— Тейлор, что не так?

— Я бы хотела выйти за тебя замуж, Натаниэль, но я не могу. Я только навлеку на тебя неприятности, если останусь в этом времени — я не гожусь для вашей жизни.

— О чем ты говоришь? — он подошел ко мне. — Сегодня ты помогала спасать людей, ты заслужила уважение окружающих.

— Ну да, они относились ко мне с уважением, пока принимали за мужчину, — поправила я Натаниэля. — Неужели ты не понимаешь? Я привыкла открыто высказывать свое мнение, делать то, что мне хочется. Никто из твоих знакомых не примет меня такой, какая я есть. Я не могу забыть все то, чему меня учили, и мне не следовало влюбляться в т… тебя.

Слезы полились у меня из глаз. Я повернулась и побежала вниз по лестнице так быстро, как позволяла распухшая щиколотка.

— Тейлор, вернись! — услышала я голос Натаниэля, а через секунду он догнал меня и повернул лицом к себе. — Я люблю тебя. Я всегда буду тебя любить. Такой, какая ты есть. Что бы ни случилось, я хочу тебя больше, чем когда-либо хотел другую женщину.

— Я тоже хочу тебя. Я люблю тебя, Натаниэль. Но…

Резкий толчок бросил меня на него, и он сразу обнял меня. Пол вдруг стал уходить у нас из-под ног.

— Последний толчок, — выдохнула я, и прочла ту же мысль в глазах Натаниэля.

В следующий момент меня отбросило к двери. Натаниэль кинулся ко мне и мы вместе упали на пол. Фотокамеру я крепко прижимала к груди и умудрилась не выронить ее. Стены чердака содрогались. Грохот стоял ужасающий, напоминавший шум волн, накатывающих на каменистый берег. Пол колебался синхронно с колебаниями земли внизу. Голова у меня гудела, может, я ударилась при падении?

— Нам надо выбираться отсюда, — проговорила я и не услышала собственного голоса. Уши заложило, как бывает при взлете и посадке самолета. Я почувствовала, что Натаниэль крепче обнял меня.

Потом у меня появилось головокружительное ощущение полета в пространстве, и я закрыла глаза. Прошла, казалось, целая вечность, прежде чем все успокоилось.

Я открыла глаза, пытаясь сообразить, сколько же времени это продолжалось. Я увидела, что лежу на полу в объятиях Натаниэля, сжимая правой рукой фотокамеру, одна нога закинута на бедро Натаниэля.

— С тобой все в порядке? — Он с беспокойством смотрел на меня, помогая подняться на ноги.

Ноги у меня были как ватные, но кроме этого никаких болезненных ощущений не было. Щиколотка странным образом перестала болеть.

— Вроде да. А ты как?

— Прекрасно. Ну и сильный же был последний толчок. Нам лучше спуститься вниз и посмотреть, не случилось ли чего с домом.

— Верно, — я оперлась на его руку, по-прежнему сжимая в другой руке камеру, толкнула дверь и вошла в спальню.

Я потерла глаза, приспосабливаясь к неожиданно яркому свету и услышала, как Натаниэль резко втянул воздух. Он схватил меня за руку и на его лице появилось озадаченное выражение. Я проследила направление его взгляда и замерла, увидев, что привлекло его внимание.

Это была прикроватная лампа с прозрачным стеклянным абажуром, через который просвечивала яркая электрическая лампочка.

Прежде чем я успела его остановить, Натаниэль бросился вперед и схватился за абажур, обжегши себе ладони.

— Электрическая лампа, — он присвистнул. — Я видел такие в больших отелях, но…

Он замолчал и поднял голову. Наши взгляды встретились. В его глазах я прочла изумление, смешанное с испугом.

Я кивнула в ответ на его невысказанный вопрос и добавила:

— Не знаю, в какое время мы попали, но что-то подсказывает мне, что это не 1906 год.

— Ты хочешь сказать, что каким-то образом мы перенеслись вперед во времени, в 1989 год?

— Не знаю, но я так не думаю, — ответила я, стараясь не выдать охватившего меня страха, и, положив аппарат на кровать, огляделась вокруг. Кровать и шкаф были теми же самыми, что и во время Натаниэля, но все остальные вещи были другими — более изящными и изысканными. Кто жил здесь? И что скажут эти люди, обнаружив нас в своей спальне?

— Что ты имеешь в виду, говоря, ты так не думаешь? — потребовал Натаниэль.

— Все здесь не так, — ответила я. — Перед тем, как я совершила этот скачок назад во времени, этот дом был заброшен, никто в нем не жил.

