Зато многие молодые выдвиженцы в это время сделали головокружительную карьеру. В.А. Малышев окончил Бауманский институт в Москве в 1932 г. в возрасте тридцати лет и начал работать проектировщиком на Коломенском локомотивном заводе, директором которого стал в 1937 г.; спустя два года после этого, в 1939 г. он был назначен народным комиссаром тяжелого машиностроения. Тогда ему было тридцать семь лет. А.Н. Косыгин в 1935 г. в возрасте тридцати одного года окончил Ленинградский текстильный институт и через два года после этого был назначен директором текстильной фабрики, а в 1939 г. стал народным комиссаром текстильной промышленности. Д.Ф. Устинов окончил в 1934 г. Ленинградский военно-механический институт; в 1940 г. стал директором военного завода «Большевик» в Ленинграде, а в 1941 г., в возрасте тридцати трех лет, был назначен на важнейший пост народного комиссара военной промышленности. Такие примеры типичны для конца 1930-х гг.[996]113

Основным качеством, необходимым для сталинских назначенцев, начавших свою карьеру на волне Большого террора, было «овладеть большевизмом». На вопрос, что это значит, ответил Л. Каганович: «Овладеть большевизмом – это не просто быть политически грамотным человеком. Бывает и противник грамотный человек. Следовательно, здесь дело идет о глубоком понимании политических процессов, об умении разглядеть подспудные настроения, о понимании законов классовой борьбы, о понимании наших задач, требующих умения преодолеть трудности, стоящие на своем пути, быть всегда твердым, уверенным, радостно, энергично работающим большевиком»[997]114. Если перевести слова Л. Кагановича со сталинского языка на нормальный, то это будет выглядеть так: «...В тридцатых годах к власти двинулось на место "правых" бухаринцев и "левых загибщиков" новое, послеоктябрьское поколение большевиков – аппаратчики ЦК (Маленков, Хрущев, Щербаков, Михайлов, Суслов, Пономаренко, Патоличев, Козлов), «красные директора» предприятий (Булганин, Первухин, Малышев, Тевосян, Сабуров, Ефремов), чекисты (Берия, Багиров, Круглов, Абакумов, Меркулов, Серов), "академики" и "красные профессора" (Мехлис, Юдин, Митин, Панкратова), сталинские "дипломаты" (Громыко, Малик, Смирнов, Зорин, Семенов)... Это новое поколение, свободное от прошлых "ошибок" и уклонов, без амбиции и без своеволия, исполнительное и преданное, действующее и не рассуждающее, а главное – выросшее тут же на глазах самого Сталина с "коллективной биографией" – было способно на все, кроме одного – самостоятельного мышления» (выделено мною. – И.П.)[998]115 Именно такие кадры – абсолютно верноподданные – и были нужны Сталину для решения следующих задач.

Подводя итоги рассмотрения механизма сталинской власти, следует еще раз подчеркнуть, что Сталин не был изобретателем этой системы и ее единственным автором. В российских исторических традициях управления и в особенностях большевистской партии уже имелись практически все элементы этого механизма: и назначенство, и секретность, и бутафория власти (со времен «великого князя всея Руси» Симеона Бекбулатовича), и даже конспиративность, которая практиковалась в бандах, в террористических и «экспроприаторских» группах большевиков и эсеров. Сталин не был и единственным инициатором создания такого механизма – осуществлением политики «диктатуры партии» в 1922 – 1923 гг. занимались все тогдашние лидеры партии и работники Секретариата ЦК. Сталину оставалось только способствовать созданию этого механизма и искусно им управлять.

Однако, помимо субъективных способностей, существовали объективные условия появления такого механизма власти. В первую очередь, это: 1) российские традиции взаимоотношения власти и общества, 2) ленинская партия как основа сталинской, 3) «социалистическая», а фактически этатистская революция, в результате которой партия-государство захватила все средства производства общества, 4) техника начала XX в. – электричество, телеграф, телефон. Еще одним объективным, хотя и нематериальным фактором формирования сталинского механизма власти, явилась деморализация российского общества в результате Первой мировой войны, революции и гражданской войны. Искусство Сталина в формировании этого механизма в конечном счете заключалось в том, что он его выпестовал, так как именно такой механизм власти в наибольшей мере соответствовал как его натуре, так и реализации его целей.

