Во-вторых, в допросах военнопленных советских офицеров, хранящихся в немецких архивах, он нашел подтверждения тому факту, что действия Красной Армии на границе с Германией перед 22 июня 1941 г., действительно, были окутаны тайной, смысл которой понимали далеко не все.
В-третьих, имеются дополнительные вещественные доказательства существования наступательных планов с советской стороны, захваченные немцами. Так, бывший заведующий кафедрой восточно-европейской истории Майнцского университета, профессор доктор Готтхольд Роде, в свое время переводчик и зондерфюрер в штабе 3-й немецкой пехотной дивизии, нашел 23 июня 1941 г. в здании штаба советской 3-й армии в Гродно, – как он отметил в своем дневнике, – «кипу карт Восточной Пруссии, отлично напечатанных в масштабе 1:50.000... Вся Восточная Пруссия, как на ладони. Зачем же, – задавался он вопросом, – Красной Армии нужны были целые сотни карт?» Далее, в здании штаба советской 5-й армии в Луцке 4 июля 1941 г. были обнаружены документы, среди которых – «План политического обеспечения военных операций при наступлении». Кроме того, немцам были известны листовки, адресованные немецким солдатам, найденные, в частности, войсками 16-й немецкой армии в первый день войны, 22 июня 1941 г., у местечка Шакяй в Литве. Таким образом, по мнению И. Хоффманна, хотя «Гитлер не имел ясного представления о том, что действительно готовилось с советской стороны,... он своим нападением 22 июня 1941 г. предвосхитил нападение Сталина»[1198]35.
Надо сказать, что и на Западе точка зрения о «превентивном» нападении Германии на СССР в 1941 г. подавляющим большинством историков отвергается без обсуждения. Еженедельник «Die Zeit» (7 июня 1991 г.) прямо назвал сторонников этой версии «запоздалыми жертвами нацистской пропаганды»[1199]36. Складывается впечатление, что западные историки, в особенности немецкие, больше всего боятся обвинения в симпатиях к фашизму, в неонацистских устремлениях. Эти опасения столь велики, что перевешивают стремление к истине, которым в своей работе должен руководствоваться историк. Поэтому они так агрессивны в своей критике историков так называемой ревизионистской школы, к которой относят прежде всего Суворова и Хоффманна. Недавно в этом ряду прибавилось еще одно имя – немецкий историк В. Мазер выпустил книгу «Нарушенное слово. Гитлер, Сталин и Вторая мировая война» (в другом переводе «Вероломство...»), которая подверглась сокрушительной критике со стороны другого немецкого историка Г.А. Якобсена вплоть до заявления, что «Мазер показал себя в этой книге несостоятельным как историк». Аргументами в его критике служат такие же категоричные утверждения, как и у наших противников этой концепции: «Нет никаких указаний, документов, которые свидетельствовали бы о том, что у Сталина были политические намерения напасть в какой-то определенный день на Германию», и вообще «нет никаких доказательств, что Сталин собирался напасть на Германию в 1941 году». К тому же, по мнению Г.А. Якобсена, «Красная армия еще только собиралась модернизировать свои танковые войска и авиацию»[1200]37.
К сожалению, в этом вопросе не только российские, но и западные историки руководствуются прежде всего идеологическими мотивами. Так, израильский историк Г. Городецкий, автор книг, изданных в 1995 и 1999 гг. на русском языке – «Миф "Ледокола"» и «Роковой самообман: Сталин и нападение Германии на Советский Союз», провозглашая своей целью «перевод дискуссии с дороги идеологии на рельсы науки», видит в концепции В. Суворова только «грандиозную мистификацию», которая выгодна «для тех, кто хотел ослабить потепление политического климата, а в Германии – реабилитировать нацистский режим»[1201]38. В этом заявлении наиболее откровенно раскрывается идеологизированность трудов самого Г. Городецкого. Было бы честнее признать, что и многие западные историки пока не готовы к серьезной научной дискуссии по этим вопросам так, как это сделал, к примеру, американский историк Р.Ч. Раак в рецензии на книгу И. Хоффманна «Сталинская всесокрушающая война 1941–1945»[1202]39.
