Выстроенное к концу 1930-х гг. здание бесправного сталинского социализма венчала грандиозная декорация в виде самой демократической Конституции. Горькая ирония Истории сквозит в просьбе Сталина к Кагановичу 2 октября 1935 г. прислать ему в качестве образца для подготовки Конституции СССР конституцию Швейцарии – страны с давними демократическими традициями[1375]21. О «полной демократизации политической жизни страны» говорил Сталин, подводя итоги строительства своего социализма на XVIII съезде ВКП(б). Это была вершина его лицемерия. Иначе нельзя оценить рассуждения о демократии и правах человека в стране, пережившей «коллективизацию» и террор. Зачем ему понадобились такие рассуждения? Наверное, действительно дело в том, что «Сталин мало кого боялся, но постоянно и до конца своей жизни он боялся свободы, – убив ее, он заискивал перед нею мертвой» и потому боялся «ступить шаг без упоминания ее имени»[1376]22.

После достигнутой победы внутри страны Сталин направил механизм своей власти на подготовку окончательной победы социализма, которая для него ассоциировалась с грядущей войной, план своего участия в которой он вынашивал многие годы.

Ни Маркс, ни Ленин не предполагали такого строительства. Принцип социализма у Маркса – это принцип превращения буржуазного права в переходный от капиталистического к коммунистическому обществу период, который сам представляет «период революционного превращения первого во второе»[1377]23. При коммунизме, по Марксу, должно было произойти вообще отмирание и права, и государства. Принцип превращенного буржуазного права при социализме – это принцип равного права, принцип равенства. Однако принцип права не ограничивается только принципом равенства. Принцип права присущ человеку как субъекту, а потому является важнейшей характеристикой правового общества. Именно этого обстоятельства не увидел Маркс. Принцип права для человека, воспитанного в условиях правового общества, так же естественен, как вода и воздух, а потому незамечаем. Этот важнейший принцип социального устройства может быть осознан только извне, при сопоставлении различных обществ – с правом и без права. Тем не менее, чрезвычайно важно уяснить в контексте нашего изложения, что Маркс даже с таким, как у него, усеченным пониманием права рассматривал социализм как общество правовое. Таким образом, сталинский бесправный социализм с неотъемлемым основанием в виде всепроникающей и всеохватывающей власти и социализм Маркса, основанный на принципе равенства, полностью расходятся.

Ленин, как уже говорилось, взял за основу деятельностную сторону учения Маркса, и то, что у последнего было средством революции – «революционная диктатура пролетариата», т.е. диктатура на период революции, сделал своей основной целью. Установление диктатуры пролетариата у Ленина стало целью социалистической революции. Именно, благодаря этому обстоятельству, Ленин явился переходным звеном между Марксом и Сталиным. Ленин пересмотрел марксистский принцип превращенного буржуазного права, отверг не только его форму буржуазного права, но и права вообще, хотя и сохранил содержание – равенство, которое в российских условиях формулировалось как принцип справедливости. Сам социализм Ленин рассматривал прежде всего как новые общественные отношения, и главным для него было – не строить социализм, а создавать условия для социализма. Период «военного коммунизма» явился для Ленина социальным поражением. Осознав этот факт и приняв в конце концов решение о переходе к нэпу, он поставил во главу угла задачу продержаться до начала мировой пролетарской революции на Западе. Одним из способов продержаться была реализация ленинских идей о кооперации. Представлений о насильственном насаждении социализма «сверху» у Ленина не просматривалось.

Сталинский социализм предстал миру в виде всеобщего государственного крепостничества, причем, предстал обращенным своими дальнейшими замыслами вовне – на распространение своего всевластия в мировом масштабе. Для этого и проводились ускоренное создание современной военной техники и милитаризация страны. Западу понадобились десятилетия, чтобы понять действительную природу советского социализма. Однако не все видели сталинскую Россию глазами А. Барбюса и Л. Фейхтвангера. Умные и дальновидные люди еще в начале 30-х гг. поняли далеко идущие замыслы современного им «Чингисхана на танке». Немецкому философу и историку О. Шпенглеру (умер в 1936 г.) принадлежит не только фраза о том, что «социализм означает власть, власть и еще раз власть», но и следующий замечательный текст: «Большевистское правительство не имеет ничего общего с государством в нашем смысле, каковым была петровская Россия. Подобно кипчаку, царству «золотой орды» в монгольскую пору, оно состоит из господствующей орды – именуемой коммунистической партией – с главарями и всемогущественным ханом, а также с несметной покорной и беззащитной массой. От настоящего марксизма тут мало что сохранилось, разве что одни наименования и программы. В действительности налицо чисто татарский абсолютизм, который стравливает весь мир и грабит его, не зная никаких границ, кроме, пожалуй, предусмотрительности, – хитрый, жестокий, пользующийся убийством как повседневным средством власти, ежемгновенно грозящий возможностью нового Чингисхана, который свернет в один рулон Азию и Европу»[1378]24.

Сталинское великодержавие оказалось наиболее прочным основанием сталинского социализма, на которое в настоящее время замкнуты действительные проблемы России. «Впервые, – пишет А. Янов, – Россия восстала против этого проклятья в 1917 г., решительно отрекшись от имперского статуса и объявив себя демократической республикой. Силы новорожденной демократии, однако, были ничтожны в сравнении с мощью имперского реванша, опиравшегося на 500-летнюю традицию. На протяжении нескольких лет республика была сокрушена, империя реставрирована и ее традиционная роль в мировой политике восстановлена. Но для этого ей пришлось сменить маску. Вчерашний жандарм Европы стал знаменосцем всемирной пролетарской революции»[1379]25.

Однако и после падения коммунистического режима многие современные авторы и политики, в том числе и те, которые называют себя демократами, не смогли преодолеть синдром великодержавия. Они всерьез озабочены поисками общенациональной идеи, которая возродит былое величие России. Предметом многочисленных рассуждений о ее будущем по-прежнему является не общество, а государство. Чрезвычайно трудно воспринимается сама мысль о том, что не на приверженности великодержавию возможно будущее России, а на решительном отказе от него, что только при переориентации внимания и средств государства и общества на человеческие нужды и соответствующих ей политических, экономических, социальных изменениях возможно окончательное освобождение России от идеократических пут сталинского социализма и ее действительное возрождение.

Ирина Павлова – независимый историк, доктор исторических наук. В августе 2003 г. она оставила должность ведущего научного сотрудника в Институте истории Сибирского отделения Российской Академии наук, где проработала 23 года.

Свою жизнь исследователя она начала с изучения истории Красной гвардии в 1917 – 1918 гг., но больше всего ее интересовала история сталинской России. В 1970-е гг., после окончания Новосибирского государственного университета ей посчастливилось встретить людей, которые были диссидентами и имели доступ к запрещенной литературе. Их понимание советской реальности, а также чтение самиздата и тамиздата оказали огромное влияние на ее восприятие советской истории и становление ее как историка. К началу перестройки она была вполне подготовлена для того, чтобы решать задачу пересмотра просталинской концепции советской истории. По ее словам, это было лучшее время в ее жизни.