В последнее время красный бандитизм в Сибири стал объектом специального изучения[680]66. В статье В.И. Шишкина сделан ряд важных замечаний общего характера, например, о том, что красный бандитизм просуществовал все 1920-е гг. и сыграл свою роль «в осуществлении начатой Сталиным "революции сверху"»[681]67. Это замечание, высказанное в качестве предположения, «нуждающегося в проверке на архивных источниках», такую проверку выдерживает.
Рецидивы красного бандитизма сохранялись в сибирской деревне на протяжении 1920-х гг. В закрытых письмах секретарей уездных и губернских комитетов партии в Сибкрайком и ЦК, в обзорах политэкономического состояния Сибири, составленных по данным ГПУ, не раз сообщалось не только о настроениях, но и о фактах красного бандитизма – о столкновениях между бедняками и кулаками, поджогах хозяйств зажиточных крестьян и т.п. Вот характерная реакция одного деревенского коммуниста на политику оживления Советов в деревне в начале 1925 г.: «Печальную картину представляли беднота и коммунисты, которые не смели подать голоса, до того сильно влияние кулачества, что только смена этой политики и введение вторично диктатуры пролетариата исправит положение, в противном случае грозит террор. Я сам слышал от бедноты и коммунистов, что если государство не изменит политику, то мы сами поднимем оружие и справимся с кровососами»[682]68 .
В письме полномочного представителя ОГПУ по Сибири И.П. Павлуновского председателю ОГПУ Ф.Э. Дзержинскому от 9 июня 1925 г. давалась следующая характеристика положения в Сибири: «Все признаки, что в Сибири мы входим в полосу красного бандитизма, борьба с которым потребует и от органов ОГПУ большого напряжения в работе. Ларинские настроения о необходимости второй революции в деревне[683]69 в Сибири начинают реализовываться пока в форме отдельных убийств. Как дальше развернутся события, сейчас еще трудно сказать. Но во всяком случае энергичная борьба с красным бандитизмом партийного и советского аппаратов безусловно значительно ослабит это явление»[684]70.
Однако события стали развиваться не в том направлении, какое предлагал И.П. Павлуновский. Вместо борьбы с красным бандитизмом и ликвидации самой основы для его возникновения коммунистическая власть, наоборот, стала культивировать эту основу с конца 1925 г. всей своей политикой фаворитизации бедноты. В результате, например, снижение для бедноты сельскохозяйственного налога к 1927/28 гг., – как отмечал современник тех событий, – привело к тому, что «в настоящее время беднота нигде не выражает недовольства налогом, а главное – все более активно помогает вскрытию кулацких махинаций с укрытием посевных площадей и скота, и это несмотря на случаи мести и угроз кулаков»[685]71.
Формирование в период нэпа предпосылок последующей волны насилия, которое интересует историка В.П. Булдакова[686]72, происходило не само по себе, а при активном содействии власти. В данном случае роль секретаря Сибкрайкома ВКП(б) С.И. Сырцова в разжигании классовой борьбы при наличии настроений красного бандитизма в сибирской деревне исключительно велика. Чтобы понять, как эволюционировали представления власти об использовании этих настроений в борьбе с кулачеством, необходимо процитировать некоторые пассажи из речей сибирского секретаря.
Из речи на мартовском 1926 г. пленуме Сибкрайкома: «...Эксцессы со стороны бедноты – это акт отчаяния бедноты, это проявление и показатель ее беспомощности. Если этому бедняку дать возможность организованного выступления, организованного отпора кулаку, то ему не придется прибегать к таким мерам – становиться на путь эксцессов. Мне кажется, что соображения относительно возможности рецидива красного бандитизма и стихийных выступлений бедноты оборачиваются в нашу пользу, в пользу вывода, что нам надо этим настроением овладеть и использовать его, чтобы направить бедноту на путь организации и отпора кулачеству...»[687]73.
«...Нет никакого сомнения, что партизаны являются в условиях Сибири в значительной части здоровой революционной силой, которая нам поможет работать во всех областях. У них большой революционный опыт, закалка – они представляют собой очень ценное, если этот опыт будет использован... И эти старые партийцы из бывших партизан должны помнить, что, только развертывая вокруг себя все новые и новые силы, они смогут остаться и быть действительными носителями революционной идеи, революционной работы в деревне...»[688]74.
Большую роль в разжигании антикулацких настроений в деревне сыграли слухи о предстоящей войне. Ухудшение международных отношений в 1927 г. действительно имело место. Это не только факт объявления правительством Великобритании 27 мая 1927 г. о разрыве дипломатических и торговых отношений с СССР, но и убийство в Польше советского полпреда П. Войкова[689]75. Однако эти события не означали, что обстановка обострилась настолько, что появилась реальная угроза войны. По крайней мере, на внешнеполитические действия советского руководства они не повлияли. 28 мая 1927 г., наряду с утверждением текста ноты в адрес английского правительства, Политбюро приняло решение удовлетворить «требования английских товарищей о выдаче им 16 000 фунтов на специальные расходы до конца года по расширению агитационной (устной и печатной) и организационной работы». Одновременно были приняты дополнительные меры по конспирации, в частности, создана специальная комиссия «для приведения в порядок финансовых операций Госбанка по обслуживанию революционного движения в других странах с точки зрения максимальной конспирации»[690]76.
Однако внутри страны правящая верхушка постаралась извлечь из этих событий для себя максимальные выгоды. В начале июня 1927 г. в течение нескольких дней в разных городах страны произошли взрывы, аварии, которые, как считает историк Ю. Голанд, были провокационными[691]77. Во всех этих действиях обвинялись английские шпионы и белогвардейцы. В связи с этим решением коллегии ОГПУ без всякой видимости суда были расстреляны 20 заложников, «видных белогвардейцев, виновных в преступлениях против Советской власти», как это именовалось в постановлении экстренного заседания Политбюро от 8 июня 1927 г., которое поручило ОГПУ произвести новые массовые обыски и аресты белогвардейцев[692]78.
Все эти события обусловили не только заявления Зиновьева и Сталина об угрозе войны на июльском 1927 г. пленуме ЦК, но и реальные действия правительства. 27 июня 1927 г. Политбюро признало «необходимым опубликовать обращение ЦК в связи с возросшей опасностью войны и попытками белогвардейщины дезорганизовать наш тыл» и рекомендовало превратить намеченную на 10–17 июля 1927 г. «Неделю обороны» «в большую политическую кампанию»[693]79. В августе–сентябре прошли пробные мобилизации. Таким образом, провокация военной тревоги дала возможность правящей верхушке не только обосновать настоятельную необходимость форсированной индустриализации с акцентом на развитие военной промышленности, но и искусственно обострить социально-политическую обстановку в стране, чтобы затем ужесточить свои политические действия.
С.И. Сырцов прямо говорил об этом на пленуме Сибкрайкома ВКП(б) 12 октября 1927 г.: «Конечно, самой большой, реальной проверкой явилось то обстоятельство, которое было сопряжено с военной опасностью, с военной тревогой». И что показала эта проверка? Сырцов ответил на этот вопрос: «Позиция кулачества по отношению к войне, по отношению к военной опасности может быть характеризована как пораженческая или условно оборонческая. В отношении кулачества к войне мы имеем симптомы, по которым это отношение кулака совпадает с другими, которые имелись со стороны оппозиции...» Из этого, по мнению Сырцова, вытекала «задача максимально поднимать активность бедняцко-середняцких слоев, которые в деревне будут нашей опорой не только в мирную пору хозяйственного строительства, но и в случае военных осложнений»[694]80.