Попытки оправдать действия Сталина в 1939–1941 гг. беспомощны, наивны, а главное, идут вразрез с логикой. Пожалуй, Сталин не желал бы себе лучшего защитника, чем, к примеру, И. Фляйшхауэр. Приведя факт более чем полуметровой (58 см) подписи Сталина на карте – приложении к советско–германскому договору о дружбе и границе от 28 сентября 1939 г., она стремится убедить читателя в том, что это не «империалистический триумф в связи с подписанием секретного протокола к пакту от 23 августа, а скорее своего рода разрядка в связи с тем фактом, что пакт о ненападении принес свои плоды». Хотя не было бы триумфа, то и не было бы и психологической разрядки. Более того, по мнению И. Фляйшхауэр, «карта закрепляет не разделение Польши пополам, а скорее советский отказ от большей части Восточной Польши в качестве компенсации за Литву. Сталин тогда явно предпочитал военную безопасность территориальной экспансии на Западе»[1203]40. В последующем И. Фляйшхауэр и Г. Городецкий пытались даже доказывать, что существительное «наступление» в русском языке означает ...«оборона»[1204]41.
Весьма примечательно, что публикации, которые появились в России в те годы на эту тему – документальные материалы или статьи историков, руководствовавшихся стремлением установить истину, в целом подтверждали концепцию «Ледокола». «Военно-исторический журнал» (1991, № 12; 1992, № 1, 2) осуществил частичную публикацию вариантов планов стратегического развертывания Советских Вооруженных Сил, которые разрабатывались перед войной Генеральным штабом и Наркоматом обороны СССР (план 1940 г. – основа для подготовки плана от 18 сентября 1940 г., план от 11 марта 1941 г. и частично план от 15 мая 1941 г.). Предваряя эту публикацию под названием «Готовил ли СССР превентивный удар?», редакция журнала сформулировала свою точку зрения: «В целом они (материалы. – И.П.) подтверждают, что Советский Союз, делая, по словам Молотова (выделено мною. – И.П.), выбор в пользу "наступательной политики", не ставил перед собой агрессивных целей, не провоцировал Германию на "превентивную войну"»[1205]42. Однако историки Б.Н. Петров[1206]43 и особенно В.Н. Киселев, от которого редакция даже предпочла отмежеваться примечанием («Мы не считаем точку зрения автора бесспорной»), пришли к иным выводам. По мнению Киселева, «и вермахт, и Красная Армия готовились к наступлению. Стратегическая оборона нами не планировалась, и это общепризнанно. Обороняться должны были только войска прикрытия, чтобы обеспечить развертывание главных сил для наступления. Судя по срокам сосредоточения резервов приграничных военных округов, армий резерва Главного Командования и развертывания фронтовых пунктов управления, наступление советских войск по разгрому готовящего вторжение агрессора могло начаться не ранее июля 1941 года...»[1207]44.
Генерал-полковник Ю.А. Горьков одним из первых в России опубликовал «Соображения по плану стратегического развертывания сил Советского Союза на случай войны с Германией и ее союзниками» по состоянию на 15 мая 1941 г., что нанесло еще один удар по предшествующей советской историографии войны, категорически отрицавшей факт возможной проработки Генштабом Красной Армии плана нападения на Германию. Но сам Горьков не согласен с выводом о подготовке Красной Армии к наступлению. Более того, в усилении Юго-Западного направления он видит не стратегический замысел, а просчет. По его мнению, «...замысел оперативного плана войны отражал не наступательную, а скорее зонтичную доктрину. Войскам прикрытия согласно смыслу зонтичной доктрины должна ставиться задача прикрыть прочной обороной развертывание своих войск, выявить состав наступающих войск противника, определить направление главных и других ударов для уточнения задач главным силам своих войск»[1208]45.