К настоящему времени издано большое количество разнообразной литературы о репрессиях: воспоминания, документальные публикации, исследовательские работы. Однако после того, как произошло определенное насыщение фактами в этой области, стал особенно ощущаться недостаток концептуального объяснения. Даже документальные публикации при всей их неоспоримой важности не проясняют смысла репрессий, происходивших в 1930-е гг. Найти ответ в официальных документах власти невозможно, потому что она не только не раскрывала мотивов принятия решений, а, наоборот, тщательно маскировала подлинную подоплеку своих действий. В «традиционном-неменяющемся», по выражению М.К. Мамардашвили, российском обществе власть решала свои собственные задачи – «власть ради власти, сама себя обслуживающая и воспроизводящая, а не ”civil service” (общественная служба)»[999]1. Тайный механизм действия сталинской власти способствовал развитию гигантского отчуждения этой власти от народа. Однако такое отчуждение в российском обществе дало обратный эффект – несмотря на огромные лишения и гибель миллионов людей, в обществе отчетливо наблюдалась сакрализация власти. Именно так, как верно заметил историк В.П. Булдаков, «осуществляется утверждение незыблемости властного начала на психологическом уровне», а «всякий человек власти, на совести которого тысячи жертв (в случае со Сталиным – миллионы – И.П.), автоматически перемещается из мира уголовного в сферу исторического величия»[1000]2.

Еще во времена Сталина родилось представление о том, что он не знает о творящемся беззаконии, что все это дело рук местных начальников и прежде всего органов НКВД, которые якобы вышли из-под контроля партийных органов. Сталин не только намеренно поддерживал это представление, но и способствовал его укреплению. В литературе уже не раз говорилось о демонстративном возвеличивании личности наркома внутренних дел Н.И. Ежова и его ведомства в 1937–1938 гг. – он получил все возможные награды и звания, занимал сразу несколько ключевых постов (секретарь ЦК, председатель КПК, нарком внутренних дел, с октября 1937 г. кандидат в члены Политбюро). Именем Ежова назывались города, предприятия, колхозы[1001]3. Такими целенаправленными манипуляциями вокруг фигуры Ежова в сознании народа укреплялась уверенность в его персональной ответственности за все происходящее в стране.

Не случайно, опять-таки по прямому указанию Сталина, был проведен январский 1938 г. пленум ЦК, который принял постановление «Об ошибках парторганизаций при исключении коммунистов из партии, о формально-бюрократическом отношении к апелляциям исключенных из ВКП(б) и о мерах по устранению этих недостатков»[1002]4. Решение этого пленума было широко распропагандировано, в то время как об утвержденном Политбюро через десять дней после пленума, 31 января 1938 г., предложении НКВД о дополнительных разнарядках на репрессии знали лишь те, кому оно было адресовано для исполнения[1003]5. Сталин не только сознательно дезориентировал современников, но и по-своему запутывал будущих историков, когда демонстративно отсутствовал в декабре 1937 г. на торжественном собрании, посвященном 20-летию органов ВЧК – ОГПУ – НКВД, на котором Ежов был «героем дня». Намеренно инициировалось также постановление СНК и ЦК ВКП(б) «Об арестах, прокурорском надзоре и ведении следствия», утвержденное Политбюро 17 ноября 1938 г., когда основная цель массовых репрессий была достигнута. Вслед за этим постановлением в сталинских традициях последовала отставка Ежова – сначала он был перемещен на второстепенную должность наркома водного транспорта, а затем арестован и 4 февраля 1940 г. расстрелян. В результате сталинской пропаганды в сознании народа надолго закрепилось понятие «ежовщина», с которым связывалось объяснение репрессий 1937-1938 гг.