергалось переоценке, и Дашкова, например, видела Петра жестоким тираном, демонстрировавшим полное презрение ко всему русскому, особенно к дворянству. Хотя Россия и обязана была ему за все его достижения, Дашкова считала, что его статус правителя почти мифических масштабов был изобретением иностранных писателей и почти целиком основан на его политике вестернизации. Она негативно оценивала грубость и деспотизм Петра, его презрение к закону, излишнюю амбициозность, тщеславие и, более всего, петровское правление, которое для нее было «тираническим» (141/138).

В «Записках» Дашкова писала, что Россия, с ее ресурсами и богатством, не зависит от Запада. Реформы Петра и манера, в которой он насильно проводил их в российском народе, были следствием его жестокой, грубой натуры и недостатка воспитания: «Он был гениальным деятелем, его стремление к совершенству не знало предела, но полное отсутствие воспитания позволило его пылким страстям возобладать над разумом. Вспыльчивый, грубый и деспотичный, он со всеми без различия обходился как с рабами» (140/138)^[372]. Он проводил изменения насильно, со всеми своими подданными обращался сурово, включая дворян, и подорвал установленные традиции и законы России, такие как новый кодекс (Соборное уложение 1649 года), введенный его отцом, царем Алексеем Михайловичем. Он постоянно жаждал власти, им двигали личные амбиции и гордыня, он построил столицу, в которой «тысячи работников погибли в болотах» (141/138). Для него не было также никакой нужды оставлять свои обязанности монарха и работать плотником на верфях Саардама.

В качестве контраста Дашкова предлагает правление Екатерины — более гуманное и доброе правление женщины, во время которого Петербург вырос в четыре раза, построены величественные здания, и все это «без насилия, поборов, не вызывая никаких неудовольствий» (141/138). Дашкова уместно умолчала о жестоком подавлении восстания Пугачева и других не слишком привлекательных чертах екатерининской России, но в частном порядке, в письме брату Александру, написанном около 1790 года, она выразила совсем другие чувства, характеризуя режим Екатерины как почти целиком зависящий от кнута^[373]. Прославлением просвещенной, мягкой администрации Екатерины Великой в противоположность грубому насилию режима Петра Дашкова не пыталась добиться одобрения Екатерины, которая умерла за шесть лет до написания «Записок». Скорее, она сурово предупреждала против возвращения деспотизма и растущего милитаризма в течение четырехлетнего правления Павла, которого «вахтпарады и военные мундиры его занимали больше всего» (222/204).

При посещении коллекции по естественной истории в Императорской галерее Дашкова коротко переговорила с Иосифом II, который выразил глубочайшее почтение и уважение Екатерине, хотя его личные чувства к ней были гораздо менее лестными. Из Вены она с детьми отправилась в Прагу, чтобы Павел смог узнать больше о расквартированной там австрийской армии, а затем в Дрезден, чтобы вновь посетить Галерею старых мастеров. Они не могли задерживаться и поспешили в Берлин, поскольку Фридрих II в письме от 10 апреля 1782 года разрешил Павлу присутствовать на маневрах прусских войск^[374]. Как правило, Фридрих не позволял женщинам участвовать в военных смотрах, но, согласно Дашковой, для нее он сделал исключение и, сдержав свою антипатию к женской компании, подъехал со шляпой в руке и имел с ней короткий разговор к великому удивлению своих солдат и офицеров.

Там же к ней присоединился старый знакомый — аббат Рейналь. Оказавшись в изгнании, он написал ей, что «сделался столбняком в Берлине, и вы, конечно, угадаете почему»^[375]. Старый друг Дашковой сбежал от наказания в Париже, после того как парламент приказал публично сжечь его «Философскую историю». Барон Ф. М. Гримм написал Екатерине 16/27 мая 1782 года, что аббат часто проводит время в компании Дашковой^[376]. Они вместе обедали или встречались с академиками. На одном таком обеде были математик Жозеф Луи Лагранж, который в 1766 году занял место Леонарда Эйлера, когда тот уехал в Петербург, Иоганн Формей, прусский ученый и секретарь Берлинской академии наук, и Жан Бернар Мериан, философ и специалист по Юму. Присутствовал также Дьедонне Тьебо, преподаватель Военной школы в Берлине. Эрудиция Дашковой ему не понравилась, и он очень обиделся, когда она подвергла критике трату огромной суммы денег на свадьбу дофина и сардинской принцессы. В своих мемуарах он написал о ней так: «Барыня, дюжая, как мужчина, весьма некрасивая, с высоко закинутой головою, со смелым и повелительным взглядом»^[377]. Аббат Рейналь был более высокого мнения о Дашковой: «Чем больше я читаю историю, чем глубже всматриваюсь в наш век, тем больше убеждаюсь, что вы выше его»^[378]. Он последует за ней до Петербурга.