Реформы 1990-х гг., направленные на преодоление коммунистического наследия в экономике, повлекли за собой серьезные социальные последствия для огромной массы населения, что в свою очередь привело к дискредитации идеи демократии в России. Именно с демократией связываются, как правило, все современные проблемы в стране - беспорядок, коррупция, рост преступности, массовое обнищание населения и т.д.

Еще 12 марта 1997 г. "Литературная газета" опубликовала результаты всероссийского опроса общественного мнения о современном состоянии России. Ключевым вопросом был вопрос о порядке: "Как вы считаете, что сейчас больше нужно России: порядок или демократия?" Ответ выглядел следующим образом: «порядок» - 79,4%; «демократия» - 8,9%; «затрудняюсь ответить» - 11,7%.

Сама постановка вопроса и ответы на него демонстрируют, во-первых, то, насколько дискредитирована за последние годы идея демократии в России, а во-вторых, непонимание ни интервьюерами, ни респондентами того важнейшего обстоятельства, что эти два понятия - "порядок" и "демократия", как и их феномены, не противоположны, а неразрывно связаны. Оказывается, что и в конце ХХ века в общественном сознании превалировал традиционный российский стереотип о порядке как результате действий сильной власти. Причем во многих слоях российского общества порядок и сильная власть ассоциируются с периодом 1930-х гг., когда тоже проводились коренные социально-экономические преобразования, вошедшие в историю под названием “строительство социализма”.

В условиях же, когда состояние нестабильности в обществе резко усиливается, массовое сознание в России в той или иной степени обращается к личности Сталина. Так было в период правления Брежнева, когда у водителей на стеклах автомашин появились портреты Сталина - стихийный протест  против развала в стране. Сегодня это возвращение выражается в росте количества апологетической литературы о Сталине. Доктор юридических наук Б.П. Курашвили убежден в том, что Сталин вошел в народное сознание "как патриот и строитель великой новой России, великого СССР, совершившего величайший в своей истории взлет к вершинам могущества и мирового влияния. Народ никогда не забудет того, что этот свой взлет он совершил на основе справедливого общественного строя, названного социализмом, и его потеря будет народу тем горше, что он, этот строй, соответствует его духу и традициям и достался ему ценой великих усилий и великих страданий"[1]. Просталинское направление – в своей основе – не просто возвращение к советской историографии 1930 – 1950-х гг., а отчетливо выраженная политическая позиция. Однако в последние годы проявился новый, более академичный вариант апологии сталинского социализма – концепция модернизации. В той или иной степени ее разделяет большинство современных философов, политологов и историков. В общем русле модернизационных процессов рассматриваются не только «индустриализация» и «культурная революция», но и «политика сплошной коллективизации деревни». Все эти преобразования, по мнению некоторых историков, «в общем и целом соответствовали национально-государственным интересам страны, что также было немаловажным фактором их социальной поддержки, составляя предмет особой гордости советского периода отечественной истории»[2]. Приверженность концепции модернизации по отношению к социально-экономическим преобразованиям 1930-х гг., как правило, неразрывно связана с положительной оценкой внешнеполитической деятельности Сталина, что можно объяснить «обаянием» сталинского великодержавия, воздействия которого не удалось избежать и авторам демократического направления[3].

Сейчас трудно представить себе тот жгучий интерес к своей истории, который был в советском обществе еще лет десять назад. Жестокая правда о сталинском периоде - о коллективизации, индустриализации и о массовых репрессиях - выплеснулась наружу. Тогда казалось, что историческая память вернулась к народу, потому что практически все были едины в осуждении преступлений Сталина. Никогда уже в Доме ученых Новосибирского академгородка не было такого единодушия, как 1 декабря 1988 г. на вечере памяти жертв сталинизма, когда зал, рассчитанный более чем на тысячу человек, не мог вместить всех желающих - люди стояли в проходах. Те же социальные слои, группы, которые в душе оставались по-прежнему верны памяти Сталина, "ушли в подполье" или заняли выжидательную позицию. Публичные выступления его защитников были единичными. Из наиболее заметных - статья Н. Андреевой "Не могу поступаться принципами", опубликованная 13 марта 1988 г. в газете "Советская Россия", и судебный иск о защите имени Сталина, который выдвинул И. Шеховцов в адрес писателя А. Адамовича.

Однако это был лишь краткий миг возбуждения социальной памяти народа. В последующие годы не было дано ни государственной, ни общественной оценки не только советской истории в целом, но и ее сталинского периода, когда происходили массовые репрессии. Конституционный суд летом 1992 г. не только не довел до конца разоблачение преступлений власти, но и не сделал необходимого юридического заключения о деятельности Коммунистической партии. Поэтому, несмотря на указ Президента России о запрете деятельности КПСС и КП РСФСР, эта партия вновь возродилась и набирает все большее число сторонников, а во главе ее находится почитатель Сталина как политического деятеля. Демократически мыслящих людей удивляет, что "в сегодняшней Европе только русские люди отдают столь огромное количество голосов партии, во время правления которой в прошлом было уничтожено несколько десятков миллионов совершенно невинных людей, искажена национальная культура, произошло неслыханное по размерам моральное разложение целых наций"[4]. Показательный факт: 6 марта 1996 г. в день 40-летия секретного доклада Н.С. Хрущева на ХХ съезде КПСС, когда на заседании Государственной Думы депутат С. Юшенков предложил почтить память миллионов погибших вставанием, откликнулось не более десяти человек[5].

Несмотря на то, что за последнее десятилетие издано огромное количество документов по советской истории, заключение историка М.Я. Гефтера выглядит слишком оптимистично: "Рассекречивание уже вбило кол в любую даже самую изощренную версию объяснения, составленного по рецепту "с одной стороны... с другой стороны". Доведенное до логического конца раскрытие преступлений сзывает все факты в одно - исчерпывающее - Преступление..."[6]. Наоборот, за годы свободы печати и информации отчетливо проявился дефицит понимания  смысла того, что происходило в России под лозунгом строительства и укрепления социализма. Прав Ю. Карякин, сделав в своей записной книжке следующее признание: "Все-таки: моя вина, наша вина (даже А.И. Солженицына) в том, что не сумел я, не сумели мы довести до всех остальных одно: что с нами произошло за эти 70 лет: список, список. И оптовый (меньше всего доходит), и розничный (больше всего доходит). Задача остается невыполненной"[7].

Однако нельзя сказать, что попытки объяснения не предпринимались. Главным их результатом явилось осознание того, что своеобразие исторического процесса в России состоит в особой социокультурной роли власти. Основным двигателем развития страны были не революции и реформы, как на Западе, которые подспудно вызревали в самом обществе, а действия власти, направленные на переделку общества. Все реформы в России начинались "сверху", по инициативе власти, она же их и свертывала, открывая тем самым эпоху контрреформ. В России не экономические процессы определяли политические, а наоборот, политика определяла развитие не только экономики, но и всей социальной жизни. Это фундаментальное философско-историческое положение разделяется в настоящее время многими российскими и зарубежными исследователями. Теоретически оно представлено в трудах дореволюционных историков государственной школы С.М. Соловьева, К.Д. Кавелина, П.Н. Милюкова, Б.Н. Чичерина, современных российских историков и философов Д.Н. Альшица, Н.Я. Эйдельмана, Л.С. Васильева, А.С. Ахиезера, Ю.С. Пивоварова и А.И. Фурсова, западных историков - Р. Пайпса, Р. Такера, М. Малиа, Г. Симона и др.