Он отступил на шаг, лицо приняло решительное выражение.

— Я должен вернуться. Виктория… Я нужен ей. Господи, что за ящик Пандоры мы открыли.

Не обращая внимания на мои протесты, он потащил меня назад на чердак, где принялся шарить руками по стенам, тщетно пытаясь найти выход на крышу.

Но выхода не было.

— Натаниэль, — я мягко положила руку ему на плечо. — Давай смотреть в лицо реальным фактам. Где бы мы ни находились, мы здесь застряли.

Он с трудом сглотнул и, повернувшись ко мне лицом, взял за руку. Молча мы снова вошли в спальню. Сердце у меня громко билось. Какой же сейчас год, спрашивала я себя.

Снаружи доносился шум транспорта. Я бросилась к окну и раздвинула занавески. Натаниэль не отставал от меня.

— Машины. Как их много и какие все они странные, — проговорил он, глядя на остановившийся напротив красный спортивный автомобиль, из которого вылез какой-то мужчина. — И ни одного конного экипажа. И здания совсем другие. Не особняки, а многоквартирные дома, магазины.

— Это современные машины, — пояснила я, узнав модель конца 80-х годов, и сердце у меня учащенно забилось. Но я заметила и еще кое-что — трещины в тротуаре, груду камней, частично загородивших улицу перед расположенным неподалеку бутиком.

— Похоже, это следы землетрясения, — сказала я, чувствуя возрастающее возбуждение. — Этого не было, когда я последний раз пробегала здесь с Аполлоном. Наверное, это то самое землетрясение, во время которого я перенеслась в 1906 год.

Натаниэль в замешательстве прищурился и взглянул на солнце.

— Последний толчок произошел ближе к вечеру, — сказал он. — А сейчас солнце на востоке.

Машинально он полез в карман за часами, но конечно же не нашел их. Я достала часы из сумочки и вручила ему. Он открыл их и впился глазами в циферблат.

— Десять утра, — объявил он и решительно защелкнул крышку. — Но какого дня и какого года?

Я отвернулась от окна и оглядела комнату, пытаясь обнаружить что-нибудь такое, что помогло бы дать ответ на этот вопрос. В ногах кровати я заметила серебряный поднос, а потом взгляд мой упал на пару аккуратно сложенных газет. Дрожащими руками я взяла одну и посмотрела на дату — 19 июля 1989 года.

— Это день после землетрясения, — прошептала я, увидела удивленный взгляд Ната-ниэля и почувствовала, как он сжал мне руку. — Я спасла Стюарт-хауз, но все изменилось. Натаниэль, а что если его продали кому-то другому?

— Это невозможно, — запротестовал он, хотя я заметила тень сомнения в его глазах.

— Вовсе не невозможно, — настаивала я, понизив голос. — Что если эти люди сейчас внизу? И что, по-твоему, они скажут, обнаружив нас здесь?

— Не знаю, но намерен выяснить, — все еще сжимая в руке часы, Натаниэль открыл дверь и направился к лестнице.

— Натаниэль, подожди, — проговорила . я драматическим шепотом. — Нас могут арестовать. Ты не можешь…

— Могу и сделаю то, что должен, чтобы вернуться назад к Виктории, — он промаршировал мимо двери в комнату в башенке, но почти сразу же остановился и с раздраженным видом спросил:

— Что это за ужасный шум, черт возьми? Я подавила улыбку.

— Это рок-н-ролл.

— Я не потерплю подобного шума в моём доме.

— Это больше не твой дом.

Не успела я остановить его, как он распахнул дверь, вошел внутрь и застыл как вкопанный, увидев телевизор.

— Говорящие картины? — догадался он, уставившись на экран, на котором в этот момент мелькали кадры коммерческой рекламы.

— Да, в некотором роде. Это телевизор. — Я тоже вошла и стала переключать программ мы в надежде услышать последние сообщения о последствиях землетрясения, пока не попала на программу новостей. Диктор скорбным голосом зачитал сообщение о судьбе нескольких автомобилистов, которых завалило обломками обрушившегося в Окленде моста; их еще не сумели откопать. Затем спортивный комментатор посетовал на отмену намеченных на вечер игр чемпионата по бейсболу, но в конце, заверил болельщиков, что они состоятся в самом ближайшем будущем. Пока я слушала новости, Натаниэль со всех сторон исследовал телевизор, время от времени задавая мне вопросы о том, как он устроен. Когда на экране появился новый рекламный ролик, я снова переключила программу.