Критическая ситуация, сложившаяся в России к 1921 г., заставила руководство партии на некоторое время отступить. Но отступление было вызвано не экономическими трудностями, а, в первую очередь, политическими. Если бы экономические проблемы определяли политику власти, то нэп следовало принять еще в феврале 1920 г., когда с предложением об отмене продразверстки выступил Троцкий, а Политбюро большинством голосов (10 против 4) его отвергло. Только тогда, когда для власти партийного руководства создалась угрожающая политическая обстановка массовые восстания крестьян (в Тамбовской и Воронежской губерниях, Среднем Поволжье, Туркестане, Сибири, на Украине, Дону, Кубани), Кронштадтский мятеж, лозунгами которых были «Власть Советам, а не партиям», «Советы без коммунистов», власть была вынуждена отступить и провозгласить переход к новой экономической политике.
Но каким было это отступление? Известен рассказ А.И. Свидерского, члена коллегии Наркомпрода, Н. Валентинову (Н. Вольскому) об одном из собраний руководящих работников в 1921 г., на котором Ленин сказал: «Когда я вам в глаза смотрю, вы все как будто согласны со мной и говорите да, а отвернусь, говорите нет»[353]2.
В историографии не раз отмечалось, что в 1921 г. «нэп воспринимался как постыдное отступление, и негодование по поводу нэповской экономики, политики и культуры не прекращалось на всем протяжении 1920-х гг. Такое отношение к нэпу соответствовало большевистской традиции Октябрьской революции и гражданской войны и наиболее сильно проявлялось среди кадров, решающей закалкой которых были 1918-1920 гг., и партийной молодежи»[354]3. Никто из руководителей партии не рассматривал нэп как политику, рассчитанную на перспективу. Сам Ленин первоначально тоже был далек от такого понимания. Поэтому не случайно он заявил в своем докладе на XI съезде РКП(б), буквально через год после провозглашения перехода к новой экономической политике: «Мы год отступали. Мы должны теперь сказать от имени партии: достаточно! Та цель, которая отступлением преследовалась, достигнута. Этот период кончается или кончился. Теперь цель выдвигается другая перегруппировка сил»[355]4. Лишь спустя несколько месяцев он раздвинул рамки нэпа на 5-7 лет, а затем после мучительных размышлений и личной трагедии пришел к необходимости признать коренную перемену всей точки зрения на социализм, но не успел или не смог обосновать ее с достаточной ясностью. Остальные же лидеры партии такой эволюции не проделали, более того, не только не захотели прислушаться к словам своего учителя, но сделали все, чтобы вообще отстранить его от политической деятельности. Поэтому вполне закономерно, что Сталин в 1923 г. на XII съезде говорил о «так называемом нэпе», а Зиновьев о том, что нэп «сейчас не стоит на очереди». Даже Троцкий в своем докладе о промышленности на том съезде отметил громадную опасность, созданную тем, что «мы вызвали в свет рыночного дьявола». Боязнь этого дьявола, т.е. нэпа вообще, по справедливому замечанию Н. Валентинова, проявилась у Троцкого в следующих словах в том же докладе: «Начинается эпоха роста капиталистической стихии. И кто знает, не придется ли нам в ближайшие годы каждую пядь нашей социалистической территории отстаивать зубами, когтями против центробежных тенденций частнокапиталистических сил?» Н. Валентинов привел в своей книге также высказывание заместителя председателя ВСНХ Пятакова: «Зародыши товарной капиталистической системы выросли и грозят неисчислимыми напастями социалистической системе. Всякие вариации речей Пятакова на эту тему, - пишет он, - я слышал много раз собственными ушами. «Всерьез и надолго» нэп не был принят. Это нужно знать. Без должного внимания к этому факту, без знания и анализа его, вся последующая история большевизма остается непонятной»[356]5.
