— Совершенно верно. И бить из этой позиции можно в пять разных точек в зависимости от того, насколько быстро противник сообразит, что поставил не ту защиту. Успеешь попасть хоть в одну — твоя победа. А если противник специально не отрабатывал этот приём — успеешь попасть даже во все пять. Сейчас пройдём по точкам, а потом отработаем правильную защиту.

Занятие длилось долго. Олкрин взмок и раскраснелся, а учитель, хотя и сохранил, в отличие от ученика, ровное дыхание, тоже немало потрудился — прядь густых вьющихся волос прилипла к вспотевшему лбу.

Два меча одновременно скользнули назад в ножны.

— Здорово! Теперь у меня есть кое-что для настоящего боя! — восторженно воскликнул Олкрин.

— Второй привет от самости, — прокомментировал учитель.

— Ну почему я такой глупый! — с досадой осёкся парень.

— Ты не глупый. Ты просто молодой. У тебя хватит ума договориться с волей. Не мешало бы, однако, искупаться.

— Может, в деревне?

— Нет, я по дороге ручей заметил. За деревьями слева от дороги. Позади немного. Холодная проточная вода лучше всего. А потом и в деревню заедем. Посмотрим, как там у них дела.

— Скажи, а когда ты дрался с этим… как его… Тулунком. Ну, тогда в Амтасе, помнишь? — спросил Олкрин, садясь в седло.

— Да-да.

— Тогда ты применял эти приёмы?

— Конечно, нет. С какой стати оскорблять мастера такими простыми уловками. Это всё равно, что подать императору документ с расставленными ударениями.

Олкрин тихонько хихикнул и надолго замолчал, задумавшись.

Деревня встретила их безлюдными улицами — почти всё население собралось на открытом месте в центре, которое, однако, трудно было назвать площадью. Громкий возбуждённый голос Станвирма был слышен ещё издали. Внимание собравшихся было настолько приковано к говорящему, что на подъезжающих всадников никто не обратил внимания.

— Это он столько времени говорит? — изумился Олкрин.

— Вряд ли. Я думаю, он начал недавно. Дождался, пока люди вернутся с полей.

— …И тогда Пророк сказал: «Человек оторвался от природы, чтобы подняться к Творцу и воссоединиться с ним. На этом пути мужчина сделал два шага, а женщина — один. Мужчина способен подчинить духу свою животную стихию, а женщина заставляет ум и дух служить природному началу». Это значит, что женщина — препятствие на пути к Богу, а влечение к женщине — оковы животной стихии.

— Стало быть, для женщин путь к вашему Богу заказан? — раздался чей-то голос из толпы.

— Не то чтобы совсем закрыт, — ответил Станвирм, — но для женщины превзойти свою природу и разорвать связи с земным миром — дело почти невозможное. Впрочем, Бог способен и в женщине пробудить неодолимую духовную жажду и направить на путь совершенства.

— Знакомые разговорчики, — иронически хмыкнул Олкрин, осторожно притормаживая коня за серыми спинами последнего ряда слушателей.

— С бабы, выходит, ваш бог особо строго не спрашивает? — послышался новый вопрос, заданный немного насмешливым голосом.

— Можно сказать, что так.

Толпа приглушённо загудела. Здесь и там раздавались короткие смешки.

— А ваш бог дождь сделать может?

— Бог может всё.

— Дождь — это дело важное… но вот ты тут говорил про душу, — выступил вперёд сухонький старичок в надвинутой на нос шапчонке, — стало быть, если через вас можно душу под божью защиту отправить, так выходит, что вы навроде колдунов, стало быть?

— Нет. Наша вера далека от колдовства и выше всякого колдовства. Более того, Пророк порицает колдовство как дело злобное и богопротивное.

— Точно, порчу наводят!

— У меня с весны две коровы сдохли. Неспроста же!

— А отчего, вы думаете, у Тарманка племянник умер? От колдовства, ясное дело!

— Ты почувствовал? — тихо спросил Сфагам ученика.

— Что?

— Дух изменился. Что-то произошло в нижнем слое тонкого мира, и теперь они все под властью одной идеи.

— Ты говоришь об их настроении?

— Это не просто настроение. Эти люди очень несамостоятельны. Не они выбирают крестьянский труд, а труд осуществляется через них. Не они приходят к решению, а решение приходит к ним, когда они собираются все вместе. И приходит это решение не из чьей-то головы, даже не от того, кто первый открыл рот, а как бы ниоткуда. Из воздуха. А на самом деле ответ и выбор всегда приходит из тонкого мира, когда они все вместе, не сознавая того, запрашивают его о своей общей судьбе.

— А своей отдельной судьбы у этих людей нет.

— Почти что нет. Отдельная судьба общинного человека лишь только начинает просыпаться и целиком подчинена общей судьбе. Что-то вроде невылупившегося птенца…

— А если боги или силы тонкого мира наделят сельского человека возможностью необычной и самостоятельной судьбы? Как тогда?

— Тогда ему надо для начала перебраться в город. Только там, на перекрёстках выбора, куются и взращиваются самостоятельные человеческие судьбы.

— Или идти в духовное братство, верно?

— Да. Но это не для всех.

— Э-э-э! А это ещё кто такие? — крестьяне, наконец, заметили монахов.

— Не от вашего ли бога приехали за нашими душами?

— Это наши друзья и попутчики — учёные монахи из духовного братства, — объяснил Станвирм и толпа отозвалась одобрительным гулом.

Теперь и Олкрин почувствовал, как в воздухе разлился неизъяснимый флюид, позволивший Станвирму завладеть не только вниманием крестьян, но уже и чем-то большим. Новый бог был близок к тому, чтобы поселиться в их мире.

Сфагам развернул коня.

— Поедем, поищем харчевню. Надеюсь, там остался кто-нибудь, кто даст нам по тарелке горячего супа.

— Да, неплохо бы. Хорошо б ещё и винограда…

Крестьяне провожали всадников заинтересованными, с оттенком почтительности, взглядами.

— Интересно, а они знают, что такое уроборос? — спросил Олкрин, перехватив взгляд одного из крестьян, брошенный на мастерскую пряжку Сфагама.

— Знать, наверное, не знают. Но пребывают в нём постоянно. Поэтому и не знают. А вон и харчевня.

Пир в доме Эрствира был в полном разгаре. Звуки музыки, беспорядочный шум голосов и звон посуды сливались в единый опьяняющий гул. Сбившиеся с ног слуги продолжали разносить всё новые и новые блюда. Ламисса была права, советуя беречь силы. За жареной телятиной со свежими овощами следовали куриные ножки, запечённые в кляре из хрустящего слоёного теста, замаринованный в винном соусе кролик, искусно приготовленные раки и омары, которых, как поведал хозяин, живыми привезли с южного побережья, индейка с яблоками, пироги с мясом, печенью и грибами, жареные дрозды, пышущая жаром, только что снятая с вертела и нашпигованная яйцами баранина и многое другое. К каждому блюду подавались взрезанные лимоны. Их сок придавал кушанью особую остроту и пикантность. Уже из чистого любопытства приподняв веточку зелени на одном из больших серебряных блюд, Гембра увидела оскаленную рыбью пасть с неистово выпученным глазом. Это был целиком запечённый тунец с нежнейшим белым мясом.

Жители Бранала не признавали никаких вин, кроме фруктовых, и даже пива. Зато в виноградных толк знали. Вина из двадцати двух сортов винограда с букетами на любой вкус неиссякаемым потоком лились из кувшинов и сосудов, вновь и вновь наполняя не успевающие опустеть кубки. А когда к густому сладко-терпкому красному вину было подано любимое блюдо жителей Бранала — тушёная оленина со свежим перцем и острым чесночным соусом, гостям уже оставалось только с изнеможением вздыхать.

Беспорядочный шум пира время от времени прерывался, когда произносился очередной тост, или кто-то из гостей, неизменно поощряемый хозяином, брался рассказывать историю, так или иначе связанную с испорченностью мира. Их было рассказано немало. На фоне скучных, плоских и лапидарных рассказов о неверных жёнах и мужьях, о мужской грубости и женском непостоянстве, растущей нечестности торговцев и порче всех на свете вещей необычайно ярко прозвучала история, рассказанная одним из самых почётных гостей — чиновником седьмого ранга, совершающим инспекционную поездку по поручению самого губернатора провинции. Этот чиновник показал себя в застольной компании человеком весьма скромным и непритязательным, а главное, начисто лишённым присущего большинству его коллег чванства. Тихим, но сразу приковывающим всеобщее внимание голосом он поведал историю о двух товарищах, избравших в молодые годы путь государственной службы.