То, о чем думали многие, но не решались произнести вслух, выразил Каменев еще на Х Всероссийском съезде Советов в декабре 1922 г. в докладе о внутренней и внешней политике: «Если бы, чего, конечно, не будет, я говорю только теоретически, мы решили с вами прекратить ныне функционирование частного капитала, то это бы не стоило нам не только ни капли пролетарской или крестьянской крови, но даже ни одного разбитого стекла. Нэп может кончиться простым распоряжением вашим или любого верховного органа Советской власти, и это не вызовет никакого политического потрясения»[357]6 (выделено мною И. П.). Собственно говоря, руководство партии в лице Зиновьева – Сталина Каменева уже делало такую попытку отменить нэп, издав летом 1922 г. декрет о временной запрете свободной торговли хлебом[358]7. А осенью 1923 г. оно вполне официально заявляло о возможной отмене нэпа в случае победы революции в Германии.
В последующие годы, приняв нэп как неизбежное зло, коммунистическая власть осталась верна своему отрицанию капитализма. Коммунистам, например, строго запрещалось занимать административные должности на концессионных и частных предприятиях. Исключение делалось в каждом отдельном случае с особого разрешения губернского или окружного комитета партии (постановление Оргбюро ЦК от 23 августа 1926 г.)[359]8.
Очевидно, что послеленинское руководство партии не рассматривало нэп как стратегию в развитии экономики на какой-то продолжительный период. Утверждения такого рода принадлежат советской историографии, трактовавшей нэп как политику, рассчитанную на весь период строительства социализма. Это влияние сказывается и сегодня, когда историки говорят о нэпе как о комплексе мер в экономической, социальной и культурной областях, о периоде нэпа, о России нэповской. Никакой более или менее стройной концепции нэпа у руководства партии не было. На это не раз указывал в 1920-е гг. известный деятель партии Евг. Преображенский, один из 46-ти коммунистов, которые 15 октября 1923 г. выступили против политики Политбюро: «Мы не имеем ни одной принципиальной резолюции о нэпе… Вот уже более полутора лет наш советский корабль плавает в мутных волнах нэпа. Мы называем их мутными не с точки зрения морали и непорочного зачатия социализма, а прежде всего потому, что в этих водах трудно что-либо разглядеть. Настолько трудно, что некоторые товарищи даже не решаются определить, где, собственно, кончаются борты нашего корабля и начинается стихия нэповской мути»[360]9.
Более того, мы не уйдем далеко от истины, утверждая, что руководство партии не рассматривало нэп и как тактическую линию в развитии экономики. Это была лишь карта в политической борьбе сталинской фракционной группы с оппозицией. Но, боясь потерять власть и борясь за нее, руководство партии не пошло на открытый запрет нэпа, а негласно ломало и душило нэповские начала на протяжении всего периода 1920-х гг. Лишь после того, как была разгромлена последняя оппозиция в партии так называемый правый уклон в лице Бухарина – Рыкова Томского, сталинское руководство приняло решение об отмене нэпа. Однако, задушив нэп, она продолжала клясться его именем.
Последовательное развитие экономики на принципах нэпа неизбежно потребовало бы решения вопроса о «политическом» нэпе, ослабления диктатуры. Реально же в политической области развивались прямо противоположные процессы. Во-первых, было запрещено существование всех политических партий, кроме коммунистической. После процесса над 32 членами эсеровской партии (8 июня 7 августа 1922 г.) началась повсеместная антиэсеровская кампания, сопровождавшаяся изгнанием бывших эсеров из учреждений, предприятий, общественных организаций. Согласно директиве ЦК РКП(б), все активные члены эсеровской партии, на которых имелись какие-либо материалы, передавались революционному трибуналу, другие готовились к ссылке, остальных запрещалось допускать на ответственные должности в советских учреждениях, промышленности и на транспорте. Ставилась задача довести разгром эсеровской партии до конца 1922 г.[361]10 А 4 июня 1923 г. всем губкомам и областным комитетам партии был разослан циркуляр ЦК за подписью Молотова «О мерах борьбы с меньшевиками», предписывавший увольнять меньшевиков из профсоюзов, потребительской кооперации, трестов, промышленных предприятий, страховых органов и вузов, а также органов НКПС, НКПочтеля, НКВТ, НКтруда, НКИД[362]11.
